ЦЕРКОВЬ И КРЕПОСТНОЕ ПРАВО

Духовные крепостники в их личном быту. Пьянство и разврат в монастырях

Огромные земельные богатства и денежные капиталы, широкие права и привилегии, даровой крепостной труд, безграничная возможность эксплуатации его, все это создавало предпосылки для праздной,, паразитической жизни духовенства, которое стремилось обставить, свой домашний быт по образцу светских эксплуататоров.

Русские и иностранные писатели того времени (XVI—-XVMI вв) в ярких красках рисуют нам духовного эксплуататора в его личной жизни. Уже в XVI веке современники подметили несоответствие между эксплуататорской ролью духовных лиц и их церковными обетами, между роскошью их жизни и угнетением крестьян.

Так, Максим Грек в одном из своих писем говорит: „Неужели ты не видишь крайнего безчеловечья и неправды в том, что отрекшиеся от мира, принявшие сан ангельский, забывают свои обеты, снова занимаются стяжанием и, живя в роскоши и неге, питаются потом подвластных им крестьян. Я эти подвластные, своим беспрестанным трудом, доставляя им все необходимое, живут в скудости и нищете, не имеют ржаного хлеба и соли, чтобы насытиться; мы же (т. е. монахи) безчело- вечно и беззаботно смотрим на их горчайшую участь, гоним прочь тех людей, о которых, по св. писанию, мы должны более всего заботиться. Тех же, которые, изнемогая под тяжестью наложенных на них трудов, захотят удалиться, мы не отпускаем, пока не заплатят установленный оброк, по количеству лет, которые они жили в нашем селе, забывая все бесчисленные их труды, пот и страдания Инок Вассиан (XVI в,) упрекал монахов за то, что они строят каменные палаты, украшают по царски свои кельи, „не на иноческую добродетель, а на всякую злобу".

Один афонский монах (XVI в.) упрекал игуменов и архимандритов за то, что они из доходов, собранных от крестьян и богомольцев, дочерям своим приданое готовят, сыновей одевают, жен украшают (sic!), слуг умножают, кареты делают, лошадей сытых и одношерстных запрягают, а в монастырях, вместо „бдения и молитвы, псы воют".

Особенно большие личные средства сосредоточивались в руках владык. Каждый из них имел огромную толпу прислужников, населявших иногда целые слободки при архиерейских домах. Эта дворня являлась необычайно пестрой по своему составу, начиная от дворян, детей боярских, отправлявших военную службу, и различных высших чиновников, стряпчих, приказных, дворецких, комиссаров и др., исполнявших командные должности в обширных владениях архиерейской вотчины, и кончая многочисленными слугами и служебниками, поварами, хлебниками, квасоварами, гвоздарями, кузнецами,, плотниками и др.,—выполнявшими ту или другую роль при архиерейском дворе.

По существу обязанности последних мало чем отличались от обязанностей помещичьих дворовых людей. Те и другие обслу- живали личные потребности своего господина.

У новгородского владыки, по словам Павла диакона, было множество слуг, писцов, военных людей, попов и др:; прислуга его состояла из 300 человек; в своей епархии он был богаче, чем воевопа. Еще больше было дворни у патриарха. Например, у Никона были свои золотых дел мастера, свои портные, каменщики, столяры, живописцы и всякого рода ремесленники, не считая 25.000 крестьянских семейств, живших в патриаршей области 1).

Каждый епископ стремился обзавестись возможно большим количеством придворной челяди. С течением времени число последней достигло огромных размеров. Так, в 1725 году при дворе новгородского владыки числилось 1233 слуг, ростовского—498, псковского—288, тверского—240, крутицкого—151 и т. п.

Домашняя обстановка епископов отличалась блеском и роскошью. Это видно, например, из сохранившейся описи имущества, принадлежавшего лично владыке Амвросию (1771 г.) В ней упоминаются следующие предметы: золотая и серебряная монета на 12.000 рублей, (т. е. около 100,000 руб.), библиотека стоимостью в 6000 р., 42 картины духовного содержания, платье (бархатные рясы, шубы из куниц и черных лисиц и др., множество разных шелковых и шерстяных материй разных цветов, кушаки, из них два золотых персидских (по 120 руб,), голубой шелковый с золотыми концами, бархатный с серебряными пряжками; сапогов 6 пар, башмаков—3 пары, туфлей полдюжины, 5 ковров, белье, полотняных тонких рубашек—252, шелковых греческих платков—полторы дюжины, часы столовые и карманные золотые, серебряная чернильницы со всем прибором стоимостью в 1000 руб. (т. е до 9000 р.), две золотых табакерки в 450 руб. (т. е. около 4.0Э0 р.), китайское зеркало, 2 столика мраморных, комод красного дерева, 2 канапе и т. п. '-).

