ФЕОДАЛЬНОЕ СУДОПРОИЗВОДСТВО и ПРОЦЕССУАЛЬНОЕ ПРАВО

СУДОПРОИЗВОДСТВО ПО ПОЛИТИЧЕСКИМ И УГОЛОВНЫМ ДЕЛАМ. Извет. Сыск. Пытка как элемент сыска. Оговор. Облихованние

В судопроизводстве по политическим и уголовным делам безраздельно господствовал розыскной, инквизиционный процесс, в котором активная роль принадлежала не сторонам, а судьям как представителям государствепной власти. Политический процесс всегда начипался с извета представителю власти на то или иное лицо о его замысле относительно преступления или уже о совершенном преступлении.

Из 22 статей II главы Уложения 6 статей посвящепо регулированию извета, как своеобразного процессуального института, представляющего собой начальную и необходимую стадию политического процесса.  Необходимость извета вытекала из обязанности, возложенной законом на каждого жителя государства безотносительно к его сословному положению, доносить властям о замыслах и действиях любых лиц, угрожающих безопасности государства или жизни и здоровью государя. В противном случае закон карал смертной казнью за недоносительство (II, 13, 18, 19; VI, 6).

Следующий за изветом этап политического процесса — сыск: «сыскивать против извету» (II, 16). Средствами сыска были очная ставка изветчика с обвиняемым, показания свидетелей и повальный обыск (II, 12, 22). В'задачу сыска входило установить, действительно ли щноват обвиняемый или изветчик «затеял на пего такое дело поклепав напрасно». В силу этого и подозреваемый и изветчик на время процесса брались под стражу. Оба выступали перед судом как бы в одной ипортаси:'

Важнейшей особенностью права феодальйои поры была решающая доказательная сила признания вины подсудимым. Поэтому целью сыска было домогательство признаний любыми средствами— вплоть до угроз пыткой или применения самой пытки. Сыск начинался с «распроса». Сперва допросу подвергался изветчик. И если он, сказав первоначально за собой «государево дело или слово», затем заявлял на допросе, что говорил это «избывая от кого побои, или пьяным обычаем» (II, 14), то дело обычно этим и кончалось, а изветчик получал наказание кнутом. За распросом изветчика, если он подтверждал извет, шел распрос обвиняемого и свидетелей или, наоборот, сперва свидетелей.

Следующей обязательной процедурой была очная ставка изветчика с обвиняемым. Однако закон допускал одно существенное исключение. Когда феодалы приводили к судьям своих крестьян и холопов с изветом на них в государственном преступлении или разбое, очной ставки не требовалось. Было достаточно доноса господ (VI, 6).

Пытка как элемент сыска по государственным делам во II главе Уложения не упомянута, но в практике дел такого рода применялась.  Наоборот, повальный обыск во II главе упомянут, но на практике не имел широкого применения, поскольку обязательность извета по политическим делам ставила под сомнение возможность ответа опрашиваемых, подтверждающего причастность обвиняемого к измене. В таком случае неизбежно возник бы вопрос о недоносительстве.  Поэтому применение повального обыска точно предусмотрено во II главе в отношении скопов и мятежей (И, 22). Во всех остальных случаях — измена, переход за рубеж без проезжей грамоты и т. п. — указывалось: «...да будет про него в сыску скажут», —где под «сыском» совсем пе обязательно понимать повальный обыск.

За сыском следовал приговор: «по сыску указ учинить». Содержание приговора могло быть двояким: или он обвинял того, на кого сделан извет, и определял меру наказания, когда изветчик «доводил» и довел извет до конца, или же обвинял изветчика, если он «не'довел» и «такое дело затеял... напраспо». В данном случае изветчику определялось наказание, «чего бы довелся тот, на кого он доводил» (II, 16, 17).

Кроме указов «по сыску» были указы «по рассмотрению, как государь укажет». Они принимались в тех случаях, когда изветчик в доказательство правоты извета «никого не поставит, и ни чем не уличит, и сыскати про такое государево великое дело будет нечим» (II, 12). Обычные уголовные дела при отсутствии доказательств прекращались, но в отношении дел политических, ввиду их особой важности, и недоказанные обвинения —в тех случаях, когда отсутствовали и доказательства преднамеренно ложных действий изветчика, — передавались на рассмотрение государя.

