РУССКАЯ ИСТОРИЯ

Дробление крестьянских наделов. Обезземеленные крестьяне. Устав о волоках

При таких условиях крестьянский надел уже в XVI веке превращался в то, чем он должен был стать впоследствии, при "капиталистической" барщине, - в особую форму натуральной заработной платы барского батрака.

В тесной связи с ростом барщины стоит поэтому другое явление: дробление крестьянских наделов, поощряемое барской экономией. Географический закон этого явления тот же, что и двух предыдущих. "Вообще говоря, крестьянские участки уменьшались по направлению с востока на запад и с юга на север".

"На востоке в половине XVI века господствуют хозяйства на целых дворищах, или на дворище сидят по два хозяйства... дальше на запад число хозяйств, приходящихся на одно дворище, увеличивается..."*.

Падение размеров хозяйства идет чрезвычайно правильно: если ехать с востока на запад, путешественник встретил бы на самой восточной границе Галичины крестьян, сидевших на полной выти ("дворище" или "лане"); дальше начинали попадаться полудворищные хозяйства; еще дальше они преобладали, и попадались уж четвертьдворищные; и, наконец, еще западнее начинали встречаться "вiсiмки" - хозяйства на V, лана. Начало дробления весьма точно совпадает с началом изучаемого нами экономического процесса - полу- и четвертьдворищные хозяйства начинают появляться с конца XV - начала XVI века.

       Был, однако, предел дробления, ниже которого неудобно было спускаться и с точки зрения барской выгоды, мы уже видели, как измельчание хозяйств влияло на скотоводство, а барские пашни обрабатывались крестьянскими волами и лошадьми. Но тут две тенденции барщинного хозяйства сталкивались.

Барину нужен был не только крестьянский скот для обработки земли, ему прежде всего нужна была сама земля, и если для фольварка ее не хватало, не у кого было взять ее, кроме крестьян. Отдельные случаи гонения крестьян с надела мы наблюдали и в Восточной России. Но там это не более чем симптом процесса, во всей широте никогда не развертывавшегося.

Не то было в Руси Западной. Здесь эти явления были настолько распространенными, что начинали внушать правительству опасения чисто финансового характера: можно было бояться в иных местах, что скоро не с кого будет брать таких специально крестьянских налогов, как "надельные" - прямая подать с каждого крестьянского хозяйства.

Сухие "люстрации" (переписи) становятся почти сантиментальными, рассказывая, как тот или иной пан "скупил" крестьянина. "Служебники (вассалы) нынешнего староства (Саноцкого) скупили в этом году трех селян, - говорит одна люстрация, - не без розлива слез; а они были очень хорошими хозяевами, на тех пашнях родились и состарились, и было под ними полтора вымеренных лана пашни, с которых они аккуратно платили чинш и тягло, как рассказывают о них соседи. Про эти ланы Змеевский (один из "скупивших" вассалов) сказал, что их дал ему король, уволивши их от права и от власти города и от уплаты всяких чиншей.

Так осиротели убогие люди, а тягло и чинш с этих земель пропадет". Бог весть, заинтересовался ли бы судьбою "убогих людей" королевский ревизор, если бы тягло и чинш не пропали, но его словам о "розливе слез" можно поверить, и нельзя считать очень преувеличенным заключительное его замечание, - что "коли так каждый год будут скупать по нескольку крестьян, их немного останется в старостве". Но крестьян не только "скупали" - у них и просто отбирали землю неизвестно по какому праву, как отмечает люстрация в другом месте. Обезземеливали не только отдельных селян, но и целые селения.

 В одном селе Перемышльского староства, где еще в 1553 году было 36 тяглых хозяйств, сидевших на полудворищах, в 1565 году оставалось лишь 20 "загородников" - безземельных бобылей, работавших на барской пашне. Люстрация глухо замечает, что это случилось по вине самих крестьян, но трудно ли было найти вину в подобном случае?

      Что делали обезземеленные? В одних случаях, как мы уже видели, параллельно с экспроприацией крестьянства рос разряд загородников - рос, кажется, даже быстрее, чем шло обезземеление.

