Размножение кашалотов

 

КИТЫ

 

 

МАРТ. Размножение кашалотов

 

Какое-то беспокойство начинает овладевать китами – и самцами, и самками. Скоро оно охватывает все стадо, несколько сотен китов, среди которых и наш маленький кашалот и его мать. Меняется ритм жизни стада. Это не только реакция на изменившуюся погоду, на порывистые мартовские ветры, но и результат биологических процессов, протекающих в половых органах самцов и самок.

 

Все взрослые киты ведут себя странно, совершают поступки, которые не были им свойственны в течение года. К маю семенники самцов настолько распухнут, что вес их достигнет двадцати пяти килограммов и больше, а объем – почти тридцати литров. Но и сейчас, в марте, семенники уже начали разбухать: в них размножаются и созревают сперматозоиды. Активизируются и процессы в яичниках самок – зреют фолликулы, оформляется структура яйцеклеток.

 

Организм кита (как и всякого другого животного) функционирует по неким биологическим часам, и когда они пробивают положенный час, организм кита определенным образом перестраивается; соответственно меняется и поведение животного. Удлиняется день, и ускоряются процессы, изменившие поведение спутников нашего героя. Солнце все раньше поднимается над горизонтом и все позже садится, и это вызывает определенную реакцию в мозге кита: железа размером всего с дикое яблоко начинает выделять в кровь некий химический компонент, который проникает во все ткани тела, в том числе и в половые органы. Киты готовятся к сложным ритуалам сезона размножения. Китовое племя должно обеспечить прирост поголовья.

 

(Для эскимосов каменного века, рядом с которыми довелось жить бок о бок Вильялмуру Стефансону и Петеру Фрейхену, появление солнца после четырех месяцев полярной ночи служило сигналом к возобновлению активной половой жизни. Впрочем, у китов эта жизнь протекает иначе, чем у людей: половые «излишества» среди китов не наблюдаются.)

 

И вот стадо начинает распадаться на группы. Самцы-подростки, которым около десяти лет, а также взрослые самцы отделяются от стада и, прибавив ходу, движутся на север. Ведут эту группу молодые самцы; старшие отстают, занятые постоянными сражениями. Маленький кашалот постепенно привыкает к подводным звукам ссор и стычек, к бурному, хриплому дыханию сражающихся самцов. Чаще всего эти сражения – не более чем демонстрация храбрости и решительности: кровь редко окрашивает воду, и кости почти всегда остаются целы.

 

 

Самки тоже ощущают перемены, которые принес с собой март; они замечают, что подводные разговоры самцов становятся все громче и резче, а движения – все мощнее и энергичнее. Некоторые самки чувствуют также и растущее беспокойство. Они тоже идут к северу, в воды, омывающие берега южной Калифорнии. Каким-то таинственным образом самки узнают, когда и куда им следует прибыть.

 

Наш кашалот часто играл с другим детенышем, его ровесником – маленькой китихой. Но теперь ее странное поведение озадачивает его. Что случилось? Начав играть с ним, она вдруг подплывает к его матери и сердито толкает ее в брюхо, ищет сосок. Она даже успевает сделать несколько глотков молока, прежде чем мать нашего героя отгоняет ее ударом плавника.

 

Эта худая и печальная маленькая китиха осиротела – три недели назад ее мать погибла в море. Теперь сирота умирает от обезвоживания, хотя кругом нее вода, Природное чувство законности и справедливости, обратное тому, что мы, люди, называем состраданием, говорит матери нашего героя, что выживание вида – вещь более важная, чем выживание отдельного животного. Китиха знает своего детеныша и кормит его положенный срок; чужого китенка она кормить не станет. Таков закон. Сирота обречена.

 

На Вашингтонской конференции по китообразным одно из заседаний было посвящено охране этих животных.

 

Делегаты обсуждали примерно следующие вопросы. Для чего пытаться понять жизнь китов – их странные привычки и обычаи, строение их диковинных, одетых жиром тел? Для чего изучать животных, которые скоро исчезнут с лица земли? С какой стати ломать голову над проблемами, которые сами собой будут решены в ходе неумолимого прогресса? Стоит ли оплакивать современников нашего технического века, которые не сумели к нему приспособиться? – Самое главное, чтобы развивался человек,- какое нам дело до китов, до тюленей, до крошечных птиц, которых уже почти не осталось на земле?

