РУССКАЯ ИСТОРИЯ

Договор между вассалом и сюзереном в русском феодальном обществе

       Существование такого вассалитета у русских крупных землевладельцев XVI века - существование вольных вотчинников, несших военную службу со своей земли, на своем коне и иногда со своими вооруженными холопами, не московскому великому князю, а "частным лицам" - неопровержимо доказывается той же самой писцовой книгой Тверского уезда, о которой мы не раз упоминали выше.

В этой книге, составленной около 1539 года, перечислено 574 вотчинника, большею частью мелких. Из них великому князю служили 230 человек, частным собственникам разных категорий - 126, и никому не служили 150 человек. Из 126 "аррьер-вассалов" московской феодальной знати 60 человек служили владыке тверскому, а 30 - князю Микулинскому.

 Из других источников мы знаем, что у митрополитов и архиереев были на службе не только простые "послужильцы", но и настоящие бояре. "Архиерейские бояре, - говорит один из историков Русской церкви, - в древнейшее время ничем не рознились от бояр княжеских по своему происхождению и по своему общественному положению... Они поступали на службу к архиереям точно так же и на тех же условиях, как и к князьям, т.е. с обязательством отбывать воинскую повинность и нести службу при дворе архиерея, за что получали от него в пользование земли"**.

На этих землях они могли помещать своих военных слуг, - а их собственный господин, в свою очередь, был вассалом великого князя. Митрополичья военная дружина должна была идти в поход вместе с дружинами последнего, "а про войну, коли яз сам великий князь сяду на конь, тогда и митрополичим боярам и слугам", говорит грамота вел. кн. Василия Дмитриевича (ок. 1400 года). На службе московского великого князя вытягивалась такая же лестница вассалов, как и на службе средневекового короля Франции.

       Характер отношений между отдельными ступеньками этой лестницы - между вольными военными слугами разных степеней и их соответствующими сюзеренами - детально изучен покойным Н. Павловым-Сильванским, успевшим и резюмировать итоги своих специальных работ в своей популярной книжке "Феодализм в Древней Руси" (СПб., 1907).

"Служебный вассальный договор скреплялся у нас и на Западе сходными обрядностями", - говорит этот автор. - Закреплявшая вассальный договор в феодальное время обрядность оммажа так же, как древнейшая обрядность коммендации, вручения, состояла в том, что вассал в знак своей покорности господину становился перед ним на колени и клал свои сложенные вместе руки в руки сеньера; иногда в знак еще большей покорности вассал, стоя на коленях, клал свои руки под ноги сеньера.

У нас находим вполне соответствующую этой обрядности обрядность челобитья. Боярин у нас бил челом в землю перед князем в знак своего подчинения. В позднейшее время выражение "бить челом" употреблялось в иносказательном смысле униженной просьбы. Но в удельное время это выражение обозначало действительное челобитье, поклон в землю, как видно из обычного обозначения вступления в службу словами "бить челом в службу...".

Во второй половине удельного периода одна обрядность челобитья считалась уже недостаточной для закрепления служебного договора, и к этой обрядности присоединяется церковный обряд, целование креста. Такая же церковная присяга, клятва на Евангелии, на мощах или на кресте совершалась на Западе для закрепления феодального договора, в дополнение к старой обрядности коммендации или оммажа.

Наша боярская служба так близка к вассальству, что в нашей древности мы находим даже точно соответствующие западным термины: приказаться - avouer, отказаться - se desavouer". Как пример первого, автор приводит современную формулу известия о подчинении новгородских служилых людей Ивану III: "Балячелом великому князу в службу бояре новгородские и все дети боярские и житии, да приказався вышли от него". Хорошим примером второго термина служит приводимый им же несколько дальше рассказ жития Иосифа Волоколамского о том, как этот игумен, не поладив с местным волоколамским князем, перешел от него к великому князю московскому: Иосиф "отказался от своего государя в великое государство.

