ПРАВО И СУДОПРОИЗВОДСТВО В РОССИИ В 17 ВЕКЕ

УГОЛОВНОЕ ПРАВО. Виды преступлений. Ответственность дьяков и подьячих за нарушение судопроизводства

Уголовное право в XVII в. развивалось в условиях резкого обострения классовых противоречий. Заметным стимулом его развития, расширения круга деяний, подлежащих уголовному преследованию, послужили события начала XVII в. и восстания 30-Г-40-Х гг. Уголовное законодательство принимало все более карательный характер. Сказанное нашло достаточно емкое и разностороннее воплощение в Уложении 1649 г. В ней получило дальнейшее развитие и уточнение понятие преступления. Под ним стали понимать всякое противление царской воле, нарушение предписаний и в то же время нарушение правопорядка, установи ленного государством. Четче стало разграничение сути уголовного преступления и гражданского правонарушения, хотя, разумеется, таких понятий тогда не существовало.

Уложение различает и стадии преступления: умысел, покушение на преступление и совершение преступления. В отличив от ранних стадий в развитии законодательства, например Русской правды, по Уложению ответственность за уголовное преступление несли все лица феоального общества, не исключая бояр и дворян, с одной стороны, крестьян и холопов.— с другой. Вместе с тем оставался четко выраженным основной принцип феодального права — права-при- вилегии. Степень наказания определялась в зависимости от сословно-социальной принадлежности потерпевшего и преступника. За одно и то же преступление наказание было тем сильнее, чем выше положение потерпевшего и ниже — преступника,

Уложение впервые дает определенную классификацию преступлений. На первое место поставлены преступления против церкви, до того бывшие объектом церковного законодательства (г. I).  Затем идут преступления против государства и особы государя (гл. И), против порядка управления (гл.Ill—IX).  Здесь впервые устанавливается понятие голого умысла как стадии развития преступления, направленного против жизни и здоровья царя.

Разновидностью антигосударственных преступлений было «воровство» в смысле восстания, скопа, заговора, обычно направленных против представителей государственной власти (II, 22) и сопровождавшихся погромами их дворов и имущества. Отсюда самозванец назван вором (XVII, 25), а общее определение «воровства» как антигосударственного деяния дано в следующих словах: «А которые воры чинят в людях смуту (подчеркнуто нами, — А. М.) и затевают на многих людей своим воровским умышленном затейные дела, и таких воров за такое их воровство казнити смертию» (XXII, 13). К «воровским делам» присоединены преступления против порядка управления в форме изготовления подложных документов или фальшивых денег («воровские письма», «воровские деньги»)' (IV, 2)'.

Перечисленные преступления в общей массе входят в состав уголовных, но могут быть выделены в специальные подгруппы преступлений государственных (политических) и против порядка управления. В Уложении они обособлены в специальные главы. Собственно уголовные преступления можно подразделить на две группы —. должностные и против прав и жизни частных лиц.

О них говорится главным образом в X, XXI и отчасти XXII главах.

Первую группу составляли преимущественно преступления должностных лиц судебных органов. Уложение требовало от судей всех рангов «всякая расправа делати всем людем Московского государства, от болыпаго и до меныпаго чину, вправду» (X, I).  Основной вид преступлений здесь составлял неправый суд за взятку или в результате пристрастного отношения к подсудимому по мотивам дружбы или вражды. Мотив о посуле как служебном преступлении является одним из доминирующий в Уложении в части приказного и воеводского управления й судопроизводства, свидетельствуя о процветании коррупции й произвола среди феодальной администрации.  При неправом суд" истцов иск обращался против судей любого звания, повинны в этом, причем в тройном размере. С них же взыскивались су дебные пошлины, пересуд и правый десяток, которые шли в пользу казны. Судьи снимались с должностей, думные чины лишались чести, а недумные подвергались торговой казни (X, 5, 6, 15). Аналогичные кары за те же преступления предусматривались и в отношении судей патриаршего двора (XII, 2). При подобных обстоятельствах те же санкции распространялись на городовых воевод и дьяков (X, 5—8)'.

Определяя строгие кары для судий за посул и неправое решение дела, Уложение предусматривало возможные обходные пути таких нарушений закона — получение посула не самим судьей, а его родственниками. Предписывалось «сыскивати про посул всякими сыски накрепко». Если посул взят родственником судьи без его ведома, то судья не нес ответственности (X, 7).