В политических" делах роль царя и Боярской думы как верховного судилища была первостепенной и решающей. Компетенция городовых воевод ограничивалась только розыском и отпиской государю, после чего оставалось ждать «государева указу», т. е. приговора (II, 22; VI, 6).

В системе московских центральных учреждений еще не сложился приказ, исключительным предметом которого были бы государственные дела.  Наиболее часто политические дела рассматривались в Разрядном приказе. Здесь также применялся принцип подсудности — где кто судим. Не составлял исключения приказ Тайных дел.  Приказы, как и низовой аппарат, не были решающей инстанцией в политических делах. Приговор по ним исходил от верховной власти.

Наконец, касаясь судопроизводства по государственным делам, необходимо отметить требование Уложения относительно спешности их рассмотрения. Устанавливая, что в праздничные дни «никого не судити и в приказах не сидеть», Уложение вводило исключение: «опричь самых нужных государственных дел» или «опричь великих царственных дел» (X, 25).

Государственные преступления были частью уголовных дел, другую часть которых составляли разбойные и татиные дела. Тем не менее в Уложении 1649 г. государственные дела, как и собственно уголовные, выделены в особые системы дел. В составе кодекса им посвящены самостоятельные разделы: политические освещены преимущественно во II и III главах, уголовные — в XXI и отчасти в XXII главе.

Оба вида преступлений различаются преяще всего по цели: политические направлены против государства и особы государя, разбойные и татиные — против личности, ее имущества, здоровья и жизни. Во втором случае основное назначение законов состояло в охране имущества и жизни представителей господствующих слоев общества.

Второе отличие состояло в системе подсудности. Если политические дела после розыска, произведенного на местах п в приказах, получали завершение путем приговора, вынесенного верховной властью, то разбойные и татиные дела были подведомствены Разбойному приказу, за исключением преступлений, совершенных в Москве, которые входили в компетенцию Земского приказа.

В городах ими занимались губные старосты и целовальники по наказам из Разбойного приказа и под контролем воевод.

Третье отличие касалось процессуальных моментов. В делах о'разбое и татьбе не было изветчика. Здесь не привлекались и родственники обвиняемого, поскольку в отношении их не ставился вопрос о «ведении» или «неведении». Наконец, допускалось некоторое упрощение розыскного процесса, поскольку цель уголовного преступления была ясна заранее.  .

XXI глава Уложения, источником которой являются Уставные книги Разбойного приказа 1616—1636 гг. п 1635—1648 гг., предусматривает как исходный момент процесса иск или «письменную явку» потерпевшего о краже или захвате его имущества вследствие разбойного нападения. С момента привода к властям кого-либо с поличным устанавливался двухнедельный срок для подачи челобитной и возбуждения иска. Тем, кто был в отлучке, предоставляли поверстный срок. Если иск не возбуждался в течение двухнедельного или поверстного срока, истцам отказывали, а приведенных с поличным отпускали (XXI, 30). Иск и челобитье предъявляли в приказ, а в городах — воеводам и губным старостам. Требовалось в иске «свои животы описыватп имянно» (XXI, 51) и подкреплять описание указанием на поличное, «язычную молку» или «облихование лихого человека» путем обыска. Достаточно было наличия одного из этих доказательств, чтобы делу давали ход розыскным путем. При их отсутствии челобитье отсылалось в один из'судных приказов по подсудности истца, где оно разбиралось в судебном порядке. Если в результате расследования дело доходило'до пыток, то истца и ответчика направляли в Разбойный приказ (XXI, 49).

В делах о татьбе и разбое примирение сторон запрещалось законом. Даже устанавливалась ответственность за примиренио с татями и разбойниками (XXI, 31).