Одно место Никоновской летописи сохранило нам и самую формулу такого "отказа". В 1391 году московский князь Василий Дмитриевич, сын Донского, купив у татар Нижегородское княжество, двигался со своими войсками на Нижний Новгород, чтобы осуществить только что приобретенное им "право". Нижегородский князь Борис Константинович, решив сопротивляться до последней возможности, собрал свою дружину и обратился к ней с такой речью: "Господие моя и братия, бояре и други! Попомните господне крестное целовение, как есте целовали ко мне, и любовь нашу и усвоение к вам". Бояре под первым впечатлением грубой обиды, нанесенной их князю, горячо вступились за его дело.

 "Все мы единомышленны к тебе, - заявил Борису старший из них, Василий Румянец, - и готовы за тебя головы сложить". Но Москва в союзе с татарами была страшной силой - сопротивление ей грозило конечной гибелью сопротивляющимся. Когда первое одушевление прошло, нижегородские бояре решили, что сила солому ломит и что дело их князя все равно проиграно. Они задумали "отказаться" от князя Бориса и перейти к его сопернику. Тот же Василий Румянец от лица всех и заявил несчастному Борису Константиновичу о происшедшей перемене. "Господине княже! - сказал он, - не надейся на нас, уже об есмы ныне не твои и несть с тобою есмы, но на тя есмы". "Так точно на Западе, - добавляет, приведя эти слова, историк русского феодализма, - вассал, отказываясь от сеньера, открыто говорил ему: уже не буду тебе верным, не буду служить тебе и не буду обязан верностью..."

     Приведенный сейчас случай ярко освещает особенности того режима, с которого начала Московская Русь и который еще долго жил под оболочкой византийского самодержавия, официально усвоенного Московским государством с начала XVI века. Что князя киевской эпохи нельзя себе представить без его бояр, в этом давно согласны все историки. Как пример приводится обыкновенно судьба князя Владимира Мстиславича, которому его бояре, когда он предпринял один поход без их согласия, сказали: "О себе еси, княже, замыслил, - а не едем по тебе, мы того не ведали".

Но и "собирателей" Московской Руси нельзя себе представить действующими в одиночку; недаром Дмитрий Донской, прощаясь со своими боярами, вспоминал, что он все делал вместе с ними: поганых одолел, храборствовал с ними на многие страны, веселился с ними, с ними и скорбел - "и назывались вы у меня не боярами, а князьями земли моей". Как во главе любого феодального государства Западной Европы стояла группа лиц (государь, король или герцог, "сюзерен" с "курией" своих вассалов), так и во главе русского удельного княжества, а позднее и государства Московского стояла тоже группа лиц: князь, позже великий князь и царь, со своей боярской думой. И как западноевропейский феодальный "государь" в экстренных и в особенно важных случаях не довольствовался советом своих ближайших вассалов, а созывал представителей всего феодального общества, "государственные чины", так и у нас князь в древнейшее время иногда совещался со своей дружиной, а царь - с Земским собором. Мы позже будем иметь случай изучать оба эти учреждения подробнее. Пока заметим лишь, что корни того и другого - и думы и собора - глубоко лежат в том феодальном принципе, который гласит, что от вольного слуги можно было требовать лишь той службы, на какую он подрядился, и что он мог бросить эту службу всякий раз, как только находил ее для себя невыгодной. Оттого никакого важного дела, которое могло бы отразиться на судьбе его слуг, феодальный господин и не мог предпринять без их согласия.

   Насколько прочен был этот "общественный договор", своего рода контракт между вассалом и сюзереном в феодальном обществе? Средневековые договорные отношения очень легко поддаются идеализации. "Права" вольных слуг очень часто представляются по образу и подобию прав, как они существуют в современном правовом государстве. Но мы знаем, что в этом последнем права слабейшего часто бывают ограждены лишь на бумаге, а на деле "у сильного всегда бессильный виноват". К феодальному государству это приложимо в гораздо большей степени. Договорные отношения вассала и сюзерена, в сущности, гораздо более походили на нормы теперешнего Международного права, которые не нарушает только тот, кто не может.