Духовные отцы особенно были неравнодушны к дорогому платью и обуви. В Троицкой лавре, например, настоятель и соборные старцы любили носить бархатные и шелковые рясы, исподнее платье с серебряными и золотыми застежками, шелковые чулки. Особенно славился своей роскошью архимандрит Гедеон, который носил бриллиантовые пряжки на башмаках стоимостью в 10.000 р. (т. е. около 100,000 р.); недаром о нем сложилась народная поговорка, ставшая синонимом для обозначения духовного эксплоататора: „Гедеон нажил миллион" 3).

Митрополит Платон, в бытность свою монахом, так любил красиво одеваться, что предпочитал отказаться от спиртных напитков, а это была большая жертва с его стороны, и на вырученные деньги от продажи причитающейся ему порции вина купить шелковую рясу, „которой очень любовался" 4).

Пользуясь огромными богатствами, которые накоплялись у церкви, а также большими личными средствами, и жестоко эксплоатируя крепостных крестьян и других зависимых людей, духовные отцы утопали в роскоши, неге, пьянстве и разврате. Аскетизм был для немногих „чудаков". Большинство жило, как говорится, в свое удовольствие.

прикрываясь лицемерными словами евангельского учения о терпений, смирении, отречении, воздержании, любви к ближнему и т п.

Личная жизнь духовенства не имела ничего общего с церковным идеалом, требующим отречения от „благ жизни". Наоборот, частная, жизнь духовных эксплуататоров наполнялась сплошным обжорством, пьянством и развратом. Получался резкий контраст: с одной стороны, духовные отцы бездельники и паразиты, живущие на нетрудовой доход путем жесточайшей эксплуатации, а с другой,—крепостные люди, задыхавшиеся под тяжестью непосильных сборов, платежей, работ и повинностей.

Часто „святые" обители превращались „непогребенными мертвецами" в настоящие притоны обжорства, пьянства и разврата. Тот же афонский монах обвинял настоятелей в том, что они „монастыри за- пустошили и из святых мест в фольварки обратили" и в них проводят вместе с своими приятелями „телесную и скотскую" жизнь.

Тяготение духовенства к „мирским благам", роскоши, изнеженности, тунеядству и внешним удобствам жизни было всеобщим. Обжорство монахов поражало даже светских „прожигателей жизни". В трапезном уставе (1590 г.) одного из монастырей приводится меню кушаний и напитков, подобранных со вкусом утонченного современного гастронома. Тут перечисляются ботвинья, лососина, осетрина, с многочисленными приправами и соусами, икра, разные пироги, калачи, кисели, вино разнообразных марок, мед, пиво и т. д.

Какое огромное количество денег и „столовых запасов" тратилось на удовлетворение любви „непогребенных мертвецов" к вкусной трапезе, видно из след. цифр, взятых из годовой сметы Солотчинского монастыря 1700 г.: 30 осетров, 20 белуг, полторы тысячи стерлядей, свежей рыбы на 75 р. Итого рыбы и икры на 148 р. 50 коп. т. е- около 2500 р.; соли 300 пуд. на 36 руб. (т. е. до 600 р.) десятки ведер масла, сотни пудов меда и т. п.

Особенно духовные отцы были неравнодушны к спиртным напиткам. По словам иностранца Петрея, монахи только и искали случая, как бы поесть и попить. На рождество, пасху и др. большие церковные праздники они до того напивались, что падали на улицах в бесчувственном состоянии.

Когда один игумен Троицкого монастыря (при Иване III) вздумал обратить на „молитвы, посты и воздержание" разгульную братию, то последняя возмутилась до такой степени, что даже хотела убить „благочестивого старца J).

Патриарх Иосиф в 1649 г. жаловался, что „в монастырях совсем оскудело иноческое житие; архимандриты, игумены и старцы вовсе не заботятся о церковной службе и всегда пьяны" 2).