 

Открывая дискуссию, Ноэль Саймон, представитель, Международного союза охраны природы, сказал: «В последние годы все больше ощущается необходимость создания, очагов дикой природы. Занявшись проблемами, связанными с судьбой рода человеческого, мы стали несколько более внимательны к судьбе! животных, с которыми делим планету. Кроме того мы, кажется, начали понимать, что нельзя только брать «проценты» пользы, красоты и удовольствий с доставшегося нам в наследство «капитала» природы; надо позаботиться и о том, чтобы «капитал», обеспечивающий эти проценты, был в целости и сохранности передан будущим поколениям».

 

Советский биолог М. Н. Тарасевич обратила внимание коллег на некоторые последствия современного китобойного промысла и, в частности, сказала, что «вследствие уменьшения поголовья китов… северные промысловые районы теряют всякую практическую ценность».

 

Джон Уолш, сотрудник журнала «Сайенс», сказал: «Трофеи охоты на китов настолько малочисленны, что продолжать пелагический китобойный промысел уже убыточно. Существует мнение, что самого крупного из китообразных – синего кита уже попросту поздно спасать». (Когда поголовье какой-то популяции уменьшается до определенного уровня, число самцов и самок, которым удается найти друг друга для спаривания, оказывается таким низким, что смертность превышает рождаемость,- и вид обречен.) «И охрана природы, и экономические соображения дальнего прицела требуют, чтобы мы уменьшили добычу, ибо только так можно обеспечить устойчивый промысел в будущем. Однако простой логики и сочувствия к животным тут недостаточно: необходим закон, который можно было бы применять на практике.»

 

Голландский анатом И. Дж. Слийпер напомнил собравшимся, что название китобойного судна, на котором сто лет назад отправился в море изобретатель Свенд Фойн, означало в переводе «Надежда и уверенность». Тогда это название звучало символически, однако изобретение Фойна – гарпун, начиненный взрывчаткой,- оказалось настолько эффективным, что теперь «надежда» – единственное, что осталось нам, наследникам Свенда Фойна.

 

Мак Лейнг, сотрудник ООН, заявил: «Для того, чтобы спасти от уничтожения громадные ресурсы животного мира планеты – и в частности сохранить китобойный промысел, имеющий такую богатую историю,- необходимы совместные усилия многих стран, объединенных общими задачами».

Я закрываю отчеты конференции и поднимаю глаза на картину, висящую на  стене. Это гравюра, сделанная во времена Шекспира. На ней изображен кашалот – выброшенный на берег и умирающий невдалеке от английского замка.

Искусство примитивного толка всегда стремилось запечатлеть странные, необъяснимые, чудесные и зловещие события. Я представляю себе, как в 1612 году художника вызвали из города на берег, чтобы он увековечил чудовище, явившееся ночью с приливом и теперь подыхающее на берегу.

 

Я вижу на гравюре человека, который стоит рядом со своей женой и указывает на кита палкой. Какие-то люди подходят к киту с ножами и корытами, радуясь своему счастью – ведь господь послал им настоящее сокровище: гору жира и годной для поделок кости. Вокруг туши носятся собаки, некоторые из них кувыркаются в воздухе – вот в какой восторг привел их запах крови, жира и отбросов.

 

Три с половиной столетия спустя на низменный берег Северного моря вынесло штормом другого злосчастного кашалота; дамба помешала ему вернуться в море, и, никем не замеченный, кашалот умер на польдере. Тушу его обнаружил мальчик, потом на берег пришел какой-то мужчина, за ним явились еще люди; наконец, прибыл ученый из музея. Кита оттащили к причалу и подняли на стальных тросах, чтобы выяснить, сколько он весит. Тяжело покачивался подвешенный мертвый кашалот. Пасть его застыла в ухмылке. Двухметровый половой член, странно изогнутый и неприятно серый, в последний раз показался из складки на брюхе. Собравшаяся толпа поражалась размерам кашалота. Люди разговаривали вполголоса, подавленные непостижимыми размерами туши.

