Монархия 18 века. Анна и шляхетство. Воинская повинность шляхетства

 

РУССКАЯ ИСТОРИЯ

 

 

Монархия 18 века. Анна и шляхетство. Воинская повинность шляхетства

 

       Верховный тайный совет был низвергнут шляхетством. Казалось бы, с его падением давно подготовлявшаяся дворянская реакция должна была найти свое политическое завершение: власть должна была перейти в руки того класса, который при Петре должен был поступиться ею в пользу коалиции крупных землевладельцев с владельцами торгового капитала.

 

Это было бы до такой степени естественно, что многим историкам кажется, будто именно так и случилось. Собрав воедино кое-какие меры императрицы Анны, шедшие навстречу пожеланиям шляхетских проектов 1730 года, выводят заключение, что Анна, не согласившись поделиться с дворянами властью, вознаградила их за то уступками в социальной области.

 

Облегчена была будто бы воинская повинность, как тем, что было сформировано два новых гвардейских полка, Измайловский и Конный, так - что для дворянской молодежи очистилось больше места в гвардии, где служить было приятнее, нежели в армейских полках, так и тем, что был учрежден Кадетский корпус, откуда молодых дворян выпускали на службу прямо офицерами.

 

Сама служба стала легче и притом ограничена известным сроком, впрочем, как признают все историки, ограничена, пока что, на бумаге. Отменен указ о майорате, будто бы чрезвычайно стеснявший дворянство. Ссылаются и на новый порядок взимания подушной подати, платившейся, как мы знаем, за крестьян их помещиками и потому интересовавшей последних не менее, чем первых.

 

Эта ссылка есть уже чистое недоразумение. Анна закрепила тот способ сбора подушных, какого с колебаниями держались верховники. Констатируя неуспех меншиковской меры 1727 года - передачи сбора подушных из рук военного в руки штатского начальства, благодаря которой "многая на крестьянах доимка запущена", что будто бы и самим крестьянам "к большему разорению, а не к пользе произошло", именной указ от 31 октября 1730 года категорически восстановляет петровские порядки, предписывая "тот с крестьян подушный сбор положить на полковников с офицеры, по-прежнему дяди нашего и государя определению..."

 

До 1735 года по всей России действовала "экзекуция для сбора подушных денег", правившая их с такой свирепостью, что правеж этот в памяти масс остался едва ли не самым ярким признаком "бироновщины".

 

 

На самом деле инициативе, кажется, Бирона принадлежит состоявшаяся в январе названного года отмена "экзекуции"*. Но мотивы одного, современного этой мере, проекта указа свидетельствуют, что и тут нельзя видеть победы дворянской политики.

 

Нам известно, говорит императрица в этом замечательном проекте, что доимка учинилась "как от слабости и попущения будучих на штабных дворах офицеров, так и от некоторых бессовестных помещиков", которые "происком своим с начала 1724 года никогда сполна, а иные и ничего не платили, и все оные не столько старание имели ту государственную подать исправно платить, сколько нерассудно крестьян своих многими излишними работами и подложенными оброками отягощать, не чиня им в нужный случай никакого вспоможения, отчего крестьяне их пришли в худшее состояние..." Опубликовавший этот проект исследователь справедливо догадывается, что кабинет министров "задержал указ, боясь раздражить свое сословие".

 

Тем более, что у этого сословия было уже достаточно поводов к раздражению. Донесения иностранных дипломатов и бумаги кабинета министров весьма согласно и основательно разрушают предрассудок насчет того, будто бы воинская повинность шляхетства стала при Анне легче. По поводу образования Измайловского полка - якобы "популярной" шляхетской меры - вот что писал английский резидент Рондо: "Ее величество формирует новый гвардейский пехотный полк, который имеет состоять из двух тысяч дворян; полковником же его назначается генерал-майор граф Левенвольд; все офицеры набираются из ливонцев или иноземцев - это будет так называемая лейб-гвардия ее величества.

 

То будет третий гвардейский полк после Преображенского и Семеновского; но так как предполагают, что этот полк станет любимым полком государыни, гвардейцы двух прежних полков очень недовольны. Каковы будут последствия этого шага, покажет время: полки Преображенский и Семеновский - сильные полки; в составе их семь тысяч человек, из которых некоторые принадлежат к знатнейшим русским фамилиям..." В другом донесении Рондо прибавляет маленький штрих, дополняющий физиономию новой "лейб-гвардии ее величества": "Около 800 человек этого полка уже прибыли из Украины", - пишет он.

 

Таким образом, не только офицерский корпус измайловцев, но и состав солдат должен был представлять известное этнографическое своеобразие. Как и два его старших товарища, новый полк возник в ответ на потребности внутренней, а не внешней политики: то была попытка создать своих преторианцев, так как петровские не внушали более доверия! Но гвардия, провозгласившая Анну самодержавной императрицей, состояла именно из преобаженцев и семеновцев, они должны были теперь убедиться, как странно намерены с ними расплачиваться за их услугу.