Поличное, или вещественное, доказательство играло существенную роль в процесе по разбойным и татебным делам. Не всякий предмет, добытый преступным путем, имел значепие поличного, а только тот, которьщ изымался с соблюдением определенных формальных  условий. Для изъятия поличного пеобходимо участие пристава из приказа и понятых, «сторонних людей добрых, кому мочно верить». Поличное с участием тех же лиц отвозилось в приказ совместо с татем или без него, если на месте изъятия поличного никого не оказалось. Сопротивление, оказанное при изъятии поличного, или захват поличного и татя силой у официальных лиц влекли компенсацию убытков, понесенных истцом, и применение пытки по поличному (XXI, 57, 87).

Состав поличного мог быть весьма разнообразным — домашнее имущество, скот, хлеб или сено в поле, выловленная в пруде рыба и т. п., — причем размер денежного эквивалента краденого для определения состава преступления и приемов следствия («а поличное и гривны не стоит») не имел значения (XXI, 89, 90).

Человек, приведенный в приказ с поличным, которое изъято у него с участием пристава и понятых, должен «очистить» поличное и дать отвод. В противном случае прибегали к пытке по поличному. Приведенный в приказ с поличным без пристава мог бить челом о том, что его «тем поличным истцы ополпчнили сильно». По этому поводу назначался сыск «всякими сыски накрепко», и дело решалось в зависимости от исхода сыска. Закон предусматривал и «подмет» поличного. В том и другом случае виновным в этом назначалось «жестокое наказание, при многих людех бити их кнутом нещадно» (XXI, 50, 54—56),

Предусмотрен и такой вариант, когда пытаемый по поличному утверждал, что поличное он купил или выменял. С оговоренным им человеком устраивали очную ставку и решали вопрос в зависимости от ее исхода (XXI, 74, 75). Подобно тому как каждый человек должен отвести от себя поличное, яштели села или деревни в целом, если в их селения вели следы разбойников и татей, должны были отвести след. Иначе они попадали под следствие (XXI, 60).

Привод татей и разбойников в Разбойный приказ, схваченных же в Москве —в Земский, а в городах —в губные избы еще задолго до Уложения был обязанностью населения, уклонение от которой каралось по Уложению штрафом в размере полтины с человека. В Москве, на посадах в городах, в селах и деревнях о необходимости задерживать татей, разбойников и лиц с резан- пыми ушами, пе имеющих письменных свидетельств об освобождении из тюрем, население оповещалось через биричей. Обязательным было и оказание помощи лицам, которых грабят и избивают. Отказ от помощи в ответ на их призыв и уклонение от погонп за нападавшими рассматривались как своеобразная форма пособничества и карались штрафом и кнутом.  В этой связп законодатель устанавливал гарантии безопасности преследователей и лиц, приводящих татей и разбойников к властям, предписав, что оговор их в татьбе и разбое со стороны задержанных ими преступников не имел силы (XXI, 8, 15, 19, 59).

Наличие у приведенного к властям человека поличного, не очищенного и не отведенного им, служило основанием для применения пытки. Захват разбойника на месте преступления также вел непосредственно к пытке (XXI, 28, 50). Пытке в розыскном процессе придавалось исключительно большое значение, поскольку исторгнутое с ее помощью признание преступником своей вины было решающим обстоятельством для вынесения приговора. Если II глава, посвященная политическим преступлениям, вовсе не упоминает о пытке, то XXI глава по справедливому замечанию Г. Г. Тельберга, представляет собою «законченный и систематический свод правил, регулирующих пыточное производство в розыске по уголовным делам».  Даже признание приведенного с поличным в татьбе или разбое, данное им в допросе до пытки, не освобождало его от пытки в предполагаемых «иных разбоях и в татьбах, или в убийстве и дворовом пожоге» (XXI, 9, 58, 64). Не освобождало от пытки и заявление преступника, что он знает «государево великое дело». Его пытали по обвинению в татьбе или разбое и лишь после этого допрашивали о государевом деле (XXI, 103).

Приоритет показаний, исторгнутых пыткой, виден из нормы, согласно которой показания, данные при допросе до пытки, считались недействительными, если обвиняемый менял их во время пытки (XXI, 100). И наоборот, когда тати и разбойники, сидя в тюрьме, оговаривали кого-либо, о ком не говорили на пытке, их новые показания не считали действительными. Не брались во внимание показания преступников, сделанные перед казнью. Наконец, даже иск потерпевшего от татьбы и разбоя возмещался не в том размере, который указывался им, а в размере, указанном татем или разбойником на пытке (XXI, 23, 25, (33, 93) . Пытка разбойников и татей не отменялась па праздничные и те- зоименитные дни (XXI, 32).