 

Пятьдесят семь тонн! Под стенания стальных тросов и скрежет паровых лебедок туша медленно опустилась на причал. «Поберегись! Как бы не сорвался!» Последним на бревна причала опустился широкий черный хвост. Толпа облегченно вздохнула, гордая успешно проведенной операцией.

 

Следуя за ветрами, морскими течениями и стаями рыб, кашалоты пришли сегодня к западному побережью бесплодного каменистого острова Гуадалупа, который находится в ста пятидесяти милях от Байя Калифорнии – унылого, но поразительно красивого района Мексики.

 

Мне снова видится этот крошечный остров, на котором я высадился однажды, чтобы посмотреть на последнего из гуадалупских морских котиков. На сухом, раскаленном берегу, мрачном, как ад, еще сохранились каменные кладки – стены квадратных и круглых хижин, которые строили здесь китобои в девятнадцатом веке (крыши, очевидно, делали из парусины, натягивая ее над каменными стенами и оставляя открытыми дыры-отдушины). На серых вулканических скалах выбиты названия судов и имена; иные из надписей демонстрируют изящество старинной каллиграфии. Самый старый автограф, который мне удалось найти, гласил: «Судно Эссекс… Хенри Уолдбон… Бристоль… 1835».

 

Почти полтора века прошло с тех пор… Меня окружают призрачные фигуры бородатых мужчин в грубой, пропитанной потом и солью одежде. Я слышу их разговор; без всякого уважения отзываются они о капитане: «Этот сукин сын готов уложить нас спать прямо на камни!» Моряки во все времена были народом непочтительным и грубым.

 

Похвастать острову нечем – кроме истории и тюленей, конечно. Родился он в огне вулкана, поднявшего со дна острые скалы и залившего их языками раскаленной лавы; на тысячу триста метров возвышается остров над уровнем моря. Самые высокие скалы Гуадалупы расположены в северной части острова; вершины их часто скрываются в облаках, и тогда по каменистому склону течет в океан ручеек пресной воды.

Живут на острове козы, кошки и мыши – вот и весь перечень его обитателей. Предков этих домашних животных привезли сюда люди; животные одичали и ведут непрерывную борьбу за существование на острых, почти лишенных растительности скалах. Голодная коза медленно, чуть не ползком продвигается по истрескавшемуся уступу к последнему зеленому стеблю – и, внезапно сорвавшись, разбивается о камни. Кости этой козы лежат на берегу среди прочих костей (некоторые из них принесло сюда море). Расположение костей и скелетов кажется мне любопытным, и я их фотографирую. В эту минуту я не думаю о том, какую глупость и жестокость совершили люди, оставившие неприспособленных животных на этом бесплодном острове.

 

Крошечная мумия домовой мыши темнеет на колючке кактуса: несчастное животное пыталось добраться до сочной зелени. (В книге Питера Кроукрофта, директора Брукфилдского зоопарка в Чикаго, есть такие слова: «Мне кажется до ужаса понятным униженное положение мыши в нашем мире».) Вокруг расщелин, в которых буревестники часто пытаются вить гнезда, я вижу высохшие, выбеленные солнцем и ветром катышки – помет охотившихся здесь кошек.

 

Если бы не тюлени и не пресный ручей, «Эссекс» никогда не бросил бы якорь у берега сухого, раскаленного, зловонного острова Гуадалупа.

 

К вечеру маленького кашалота, плавающего в двух милях от острова, окружает многоголосый гвалт дельфинов. Здесь случайно встретились восемь разных видов китообразных – сотни и сотни животных. Одни дельфины собрались в крупные стада, потому что у них сейчас сезон спаривания, другие попросту проплывали мимо острова небольшими группами и задержались здесь, чтобы поохотиться. На площади всего в одну милю кружатся, "встречаясь и расходясь, тысячи две черно-белых тел животных. Они прочесывают верхние слои воды; с наступлением сумерек к поверхности поднялись целые тучи розового планктона, а вместе с планктоном и многочисленные стаи рыб. В марте редко выпадает такой тихий, спокойный вечер. Море сверкает и искрится от плывущих у самой поверхности животных и рыб.