 

То, что на первый взгляд кажется отражением "шляхетской" политики, на самом деле, при ближайшем рассмотрении, оказывается шагом, направленным чуть не прямо против шляхетства 1730 года, которое это хорошо поняло, о недовольстве преображенцев и семеновцев Рондо говорит не один раз. Едва ли не такой же иллюзией, в смысле удовлетворения шляхетских требований, был и Кадетский корпус. В его стенах могло найти себе место лишь ничтожное меньшинство дворянских "недорослей", подавляющее большинство должно было начать службу, по петровскому обычаю, рядовыми, и при том не столько в гвардии, сколько в армии.

 

 В бумагах кабинета министров аннинских времен сохранилось несколько списков "недорослей", призываемых на службу. В одном из них на одного счастливца, попавшего в кадеты, приходится пять менее удачливых товарищей, отосланных в военную коллегию "для определения в полки в солдаты". В другом на четырех гвардейцев приходится 38 человек, которым пришлось начинать солдатскую науку в армии. Не один раз встречаются требования о пересмотре списков отставных чинов, с целью призыва обратно на службу тех, кто еще к ней годится: имелись в виду едва ли не те, кому слишком легко были выданы указы об отставке в меншиковский период Тайного совета.

 

Можно думать, что воскрешение таких "петровских традиций" не слишком обрадовало старых петровских служак, и что не один из них по этому поводу вздохнул о Верховном тайном совете, при всем пренебрежении к интересам мелкого дворянства, до таких мер не доходившем. Но был пункт, где посаженной шляхетством императрице удалось побить рекорд не только Тайного совета, но, что было труднее, начальника Тайной канцелярии, преемницы знакомого нам Преображенского приказа. В 1736 году в военном суде разбирался один из так хорошо знакомых всем временам и всем поколениям русского общества интендантских процессов: для целого ряда офицеров тогда, как и теперь, оказывалось гибельным прикосновение к промышленному миру - они не могли увидеть подрядчика или мануфактуриста без того, чтобы не взять с него взятки. "Фергер и кригс-рехт", действуя по всей строгости петровского артикула, приговорил злосчастных офицеров к наказанию кнутом, вырезанию ноздрей и ссылке "в вечную работу на галеры".

 

Но начальник Тайной канцелярии, страшный Андрей Иванович Ушаков, одно имя которого доводило тогдашних дворян до озноба, а дам - до обморока, в числе других сенаторов, пересматривая приговор, сжалился над своей братией и предложил заменить кнут и каторгу разжалованием в солдаты. Императрицу страшно возмутило такое слабодушие ее заплечных дел мастера, и она положила резолюцию, одинаково грозную и для подсудимых и для потакавшего им сената.

 

 "Учинить во всем по сентенции военного суда, - написала Анна на приговоре (т.е. бить кнутом и рвать ноздри). - А представленный от военной коллегии и от сената резон для облегчения приговоренного им штрафа, а именно, будто оные впервые сию продерзость учинили, не токмо неприличный, но и удивительный. Оные впервые в воровстве пойманы, а не впервые и не один раз, но сие свое воровство через многие годы, не престаючи, продолжали. А что по конфирмации сената, сверх от оного апробованного облегчения, и полученных взятков с них не взыскивать (сенат предлагал взыскать только убытки казны), и то еще удивительнее того, - разве нагло нашу казну разворовать не в воровство вменяется?"**.

 

  Этот случай - один из массы, без сомнения объясняет нам, почему "бироновщина" на несколько поколений осталась пугалом для русского дворянства в самых медвежьих углах. Били жестоко, не менее жестоко, чем при Петре, и били всюду и всех, если не кнут, то правеж за неуплату подушных почти всякий дворянин если не испытал на себе, то видел своими глазами на себе подобных.

 

 Что тот, кто дал имя этому режиму, не был характерным его представителем, - так утверждают новейшие исследователи, готовые приписать фавориту Анны Ивановны чуть не ангельскую кротость, хотя современники сохранили нам достаточно образчиков, по крайней мере, грубости Бирона, от этого жертвам "бироновщины", было, разумеется, не легче. И отмена существовавшего больше на бумаге указа о майорате всего меньше могла, конечно, уравновесить в глазах дворянства тот гнет, который обрушился на его плечи после 1730 года.

 

Оно должно было увидеть, что, сбросив верховников, оно не избавилось даже от Верховного совета как учреждения. Всего через несколько месяцев после переворота Верховный тайный совет вновь воскрес под названием Кабинета ее величества, официально учрежденного указом от 6 ноября 1731 года, фактически же существовавшего уже в первый год царствования Анны. Неоднократно цитированный нами английский дипломат совершенно определенно указывает цель этого учреждения еще в мае 1730 года: изъять из ведения сената, формально только что восстановленного во всех своих правах и прерогативах, наиболее важные дела.