В одном из сел Перемышльского староства за 70 лет, с 1497 по 1565 год, из 22 ланов крестьянской земли успели оттягать только 1'/2 лана, а рядом с 40 хозяевами мы видим здесь уже 14 загородников, не имевших своей пашни. В другом селе в 1497 году был всего один лан земли, а в 1565 году мы находим здесь 5 хозяев и 24 загородника. Впрочем, наиболее энергичное обезземеление падает на средние десятилетия века, и на них приходится максимальный рост загородничества, так что предыдущие десятилетия можно, пожалуй, и не считать: с 1553 по 1565 год в 21 селении Перемышльского староства число загородников с 66 увеличилось до 141 - на 133%.

В Саноцком старостве за еще меньший период, с 1558 по 1565 год, число загородников удвоилось; здесь загородники составляли к этому последнему году 11% всего населения, а в Перемышльском даже 26%. Но далеко не все обезземеленные попадали в эту категорию. То, что крестьян довели до потери своего хозяйства, ясно указывало на избыток в данном имении рабочих рук: но если были избыточные рабочие руки, естественно было использовать их в другом месте, где были "великие и густые леса". О том, чтобы "осаживать" людьми леса, "на волоки размеренные", заботится даже устав Сигизмунда-Августа, в сравнительно просторной еще Литве. Новым поселенцам давалась льгота на пять, на шесть, даже на десять лет, а где были "черные леса, тяжкие к вырублению", и еще больше.

На западной окраине должны были заботиться о том же еще ревностнее: и действительно, добрая доля Саноцких "королевщин" была свежим колонизационным приобретением; в начале XVI века здесь было не более 30 сел, принадлежавших короне, в средине - до 54. Прибыль падала здесь, как и в Перемышльской земле, почти исключительно на горские села, villae submontaneae, врезавшиеся в лесную чащу Карпат, куда уходили "копать лес" люди, не примирявшиеся дома с положением загородников. Как быстро шло здесь заселение, видно из того, что на верховьях Вислока люстрация 1565 года застала 18 сел с 311 хозяйствами на 200 ланах земли, о которых и помину не было в начале столетия. Нет надобности говорить, что здесь условия крестьянской жизни были совсем иные, чем на старых местах: о барщине здесь и во второй половине XVI века иной раз ничего не слыхали, разве что ходили в горячую пору на помощь. Но перейти на другую землю того же хозяина - это было еще полсвободы.

Просторные земли на Востоке манили больше, нежели "тяжкие леса" Карпат. Переписи нередко сообщают нам, как крестьяне, у которых соседние паны оторвали добрый кусок пашни и сенокоса, кинули оставшуюся землю и "пошли себе" - пошли неведомо куда. И такие неведомо куда ушедшие люди встречались уже в изобилии не только на Западе, а и на Востоке: "Устав о волоках" много внимания уделяет беглым, видимо, очень заботясь о том, чтобы не отрезать им дороги назад, ежели захотят вернуться. Среди восточных панов были особые спекуляторы на таких беглых: ими, главным образом, Вишневецкие колонизовали свое Посулье, где на месте пустыни, бывшей здесь еще в начале XVI века, к концу его были десятки сел, а к середине следующего - довольно густозаселенная местность, с порядочными городскими центрами.

По инвентарам 1640 годов в "Вишневеччине" было до 40 000 хозяйств, в том числе в ее столице, Лубнах, 2646 дворов: а владелец всего этого, уже упоминавшийся нами выше князь Иеремия, мог затратить на свою свадьбу 250 000 злотых (почти 300 000 золотых рублей). При этом целые города, например, Пирятин, были заселены беглыми*. Замки Вишневецких давали этому пришлому люду оборону от татар. Но кто был похрабрее, в своих поисках воли и лучшей жизни не останавливался, конечно, на подданстве Вишневецким: на восточной окраине панская колонизация сталкивалась с другой колонизационной струей - с колонизацией вольной, казацкой.