Помимо поличного и захвата татя или разбойника на месте преступления, основаниями для применения пытки в розыскном процессе служили язычпая молка и облихование в повальном обыске. При пытке пытаемый часто оговаривал соучастников преступления, а нередко и непричастных людей. Такой оговор называли «язычной молкой». Она влекла за собой очную ставку — «язык» ставился «с очей на очи» с «оговоренным человеком» и дблжен был опознать его «среди многих людей». Если язык не узнавал оговоренного или, узнав, «сговаривал с него», то языка вновь пытали, подозревая в нем подставного человека. При подтверждении на новой пытке со стороны языка факта, что он поклепал оговоренного напрасно, последнего все же «давали за пристава и про него обыскивали» (XXI, 44). К определению значимости язычной молки законодатель подходил дифференцированно.

Оговор под пыткой в разбое и татьбе бродячего человека и опознание на очной ставке влекли для него непосредственное применение пытки и решение его судьбы в зависимости от его показаний. Без предварительного обыска, только по язычной молке, подвергались пытке «причинные люди», т. е. причастные к делу или просто подозреваемые. Назначение обыска, было обязательным, если оговаривали на пытке «знатных» людей. При оговоре феодалов и зависимых от них людей, если он подтверждался обыском, первыми пытали феодальнозависимых людей. Феодалов же в таком случае подвергали пытке только при условии оговора их феодальнозависимыми людьми (XXI, 38, 39, 40,47).

 Феодалы были ответственны за предъявление властям своих людей и крестьян, оговоренных в татьбе или разбое в ходе следствия, и несли ответственность за их укрывательство (XXI,- 77, 78). В отличие от Уставной книги Разбойного приказа, назначавшей пытки в зависимости от числа оговаривавших лиц, .Уложение в качестве определяющего признака для назначения пыток брало социальную принадлежность * оговоренного.13 Отсюда не следует, конечно, что пытки в отношении феодалов на следствии не применялись. Но они регламентировались в большей мере, чем во всех остальных случаях.

Если оговоренный на пытке в татьбе и разбое и опознанный на очной ставке не признавал вины, за исключением случаев, указанных выше, он мог просить о повальном обыске. Право на обыск особо подтверждено в отношении «знатных людей» (дворян, детей боярских, торговых людей) — при условии, что прежде они не были за метаны в татьбе и разбое, но Сказались оговоренными татями и разбойниками во время их пытки (XXI, 39). Обыск назначался и в том случае, когда пытаемый оговаривал других, а своей вины не цризнавал. Если «в обыске их [пытаемых] многие люди назовут лихими людьми», то «тех людей по язычпым молкам и по лихованным обыскам казнити смертию, а животы их продать в выть». Но когда разбойник на пытке отрицал свою причастность к разбою, а «многие люди» в обыске обвиняли его, то его «по обыскам» пытали вторично. При отрицании вины на второй пытке закон требовал его «по обыском вкинуть в тюрьму» (XXI, 28, 41). Различие между двумя этимп нормами состоит в том, что в первом случае отягчающим вину обстоятельством признавалось обвинение других в разбое при сокрытии своего участия в нем. Использовапие же обыска как средства проверки показаний, данных под пыткой, означало усиление черт розыскного процесса в судопроизводстве.