В междукняжеских договорах сколько угодно можно было писать: "А боярам и слугам межи нас вольным воля", а на практике то и дело случалось, что князь "тех бояр и детей боярских", которые от него "отъехали", "пограбил, села их и домы их у них поотымал и животы и остатки все и животину у них поймал". И никакого суда и никакой управы найти на него было нельзя, кроме как обратиться к другому, еще более могущественному насильнику. В феодальном обществе еще гораздо больше, чем в современном нам, сила шла всегда впереди права. Изучая сложный церемониал феодальных отношений, легко увлечься и подумать, что люди, так тщательно устанавливавшие, какие жесты должны были быть сделаны в том или другом случае и какие слова произнесены, столь же тщательно умели охранять и сущность своего права. Но где уж тут было охранять свое право от злоупотреблений феодального государя, когда отстоять его и от покушений мельчайших его слуг, рядовых и даже некрупных феодальных вотчинников, было иногда непосильным делом?

Мы не можем закончить нашего изучения правового режима феодальной Руси лучше, чем одной картинкой, заимствованной из того же ряда правовых грамот, откуда мы неоднократно брали примеры выше. Судился в 1552 году Никольский монастырь со своими соседями Арбузовыми, судился как следует, по всей форме: "Судили нас, господине - пишут в своей челобитной монастырские старцы - по Цареве государеве грамоте, Федор Морозов да Хомяк Чеченин". Судьи "оправили" монастырь, а его противников "обвинили". "И вот, - продолжают старцы, - приехали, господине-, на ту деревню Ильины, дети Арбузова... да Ильины, люди Арбузова... да меня, господине, Митрофанова, да старца Данила, да старца Тихона били и грабили и дьяка монастырского, и слуг, и крестьян, и крестьянок били и грабили, и старожильцев, господине, которые были с судьями на земле, били же. И судья, господине, Хомяк Чеченин, с детьми боярскими, которые были с нами на земле, вышли отнимати (обижаемых старожильцев), и они, господине, и Хомяка Чеченина и тех детей боярских били же... А игумен, господине, с судьею, с Федором Морозовым, запершись, отсиделись..." Не всегда удобно было решить дело вопреки интересу драчливого феодала. Западноевропейское феодальное право и это грубое правонарушение облекло в известного рода торжественную церемонию: недовольный судебным решением мог "опорочить суд", fausser le jugement, - и вызвать судью на поединок. В одном нашем судном деле 1531 года судья отверг показания одного из тяжущихся, ссылавшегося именно на него, судью, заявив, что такого документа, о каком тот говорил, никогда в деле не было. "И в Облязово место (так звали тяжущегося) человек его Истома просил в том с Шарапом (судьею) поля... и Шарап с ним за поле поймал же ся". Вызывать на поединок судью можно было и в Московском государстве времен Василия Ивановича.

       Вот почему юридического признака договорности и не приходится ставить в число главных отличительных черт феодализма. Этот последний есть гораздо более известная система хозяйства, чем система права. Государство сливалось здесь с барской экономией - в один и тот же центр стекались натуральный оброк и судебные пошлины, часто в одной и той же форме баранов, яиц и сыра; из одного и того же центра являлись и приказчик - переделить землю, и судья - решить спор об этой земле. Когда круг экономических интересов расширился за пределы одного имения, должна была расшириться географически и сфера права.

Первый раз такое расширение имело место, когда из волостей частных землевладельцев выросли волости городовые, второй раз, когда всех частных вотчинников забрала под свою руку Москва. И в том и в другом случае количество переходило в качество: территориальное расширение власти изменяло ее природу - поместье превращалось в государство. Первое из этих превращений произошло довольно быстро, зато не было и очень прочно. Второе совершилось очень медленно, но зато окончательное образование Московского государства в XVII веке было и окончательной ликвидацией русского феодализма в его древнейшей форме. Но до наступления этого момента феодальные отношения составляли тот базис, на котором воздвигались обе эти политические надстройки - и городовая волость, и вотчина московских царей. И господин Великий Новгород и его счастливый соперник, великий князь московский Иван Васильевич, мы это твердо должны помнить, властвовали не над серой толпой однообразных в своем бесправии подданных, а над пестрым феодальным миром больших и малых "боярщин", в каждой из которых сидел свой маленький государь, за лесами и болотами Северной Руси умевший не хуже отстоять свою самостоятельность, чем его западный товарищ за стенами своего замка.