Наказывались и нерадивое отношение к судейским обязанностям, волокита с рассмотрением дел в приказах «для своей корысти», изменения текста судного списка при его переписке набело подьячим по собственному усмотрению или по велению дьяка, вынос судного дела из приказа «для хитрости» и т. .п. В случае пропажи дела при выносе его из приказа с дьяка взыскивались истцов пек и государевы пошлины; сверх того дьяк п подьячий подвергались наказанию кнутом и устранялись от должности (X, 11, 13). Закон предусматривал возможность окончательного оформления дела подьячим по велепию дьяка, получившего посул, пе в том виде, как было при судоговорении. За это означалось суровое наказание: дьяку торговая казнь и лишение должности, а подьячему отсечение руки (X, 12). Наказывалось ^'нутом и неисправное ведение записи судебных дел и сбора судебных пошлин, а при рецидиве — торговая казнь и лишение должности (X, 128, 129).

Таким образом, в Уложении регламентировалась ответственность дьякон и подьячих за нарушение законности судопроизводства. Если кто-либо из них тянул с подготовкой дела к вершению в ожидании посула и это подтверждалось, то виновный выплачивал проести пострадавшему по две Гривны за день с момента начала дела и нес наказание: дьяков били батогами, а подьячих — кнутом. Но в случае ложных челобитий в их адрес с таким обвинением виновным назначалось «таковое же наказание, что указано дьяком и подьячим» (X, 15, 16). Словом, закон брал под защиту судебные органы от наветов. Считались преступлением ложное челобитье о вымогательстве судей и приказных людей, ложные свидетельские показапия и доносы, драки в суде, нанесение оскорблений судьям и т. п. (X, 14, 17, 170). За клевету определялось битье кнутом, тюрьма «до государева указа» и выплата судье за бесчестье (X, 7—9).

За должностные преступления определялись наказания и в отношении низового аппарата — приставов, неделыциков и губных целовальников. Им запрещалось брать лишние поборы, в том числе «хоженое». Повторные проступки такого рода влекли наказание кнутом и лишение должности (X, 144, 146). Суровее определялось наказание неделыцикам, когда они в обмен за посул предоставляли татям и разбойникам возможность побега или без доклада воеводе отдавали татя на поруки. С них взыскивали всю сумму иска, били кнутом и сажали в тюрьму «до государева указу» (XXI, 83, 86) То же и в отношении губного целовальника. За отпуск татя и разбойника или за побег с отобранным у них имуществом его собственное имущество шло в пога- шбййе искй, а нёдостанпцее вбзмеЩалобь ямущестйом Фех, кто выбирал губного целовальника. При поимке целовальника били кнутом и лишали должности (XXI, 84).

Преступления против имущества, прав и жизни частных лиц получили в Уложении детальную разработку в XXI («О разбойных и татиных делех»), XXII («Указ за какие вины кому чинити смертная казнь, и за какие вины смертью не казнити, а чинити наказание») и отчасти в X («О суде») главах. По систематике преступлений и их правовой квалификации названные главы являются бесспорным шагом вперед в сравнении с Судебником 1550 г. и указными книгами Разбойного приказа, материал которых широко использован в Уложении.

Важную категорию преступлений составляло убийство. Однако вслед за боярским приговором от 17 февраля 1625 г.8 правовая квалификация убийства и соответственно определение санкций ставятся Уложением в зависимость от наличия или отсутствия умысла, с одной стороны, и социальной принадлежности убийцы и убитого — с другой. Так, при убийстве в городе или на селе «боярским человеком» «боярского человека» (холоп — холопа) убийца подвергался пытке, и если он утверждал под пыткой, что «убил не умышлением, в драке, пьяным делом», то его били кнутом, отдавали на «чистую поруку» и в холопы с женой и детьми тому, у кого он убил человека. Тот же закон действовал и в отношении крестьян (XXI, 69, 73). В ином положении был служилый человек. При убийстве чужого крестьянина-— также «не умышлением» (что и в данном случае устанавливалось пыткой) — помещик возмещал ущерб другому помещику лучшим своим крестьянином с его женою, детьми и имуществом, выплачивал кабальные долги убитого и подвергался заключению в тюрьму «до государева указу» (XXI, 71). А в отношении убийства хозяином человека, отданного за долги головою до искупа, закон даже не ставил вопроса о мотивах и обстоятельствах убийства и не определял наказания, ограничиваясь ссылкой на то, что «государь укажет» (X, 268). Это подчеркивает бесправное положение должника на искупе.9

В Уложении представлена и категория нечаянных убийств. К ним отнесены убийство испугавшимся животным, например лошадью, наскочившей на кого-либо вместе с седоком или всадником, если «удержати ее будет не мочно»; или случай, когда при стрельбе из пищали и лука по зверю и птице нечаянно будет убит кто-либо находящийся за укрытием (гора, городьба) и невидимый стрелявшему, а вражды между ними не было. В таком случае «наказания за такое дело никому не чинити, для того, что такое дело учинится без хитрости», «грешным делом, без умыс- ления» (XXII, 18, 20). К обстоятельствам, устраняющим вину,