В монастырских подвалах находилось огромное количество всяких спиртных напитков. Один иностранец, побывавший в России в 1558 г., дал такое описание винного погреба Троицкого монастыря: „монахи свели меня в погреб и заставили попробовать различных напитков: вин, пива, меду и квасу различных цветов и способов выделки. В их погребах такое множество напитков, что полагаю, немного и государей имееют больше или столько же. Здешние посудины или бочки неизмеримой величины: некоторые имеют по 3 и более аршина в высоту и 2 и больше аршин в диаметре на дне; каждая бочка содержит от б до 7 тонн, в погребах нет бочки собственного изделия, которая содержала бы меньше тонны. В монастыре 9 или 10 подвалов, наполненных такими бочками; бочки эти редко сдвигаются с места, у них есть трубы, проходящие сквозь своды подвалов в различные места, по ним то они и льют питья з низ, подставляя бочку под трубой для приема напитков; было бы очень трудно стаскивать бочки вниз по лестницам" ').

Из этих подвалов спиртные напитки ведрами переливались в утробы монахов.

В Троицкой лавре каждый монах получал ежедневно: бутылку кагору, штоф пенного вина, по кунгану меду, ПИЕЭ И квасу.

Пили по всякому поводу: и „за трапезой и в утешение" во время поездок в город, или в какую-либо вотчину.

В Троицкой лавре пили и во время богослужения. Обычно в алтарь приносились ведра с медом, пивом и квасом, к которым прикладывались поочередно певчие, когда „правый клирос поет, левый в алтаре пиво пьет" и обратно; за всенощной в алтаре после благословения хлебов в ход пускалось красное вино; в результате духовные отцы выходили на величание, что называется „на хвалитех" -).

Причем церковные власти употребляли лучшие сорта. Например, в погребах Солотчинского монастыря держались спиртные напитки высшего качества специально для начальствующих лиц: „властелин- ский" красный квас „двойная" водка, „поддельное" пиво и т. п.

В XVIII в. в церковные погреба проникают и вина заграничной марки. Так владыка Ямвросий (1771 г.) оставил после себя следующие напитки: лучшего венгерского вина 3 антала, того же вина среднего качества—48 бутылок, шампанского полторы дюжины, бургонского красного 2 дюжины, рейнвейну самого хорошего 36 бут., кагор-алекту 3 дюжины, белого старого французского—бочка, красного ординарного—бочка, кагорского красного вина 40 бут., английского пива 100 бут.; кроме того, 7 разных погребцов, в каждом по 12 штофов с заморскими водками и ликерами-3).

С целью выработки собственных спиртных напитков каждый монастырь стремился обзавестись винокурением, которое обслуживалось крепостным даровым- трудом церковных крестьян.

Правительство, под давлением буржуазии, пыталось бороться с монастырским винокурением (ук. 1681, 1688, 1694, 1740 г.г.), но безуспешно. Духовные отцы мало обращали внимания на эти запрещения и умели обходить закон, прибегая к различным способам. Одни выпрашивали у царей право выкуривать определенное количество вина. Напр., Тобольскому архиерейскому дому было разрешено варить „горячее вино" в 6 кубах .про домашний обиход, а не на продажу". Саввинскому монастырю было позволено добывать ежегодно до 2400— 2700 ведер. Другие прибегали к покупке. Так, Троице-Сергиева лавра в 40-х г.г. XVIII в в год покупала до 3000 ведер 4).

Иногда духовные отцы буквально купались в вине. Про архимандрита Троицкой лавры Гедеона рассказывали очевидцы, что он имел обыкновение торжественно обставлять свое купанье в бане, куда он обычно отправлялся в карете, запряженной шестерней, Впереди его ехал дьякон верхом в стихаре с посохом; пол в бане устилался благовонными травами, жару поддавали вином, которым „окачивался преподобный".

Это пьянство и обжорство в конечном счете ложились на плечи крестьян, иногда последние пытались протестовать. Напр. Софийские крестьяне и бобыли Папорецкого приписного монастыря жаловались на старца Филарета на то, что последний „пьет и монастырский хлеб весь распродал; а иной хлеб на пиво переварил"... ).

Некоторые настоятели до основания разоряли монастыри своей „безпуткой" жизнью... Так, келарь Угрешского монастыря не только обобрал монастырь, но и продал подворье, собрал в свою пользу доходы с крестьян и скрылся в неизвестном направлении. Игумен Толо- концовского монастыря „пропил" монастырскую казну. Таких примеров можно было бы привести много.