 

Русские современники, писавшие о Кабинете по свежим следам, вполне подтверждают эту оценку. "По учреждении сперва Верховного совета, а потом Кабинета - ибо хотя имена разные, а действо почти одно в обоих было - сенат остался уже не в такой силе, как прежде было...", - говорит одна докладная записка, представленная императрице Елизавете Петровне.

 

Как и Верховный совет, Кабинет фактически заменял императрицу, указ, подписанный двумя кабинет-министрами (всех было три), имел такую же силу, что и высочайший указ. Для довершения сходства двое первых кабинет-министров и взяты были из числа верховников: Головкин и Остерман. Третий был князь Черкасский - лидер шляхетства 1730 года, но лидер лишь номинальный, декоративная фигура во главе дворянских петиционеров, он остался такой же декоративной фигурой и в новом учреждении. От Верховного тайного совета это последнее на практике, конечно, очень отличалось не к своей выгоде.

 

Когда вы от протоколов и журналов Верховного совета переходите к кабинетским бумагам - и те и другие изданы в одном и том же сборнике Русского исторического общества, - вас поражает картина политического измельчания и опошления. Там была яркая, определенная, сознательная политика; здесь - жизнь со дня на день, куча бюрократических мелочей, среди которых невозможно уловить никакой определенной политической линии. Рядом с такой финансово-экономической катастрофой, как восстановление соляной монополии, стоят розыски мужика, который "умеет унимать пожар", и заботы о родившейся в Москве мартышке: императрица непременно требовала доставить ей в целости и мать, и новорожденного. Немудрено, что найти юридическую формулу для этого учреждения было еще труднее, нежели для Верховного тайного совета; но ежели взять для сравнения крепостную "контору" большой барской вотчины, смысл кабинета императрицы Анны будет нам очень понятен.

 

      Эта реакция феодальной простоты после буржуазных замашек правительства Петра давала себя чувствовать в домашнем быту еще сильнее, нежели в официальной жизни. После царя-плотника и царя-солдата Анна была первой представительницей того типа коронованного помещика, который так надолго удержался в России. Между подданным и холопом для нее было так же мало разницы, как между камердинером или управителем и министром. Андрей Иванович Ушаков был начальником тайной политической полиции, но он же был и чем-то вроде главного швейцара императорского дворца. Приводили сказочницу во дворец - Анна любила на сон грядущий слушать рассказы о разбойниках, - ее прежде всего направляли в "дежурную, к Андрею Ивановичу"; нужно было наказать дерзкого придворного (осмелился побрезговать ее величеством) - гневный голос императрицы звал того же "Андрея Ивановича".

 

Коренное дворянское развлечение, охота вошла в честь при русском дворе еще с Петра II; Анна, несмотря на свой пол, явилась и здесь ревностной продолжательницей традиции если не своего дяди, то своего племянника; следом за нею московские дамы и девицы стали учиться стрелять, и императрица живо интересовалась их успехами. Но предметом барской потехи были не только звери, а и люди. О шутах, переполнявших двор Анны Ивановны, слишком хорошо известно, чтобы стоило распространяться на эту тему.

 

Наличность в их среде отпрысков старинной знати уже современников наводила на мысль, будто здесь было не без политической аллегории: Анна хотела, видите ли, унизить в их лице те "боярские фамилии", которые собирались ограничить ее власть в 1730 году. Едва ли такие мысли приходили в голову самой императрице: она просто тешилась тем, что ей попадало под руку, когда она приходила в шутливое настроение. То это была старуха-сказочница, которую не женски сильная рука Анны трясла так, что ей "ажио больно было", то доставалось какой-нибудь не в добрый для себя час попадавшей на глаза императрице челобитчице, иногда вовсе не простого звания. "Приехала одна знатная полковница в Петербург бить челом о заслуженном мужа ее жалованьи, которого было с 400 рублев, и видя, что нигде определения сыскать не может, намерялась просить самое государыню в надежде той, что ее давно знает, и, долго ища случая, улучила видеть, и как ее государыня спросила, давно ли она приехала, то она доносила свою нужду и просила с челобитною о решении; то де государыня сказала ей: "Ведаешь, что мне бить челом вам запрещено", тотчас велела ее вывести на площадь и, высекши плетьми, деньги выдать, и как ее высекли, то, посадя в карету, хотели везти к рентерее, чтобы деньги выдать, но она, бояся, чтобы еще там не высекли, оставя деньги, уехала домой"*.

 

 

К содержанию книги: Покровский: "Русская история с древнейших времён"

 

Смотрите также:

 

РОССИЯ 18 век  Послепетровский период  РУССКИЙ КОСТЮМ  политика  ИСТОРИЯ  Искусство России  Промышленность