Убийство, совершенное хозяином дома при нападении воровских людей, «бороняся от себя, и дом свой обороняя», должно быть немедленно объявлено властям, и, если факт необходимой обороны подтверждался, в вину это не ставилось. Точно так же нанесение ранения или увечья зачинщику драки в порядке самообороны оставлялось без последствий (X, 200, 201). Примечательно, что закон снимал ответственность со слуги за убийство при защите своего господина. Претензии в таком случае могли предъявляться только к господину (XXII, 21). Это была тоже необходимая оборона. По этике феодального общества защита господина, его очага и жены входила в обязанность слуг (XXII, 16). Закон давал широкий простор проявлению этой обязанности, предусматривая смертную казнь слуге за убийство только в том случае, когда господин, очищая себя, приводил слугу в приказ и извещал о совершенном им убийстве. В таком случае господин не нес ответственности (XXII, 22). Наконец, презумпция необходимой обороны давала право убить чужое животное при его нападении, например собаку, но только «ручным боем, не из ружья, бороняся от себя» Стоимость животного не возмещалась (X, 283).

И только умышленное убийство влекло смертную казнь независимо от социальной принадлежности убийцы (XXI, 72). Убийство, совершенное в церкви, на государевом дворе, в суде — судьи, приставов, наделыциков и понятых при исполнении ими служебных обязанностей — расценивалось только как умышленное и каралось смертной казнью. В отношении такого рода убийств, собственно, даже не ставился вопрос об их преднамеренности или случайности. Квалификация преступления определялась местом и условиями его совершения (I, 4; III, 3; X, 105, 106, 142). Смертной казнью карались убийство женщины и насилие над ней, совершенные воинскими людьми (VII, 30, 32). Закон брал под защиту честь женщины. Преднамеренным квалифицировался поступок, когда «кто с похвалы, или с пьянства, или умыслом наскочет на лошади на чью жену, и лошадь ее стопчет п повалш, и тем ее обесчестит» (XXII, 17) .  В случае смертельного исхода инцидента виновный подвергался смертной казни. Той же мерой наказывались убийства, совершенные при разбое и татьбе (XXI, 13, 18).

Казнить «смертию безо всякия пощады» предписывалось слуг, убивших своих господ; детей за убийство родителей; жен, убивШих мужей; за убийство братьев и СеСте£, а такЖё за убийство незаконнорожденных детей (XXII, 1, 7, 9, 14, 26).  Сводничество каралось торговой казнью (XXII, 25). В данном случае наказывались преступления против нравственности, связанные с нарушением заповедей семейного очага, охраняемых феодальным законом в духе церковных канонов.

В связи с этими казусами Уложение предусматривало случаи подстрекательству и пособничества, связанные с убийствами. Говорится о пособничестве детям в убийстве их родителей; женщине, прижившей внебрачно детей, в их убийстве; в убийстве сестер и братьев. В отдельную статью выделено «смертное убийство... по чьему научению», т. е. подстрекательство. Во всех таких случаях исполнители, пособники и подстрекатели несли одинаковое наказание (XXII, 2, 7, 19, 26)

Уложение выделяет как квалифицированное убийство отравление «зельем». Виновного подвергали пытке на предмет выяснения других подобных действий с его стороны, а затем казнили (XXII, 23).  Преследуя за самосуд над татем и разбойником, Уложение допускало убийство того и другого при особых обстоятельствах: убийство татя с поличным на месте преступления, «в дому»; в погоне за татем со сторонними людьми, когда тать окажет сопротивление при задержании. А за убийство изменника при погоне за ним полагалось даже вознаграждение. Непременным условием ставилось незамедлительное предъявление убитого или раненого татя окольным людям, а затем доставка его в приказ с поличным, «и тем от того убийства свободится». Самосуд над татем («учнет пытать у себя в дому») влек компенсацию татю бесчестья и увечья и освобождение его от пыток в приказе при дальнейшем рассмотрении дела о краже уже в судебном порядке (XXI, 88, 89; II, 15). А помещики за самосуд над своими людьми и крестьянами, замешанными в татьбе и разбое, лишались поместий (XXI, 79). В данном случае очевидно стремление государственной власти сосредоточить дела о татьбе и разбое исключительно в своих руках. Уложение предусматривало предупредительные меры и наказания на случай угрозы убийством. При подтверждении факта угрозы в судебном порядке виновный подвергался тюремному заключению на три месяца, по истечении которых был обязан дать письменное ручательство не исполнять своей угрозы. Нарушение обязательства влекло смертную казнь (X, 135).

Выше отмечалось, что Уложение выделяло в качестве преступления голый умысел против жизни и здоровья. Такой умысел предусматривался в политическом и социальном планах в двух отношениях — против жизни и здоровья государя и умысел слуги (холопа, крестьянина) на жизнь господина. В первом случае определялась смертная казнь, во втором — отсечение руки (II, 1; XXII, 8).