Крестьянские трудовые деньги оплачивали также разврат духовенства. Иностранцы, посетившие Россию в XVI—XVII в. в., в образных красках описывают „беспутную" жизнь монахов. По словам Корба, монахи, по окончании постов, погружаются во всякого рода распутство, причем шалят на улицах и, лишившись стыда, нередко там же предаются сладострастию.

В широкой степени в мужских монастырях процветало мужеложество. Интересно отметить, что монастырские власти сквозь пальцы смотрели на этот „грех" и для искупления вины обычно назначали весьма легкие наказания. Напр., одного монаха, уличенного в мужеложестзе, сослали в другой монастырь, где он должен был заниматься просеиванием муки в течение 67 дней.

Около мужских монастырей обычно располагались целые слободки с „монастырскими женками".

Впрочем и в самих стенах мужских монастырей пребывание женщин было самым обычным явлением. Иван Грозный в XXXVII вопросе Стоглавому собору обратил внимание на то, что в мужских монастырях „живут миряне с женами, а в ином монастыре даже монахи и монахини вместе; а также попы, дьяконы, дьячки и пономари с женами.

Иногда в борьбе из-за женщины монахи не останавливались перед преступлением. Так, одна крестьянка показывала на суде (1718 г.) следующее: .жила она с мужем в слободке Яндроницкого монастыря; однажды в отсутствие мужа пришел к ней чернец, который и „привел ее до блуда", после этого он приходил еще раз; но на третий раз муж был дома; между ними произошла ссора, во время которой чернец заявил, что он „волен до монастырской женки ходить"; муж рассердился, ударил чернеца кочергой; последний кинулся на мужа и до смерти его пришиб, вырыл в хате яму, закопал в ней мертвеца, а ей велел о том никому не говорить  ).

Что касается женских обителей, то они часто являлись местами открытого разврата. Иностранец Мейерберг (XVI в.) дает такой отзыв о монахинях: „ограды женских монастырей не запираются никакими замками. Таким образом, монахини не стесняемые никакими препонами, допускают в свои обители мужчин и, по окончании службы-, свободно бродят по городу. Так как монахини не берегут стыдливости и честности, то чувственность заграждает доступ каким бы то ни было увещаниям; они дают полный простор своим пожеланиям и, поддаваясь без разбора всем увлечениям, стремятся в бездну ^бессло- зкя, оскорбляя, таким образом, всякое благородное чувство и унижая священное покрывало" 1).

По словам другого иностранца-путешественника, монахини Московского Новодевичьего монастыря свободно принимали к себе бояр, с которыми у них установились подозрительные отношения, в результате рождались дети, которые по закону должны проводить всю свою жизнь в рабстве при монастыре.

В конце XVI века разгульная жизнь „непогребенных мертвецов" приняла такие широкие размеры, что правительство вынуждено было обратить серьезное внимание на безобразия монастырской жизни. Весьма любопытным является постановление собора (кон. XVI в.): .из монастырей монахов не выпускать, а кто из них ходят по кабакам, корчмам и мирским домам, „упиваются до пьяна и валяются по улицам", таких „безчинников" ссылать в Пятницкий монастырь, который необходимо возобновить и огородить его высоким стоячим тыном".

Разгульная жизнь „молитвенников" с течением времени не только не уменьшалась, а все более и более увеличивалась. В XVIII веке вместе с расцветом крепостного права церковная „нравственность" падала все ниже и ниже. Даже синод в свеем указе 1732 года вынужден был констатировать, что „многие монахи не только внутри монастырей—не очень исправны, но, исходя из монастыря, ведут себя безчинно и тем подают соблазн к развращению"...

Приведенные выше иллюстрации паразитизма, тунеядства и безделья духовенства говорят нам о том, куда шли те колоссальные средства, которые накапливались „молитвенниками" путем жесточайшей эксплуатации крестьянства в течение нескольких столетий.

В своем личном быту духовные отцы ничем не отличались от жестоких помещиков-самодуров. Один иеромонах в 1730 году заставлял своего писаря во время ночных оргий подавать пиво, водку и вино рассказывать „мерзкие басни", отгонять салфеткой мух во время сна з жаркие дни прохлаждать воздух, а иногда пятки чесать хозяину ..И поистине", заканчивает свою жалобу этот писарь, „легче, кажется «а каторге жить, чем. у такого монаха мучиться".