РУССКАЯ ИСТОРИЯ

Денежное хозяйство. Михаил Швитков. Рента. Натуральное хозяйство русских помещиков феодалов 18 века

       Лет двадцать тому назад историк русской культуры, желая наглядно изобразить своему читателю разницу натурального и денежного хозяйства, противопоставил русского помещика начала XIX века, от которого мало было доходу московским лавкам и магазинам, потому что все у него было свое, а не покупное, современному предпринимателю, вынужденному "обращать свой товар в деньги и деньги опять в товар", чтобы существовать и пользоваться достатком.

Насколько первый мог "с философским равнодушием созерцать окружающее", настолько второй зависит от покупателя и от обмена.

Картинка, как и вся книга, хорошо кристаллизовала обычное мнение о предмете: так именно всегда и все представляли себе эволюцию русского хозяйства на протяжении двух последних веков.

Уже несколько лет, как это представление начало сдавать перед другим, причем, как всегда бывает, быть может, несколько даже перегнули палку в противоположную сторону: стали говорить "о дворянской буржуазии" XVIII века и рисовать екатерининскую Россию чуть не капиталистической страной. Чтобы найти равнодействующую между двумя крайностями, лучше всего обратиться к современникам.

Русские помещики начала прошлого века отнюдь не были безгласными; они говорили и писали о своем экономическом положении весьма словоохотливо. Найдем ли мы в их рассуждениях "философское равнодушие" или сознание своей зависимости от покупателя и от обмена?

В 1809 году - эпоха, как видит читатель, как раз та, которую выбрал наш историк русской культуры, - некий коллежский секретарь, Михаил Швитков, представил Вольному экономическому обществу сочинение "о двух главных способах, назначенных к лучшему деревнями управлению".

Общество наградило сочинение золотой медалью и напечатало его в своих "Трудах". Мы имеем, стало быть, основание считать взгляды и мнения Швиткова за нечто принятое и одобрявшееся значительною частью тогдашних образованных помещиков, заседавших в комитете общества. "Попечение о стяжании множества денег стало быть общим, - писал Швитков, - и, как кажется, единственно в том предмете, что оными думают заменить во всякое время другие свои недостатки...

По приказным вотчинным делам не так известно, как по приватным сведениям, что многие помещики по пристрастию к одному только денежному богатству перестали уже существовать помещиками.

 Я отнюдь не упускаю из вида и того, чтобы как помещикам, так и крестьянам, наивозможнейшим образом стараться о приобретении довольного количества денег, как потому, что деньги за всем изобилием сельских произведений для многих предметов всякому необходимо нужны, так и потому, что они для всякого состояния людей естественно заключают в себе самое приятнейшее побуждение к трудолюбию и рачению о благе не меньше общественном, как и собственном своем"*. Историку конца XIX века казалось, что помещику начала этого столетия очень приятно было иметь "все свое, не покупное", начиная от крепостного повара или камердинера и кончая всякой живностью для стола.

А богатому барину-петербуржцу уже за сорок лет до Швиткова начинало казаться, что выгоднее именно все покупать, а прислугу, по возможности, нанимать. В 1771 году то же Вольное экономическое общество, президентом которого тогда был граф Шувалов, а в числе "очередных" членов гр. Чернышев, Олсуфьев, кн. Гагарин и Демидов, задавало "для решения публике" задачу: как прожить в Петербурге примерно на двадцать тысяч рублей в год? Вопрос, очевидно, касался богатого помещика - один из премированных обществом авторов и называет своего воображаемого "домостроителя" "его сиятельством графом N. N.".

В идеальном бюджете этого воображаемого сиятельства, который реальные сиятельства, заседавшие в Вольном экономическом обществе, вполне могли оценить по собственному опыту, все покупается на деньги, до черного хлеба и коровьего масла включительно, и вся прислуга наемная, - говорится лишь о возможности подучить кое-кого из крепостных мальчиков или девушек для некоторых второстепенных должностей**. Это, конечно, не действительность, а идеал, но для тенденции большого барского хозяйства второй половины XVIII века такой идеал как нельзя более характерен.

В Петербурге дней Екатерины II, как в Париже времени Людовика XIV, уже не спрашивали: "Какого происхождения этот человек?", а спрашивали: "Сколько у этого человека ренты?"

Так как рента "его сиятельства графа N. N." могла получаться только в виде доходов с его имений, то, очевидно, либо крестьяне графа, либо его управляющий должны были заботиться о том, чтобы "превращать товар в деньги". Первое имело бы место в том случае, если бы его имение, как большая часть крупных вотчин той поры, было на оброке, второе - если бы в нем велось собственное хозяйство. Что сам граф при всем этом оставался весьма малобуржуазной фигурой, не должно нас удивлять: ведь и современный нам предприниматель, если он достиг известных размеров, разве сам, лично, хлопочет о "превращении товара в деньги"?

Он или картинную галерею собирает, или скаковых лошадей держит, или учится летать на аэроплане - словом, предается какому-нибудь благородному занятию, создавать же материальный базис для этого благородного занятия - дело разной челяди, получающей более или менее скромное вознаграждение, вроде управителя "его сиятельства графа N. N.".

Разница между богатым помещиком екатерининских времен и теперешним крупным буржуа не в их индивидуальном, личном хозяйстве, а в социальной основе этого хозяйства.

Один эксплуатирует пролетаризованных рабочих при помощи своего капитала, другой - мелких самостоятельных предпринимателей, крестьян, при помощи своей власти над ними.

В одном случае мы тлеем экономическое принуждение, в другом внеэкономическое.

В известный момент второе должно было перейти в первое, тогда понадобилось так называемое "освобождение крестьян" - частичное открепление производителей от земли и орудий производства, предшествовавшее их полной пролетаризации*.

При Екатерине II до этого было еще далеко, хотя появление первых ласточек эмансипации все в том же Вольном экономическом обществе тех же дней не менее характерно для эпохи, нежели вольнонаемный трубочист или вольнонаемный дворник графа N. N. Мы займемся этими идеологическими течениями в своем месте - сейчас мы в области объективного, а не субъективного.