 

Сезонное, запланированное природой половое возбуждение дельфинов усиливается оттого, что животных собралось здесь так много; оно заставит некоторых самцов спариться с самками других, хотя и близких, видов, и на будущий год на свет появятся маленькие дельфины-гибриды, которые когда-нибудь озадачат японского биолога, обнаружившего их странные туши в своих сетях.

 

Среди гвалта, поднятого дельфинами, наш маленький герой с трудом различает голоса других кашалотов. Дельфины не перестают издавать звуки – даже в движении, даже на большой скорости, даже во время погони за рыбой они непрерывно «разговаривают». Их голоса известны маленькому кашалоту, но никогда прежде он не слышал такого гомона. Внезапно китенок различает щелчок выстрела и грохот взрыва, которому вторит эхо, отраженное облаками планктона.

 

По берегу с востока на запад проносятся ревущие мотоциклы. Потом неумолчный подводный шум перекрывают какие-то печальные подвывания, стоны, мычание – такое можно услышать, когда подходишь к встревоженному стаду коров.

У кашалотов свой собственный маршрут, и к полуночи, оставив шум и гвалт дельфинов далеко позади, они перемещаются в более тихие воды. Киты поедают попадающуюся им на пути хамсу, сардин, светящихся анчоусов; все эти рыбы входят в основной рацион дельфинов, но для китов представляют лишь второстепенный интерес.

 

К рассвету тридцать первого марта густая пелена над морем начинает светлеть и рассеиваться. Мир разделяется на три слоя: черные волны, белый туман и серое небо. Изящные кулики взлетают и опускаются на океанских волнах, негромким пением приветствуя новый день.

 

Один из кашалотов замечает багровый отсвет на горизонте – но не в восточной его части, не там, где должно взойти солнце. Полагая, что свет означает присутствие пищи, он меняет курс и успевает проплыть около мили, прежде чем ветер доносит до него запах зловонного дыма. Кашалот испуганно фыркает и поворачивает назад.

 

Четырехметровые валы играют горящим «Шоку Мару». Это рефрижераторное судно; на борту его нет ни одного человека. Еще накануне, убедившись, что справиться с пожаром невозможно, моряки спустили на воду спасательные плоты и, помолившись, доверились волнам и ветру, которые понесли плоты на запад. Есть надежда, что американский береговой патруль подберет их. Моряки открывают деревянные ящики с соленой рыбой, сушеными водорослями и рисом. Они рассчитывают, что помощь подоспеет скоро,- ведь прежде чем капитан отдал приказ покинуть судно, радист «Шоку Мару» на весь мир объявил об их несчастье. Не прошло и десятой доли секунды, как радиостанции в самых дальних уголках земного шара приняли сигнал бедствия.

 

Касуо Фуджима разворачивает кусок полотна и достает лесу с тройными крючками для ловли трески. Он насаживает на крючки кусочки соленой рыбы и забрасывает лесу. Наживка повисает в семидесяти метрах под поверхностью моря. Через час Фуджима-сан поднимает крючки; они пусты. Моряки молчат. Гибель корабля так же трагична, как гибель любимой женщины.

 

Временами серая пенистая волна обрушивается на палубу горящего судна и проникает в его огненную сердцевину, тогда над «Шоку Мару» взлетает красный фонтан воды и пара. Приглушенный взрыв – и снова высоко в умирающую ночь вздымается водяной столб. Пройдет час, с громким треском разойдутся металлические швы, корабль уйдет в адский водоворот огня и грохота – и его черные останки найдут успокоение на океанском дне.

 

 

К содержанию: Шеффер: Год кита

 

Смотрите также:

 

ВЛАДЫКИ ГЛУБИН. Киты  Кашалоты и спруты  Сонары. Киты, кашалоты и финвалы

 

Эхолокация у животных – киты, дельфины  Первобытные киты — креодонты, зауглодоны  Проблемы этологии