Уложение предписывало определенную процедуру оформления обыска в отношении татей и разбойников. Оговоренных на пытке и опознанных на очной ставке, если они просили об обыске, отдавали за пристава, т. е. брали под стражу. «Дворы их и во дворах животы их и хлеб молоченой запечатати; а стоячей хлеб и земляной переписати же, и приказати беречь тутошним и сторонним людем с поруками, докуды дело вершится» (XXI, 35). Предупредительные меры, направленные на задержание подо- зреваёмых лиц и арест их имущества, упоминаются в Уложении неоднократно (XXI, 63). Дальнейший ход дела зависел от результатов обыска. Облихованных в обыске большинством его участников подвергали пытке и, если на пытке добивались признания в содеянном, обычно казнили; в отношении оговоренных ими новых лиц поступали так же как и в отношении их самих. Коль скоро пытка не вынуждала признаний, то сажали в тюрьму «до государева указу», а имущество шло в погашение иска. Пытали и в том случае, когда обыскные люди по своим показаниям распадались на равные части —одна обвиняла, а другая оправдывала. И здесь исход дела зависел от результатов пытки. Признание в преступлении влекло санкцию в зависимости от содеянного, а непризнание сопровождалось передачей пытанного на «чистую поруку». С тех же, кто его оговаривал в обыске, брали выть (XXI, 35, 39, 42).

Другой вариант исхода обыска предусматривал неопределенность его результата: одни утверждали, что не знают оговоренного, а другие, что знают, но не могут сказать, лихой или добрый он человек, В таком случае оговоренного заключали в тюрьму до указа, а животы продавали в выть. И только полное оправдание подозреваемого в обыске влекло его освобождение в форме передачи «на чистую поруку с записью» тем обыскным людям, которые его «одобрят», с имущества снимали арест и возвращали владельцу. В записи указывалось, что «ему впредь не красти и не розбивати, и лихим людем, татем и разбойником приезду к себе не держати, и татиные и разбойные рухляди не перекупати, и иным никаким воровством не воровати». Особо оговаривалось, что при возникновении в дальнейшем в отношении данного лица нового дела поручителям «его поставити». Если станет известно о его участии в разбое, а обыскные люди скрыли, то оговоренному назначалась пытка (XXI, 29, 36, 43). За ложные показания при повальном обыске обыскные люди привлекались к ответственности. Сам факт ложных показаний расценивался как укрывательство татей и разбойников (XXI, 61).

Закон оставлял право за облихованными в обыске людьми опротестовать обыск на том основании, что «окольние люди лихо- вали по недружбе». Пытка в таком случае отменялась и назначался повторный обыск. И если во втором обыске «их многие люди одобрят, и воровства на них никоторого не скажут», причем в новом обыске обыскных людей будет больше человек на 15—20, то дело вершилось по этому обыску. На первых же обыскных людей, «которые их лиховали неделом», накладывались государева пеня и наказание по государеву указу. Если же повторный обыск подтверждал причастность обвиняемого к лихим делам, то его снова пытали. Винился — казнили, не винился — сажали в тюрьму «по обыскам» (XXI, 44, 76).

Из сказанного видно, что в розыскном процессе пытка и обыск как средства дознания тесно взаимодействовали и дополняли друг друга, но для назначения очной ставки и пытки обли- хование в обыске было обязательно не во всех случаях. Привод и обвинение феодалом своих людей и крестьян в татьбе, разбое или подводе, «а языки на них в том не говорят», служили достаточным основанием для назначения пытки без обыска (XXI, 48). Свидетельство феодала в отношении зависимых от него лиц имело большую доказательную силу, чем показания в обыске многих местных жителей. Вместе с тем необходимо отметить, что Уложение устанавливало единые основания для возбуждения уголовного преследования за татьбу и разбой, независимо от социальной принадлежности обвиняемого. Однако допрос под пыткой дворян применялся лишь после того, как донос на них подтверждался предварительным допросом под пыткой соучастников преступления из числа их холопов и крестьян (XXI, 47).

Примером многократности пыток может служить казус, когда пытанный по поличному утверждал, что купил или выменял поличное у другого лица. Если оговоренный «на очной ставке запрется» и будет отрицать продажу или обмен поличного, то владельца поличного пытали вновь. Подтверждением им тех же показаний на новой пытке влекло пытку оговоренного. Признание последним под пыткой продажи или мены поличного подразумевало назначение ему новой пытки с целыо установить, у кого он взял поличное. Если не винился, то его отдавали на чистую поруку. Иск же по поличному взыскивали на том, у кого поличное (XXI, 75).

Заключая обзор судопроизводства и процессуального права, отметим, что детальная регламентация процедуры следствия и судебного процесса в Уложении — свидетельство развитости судопроизводства в XVII в.