ФЕРСМАН. ЗАНИМАТЕЛЬНАЯ МИНЕРАЛОГИЯ

Минералогическая экскурсию по Ленинграду. Путиловская плита — силурийский известняк. Красный гранит рапакиви

В БОЛЬШОМ ГОРОДЕ

С детства я привык, что каждое географическое название что-то говорит моей минералогической душе. Когда называют Боровичи, я думаю о кристаллах свинцового блеска в углях этого города. Называют Милан — я вспоминаю его мраморный собор. Рассказывают о Париже —я весь переношусь в его знаменитые гипсовые ломки; А станция Березайка Октябрьской железной дороги говорит о великолепном известняке, который обжигают на известь.

Но особенно поучительны для нас странствования по нашим большим городам, где на каждом шагу минералога ждет целый «университет», где можно изучить самые трудные и сложные вопросы нашей науки.

Пойдемте, друзья, по улицам Ленинграда и Москвы и послушаем, что нам рассказывают камни.

Мы на берегах нашей северной красавицы Невы. На широких просторах набережных любуемся мы ее синими водами, этим чистым жидким минералом нашей земли. Под ногами «путиловская плита»—силурийский известняк, осадок глубоких морей с загадочными образованиями углекислого кальция.

Кубики мостовой — это обломки диабазов, тех вулканических лав, которые некогда в районе современного Онежского озера изливались из глубин в виде расплавленных покровов. Гранитные цоколи зданий говорят о застывших в глубинах массах расплавленных пород; Розовые мраморные подоконники — осадки древних морей, обожженные дыханием вулканов

Но среди всех этих камней меня больше всего поражает один: из него сделаны колонны в Казанском соборе, из него сложены замечательные портики Исаакиевского, им выложены каменные берега красавицы Невы, — это замечательная порода рапакиви (по-фински — гнилой камень), гранит как бы с большими глазами полевого шпата. Я внимательно слушаю его историю, и она мне говорит о явлениях, которых мы невидим вокруг нас, но которые где-то медленно, может быть еще и сейчас, разыгрываются под нашими ногами в недоступных глубинах.

Когда-то, немного больше полутора миллиардов лет тому назад, наш Север был одним из первых застывших твердых щитов на расплавленном океане нашей еще раскаленной планеты. На его поверхности разыгрывались пустынные бури. Первые тропические дожди падали потоками на раскаленную землю. Снизу расплавленные массы вырывались к поверхности, переплавляя нагроможденные обломки и навеянные бурями пески, внедряясь в первые осадочные породы Земли.

В эти времена из глубины внедрился и красный гранит, называемый рапакиви. В виде вязкой тягучей массы застывали его массивы; сначала в нем плавали глазки выкристаллизовавшихся полевых шпатов,—целыми потоками увлекались они, сплавлялись и снова обволакивались кристаллами, пока весь остальной расплав не застыл в общую массу. Горячие пары и газы далеко уносились из этих очагов, они внедрялись в древний щит и, застывая, накапливали совершенно особые богатства камня.

Так, на берегах Белого, Балтийского и Северного морей всюду встречаем мы каменные жилы—следы этих горячих дыханий древних гранитов.

В огромных ломках Карелии, Швеции и Норвегии добывают розовый полевой шпат, прозрачный, как стекло, кварц, блестящую розовую слюду, а в них какие-то черные неказистые камешки, очень тяжелые и непрозрачные. В этих черных камнях таится еще много минералогических диковинок: здесь и тяжелая урановая руда, дающая нам радий, и кристаллы черного турмалина, а среди них темно-зеленый апатит...

Я иду вдоль прекрасных набережных Невы. Белеют глаза полевых шпатов; под действием холодных и мокрых ветров Севера черные листочки слюды золотеют, превращаясь в пластинки «кошачьего золота»; выкрашиваются серые кварцы, ржавые железистые пятна смываются осенними водами, — заканчивается «коротенькая» история камня на миллиардном году его жизни.