Следующий вид преступлений против личности — увечье, нанесение ран и побоев. Здесь предусмотрено нападение скопом и заговором с воровской или разбойной целью на чей-либо двор, в результате чего могло быть нанесено ранение или увечье хозяину двора или членам его семьи. Закон выделял главных исполнителей преступления и их соучастников. Тому, кто наносил ранение, предписывалось отсечь руку, а «товарищей его, которые с ним приезжали, бити кнутом и дати на поруки». Соучастники нанесения телесных повреждений отвечали в меньшей мере, чем главный виновник. Сверх этого со всех участников нападения бралось за бесчестье и за увечье вдвое в пользу пострадавшего (X, 199). Еще со времени Русской правды предусматривалось члеповредительство как следствие индивидуальной расправы. Уложение уделяет ^такому составу преступлений значительное место. За «мучительное ругательство над кем-нибудь — отсечение руки, ноги, носа» и т. п. виновный подвергался тому же наказанию, да сверх того «из вотчин его и из животов» в пользу потерпевшего взыскивался штраф —за всякое членовредительство по 50 рублей. Самовольное избиение ослопом, кнутом, батогами каралось торговой казнью, тюремным заключением на месяц и взысканием за бесчестье и увечье в двойном размере (XXII, 10, 11). Вместе с тем Уложение, как и в других случаях, и здесь допускало возмояшость подстрекательства и научения. Если надругательство учинено по указанию того, кому исполнитель служил, что устанавливалось пыткой виновного, ему определялось наказание кнутом по торгам, тюремное заключение. Взыскание за бесчестье в равноймере ложилось на подстрекателя и исполнителя. Но когда ^«чМнайбудь человек такое надругательство над кем учинит собою», то после пытки ему назначалась смертная казнь (XXII, 12). И здесь степень наказания зависела от социальной категории виновного и пострадавшего. Побои наказывались как самостоятельное преступление независимо от возможности последующего грабежа. 

Крупнейшими преступлениями против прав личности в' соответствии с предшествующим законодательством Уложение считало разбой и татьбу. Они наносили ущерб важнейшему пз прав общества того времени — праву собственности, имущественному праву. Уложение различало разбойные нападения на жилище, поселения и ограбление в путп (X, 276; XII, 16). Разбой как действие, сопряженное с применением насилия против личности с использованием оружия или орудий нападения и обычно предполагавшее групповые нападения, квалифицировался как преступление более опасное, чем татьба, а потому и был наказуем суровее, тем паче если он носил повторный характер или сопровождался убийством, сожжением двора и хлеба (XXI, 16—18). Законом пресекался грабеж населения со стороны воинских людей. Наказание определялось в зависимости от характера и размеров содеянного и включало возмещение материального ущерба (VII, 30, 32). Самосуд над людьми, замешанными в разбое и татьбе, в свою очередь рассматривался как уголовное преступление (XXI, 79, 88)'.

В Уложении вслед за указной книгой Разбойного приказа широко разработана тема «поноровки» и попустительства разбоям и татьбе. Эти действия предусматривались в весьма различной форме. Важнейшей из них была организация «станов и приездов» разбойников и татей, т. е. предоставление постоянного и временного убежища. Такое укрывательство влекло наказание, аналогичное тому, которое устанавливалось разбойникам. К этому примыкали «подвод» и «поноровка»^ цаказуемые аналогичным образом (XXI, 63). Предусматривалась поноровка и со стороны низших звеньев исполнительной власти на местах — не- делыциков и губных целовальников — в форме отпуска разбойника или татя за посул.  Преднамеренное укрывательство каралось штрафом до пятидесяти рублей (XXI, 77, 78).

Уложение помимо пристанодержательства выделяло и другие формы укрывательства — ложные показания в обыске, молчание местных жителей о проживании у них преступников. За недоносительство назначалась пеня в пользу государя (XXI, 20, 61, 62). Закон ставил целью лишить преступников убежища; «... а татем бы и разбойником нигде пристанища не было» (XXI, 20).

Уложение различало укрывательство преступников и укрывательство краденых вещей, последнее — в форме поклажи или покупки разбойной и татиной рухляди. В таком случае виновные возмещали иски пострадавшим, а сами отдавались «на чистые поруки с записью». Если же порук не было заключались в тюрьму. За покупку разбойной рухляди без поруки взималась выть. Купленное же «за чистое с порукою» взысканию не подлежало (XXI, 64, 65, 74, 75).

В Уложении нетрудно заметить и религиозный характер многих статей уголовного права, отразившийся на степени определения состава преступлений и характера санкций в отношении тех лиц, которые «забыв страх божий и презрев царское повеление» (I, 9)'; «забыл божий страх и государево крестное целование» (X, 186); «забыв страх божий и христианский закон» (XXII, 25); «кто не бояся бога и не опасаяся государские опалы и казни» (XXII, 10) .