«Эврика» 1970. Ищу предка

Олдувэй, олдованская цивилизация

Разумеется, Веркора занимала не научная, а моральная, социально-политическая проблема. И в самом деле, как только спрошено: «Что есть человек?» - попробуйте остаться строго в рамках науки.

Во время поисков «снежного человека» возник серьезный вопрос: человек ли он (если существует!). Можно ли его убить или за это — суд присяжных? Распространяется ли на него суверенитет ООН и тому подобное?

Много рассуждалось о важности этого определения при столкновении с космическими цивилизациями.

Важно определить человека для уяснения философских проблем кибернетики («человек и мыслящая машина»).

Впрочем, сомневающимся в, актуальности казуистически точного определения человека можно предложить такой, например, документ:

Газета «Манчестер гардиан», 9 сентября 1931 года: «Профессор Томсон должен был ответить на некоторые необычные вопросы на конференции современных церковников в Оксфорде. Некий мистер Уоррен спросил: «Должен ли я любить любого ближнего, даже дикаря? А если и дикаря, то почему не гориллу? А если и гориллу, то почему не овцу или креветку? Но я ем овцу и креветок! На какой стадии мой ближний станет существом столь высокого порядка, что я не должен буду убивать и есть его?»

На это профессор ответил при всеобщем смехе, что мистер Уоррен должен прекратить еду, когда поданный к столу объект окажет сопротивление».

Определение — что такое человек? — покажет, насколько мы, повинуясь призыву древних философов, познали самих себя. (Впрочем, говорят, существует формально-юридическое возражение против всякого определения человека, поскольку оно делается человеком же, то есть «пристрастно и необъективно».)

В романе Веркора суду присяжных нужно определить, является ли убийство «тропи», обезьяночеловека, убийством человека или убийством животного.

Оказалось, что у каждого члена комиссии имеется по этому вопросу своя более или менее твердая точка зрения, каковая и отстаивалась ими с пеной у рта. Старейшина, которого попросили высказаться первым, заявил, что, по его мнению, лучшее из возможных определений уже дано Уэсли. Подлинное различие, по словам Уэсли, заключается в том, что люди созданы, дабы познать бога, а животные не способны его познать.

Затем слова попросила маленькая седая квакерша с детскими глазами, робко смотревшими из-за толстых стекол очков; тихим, дрожащим голосом она пролепетала, что ей не совсем понятно, как можно узнать, что творится в сердце собаки или шимпанзе, и как можно с такой уверенностью утверждать, что они по-своему не познают бога.

—        Но помилуйте! — запротестовал старейшина. — Тут нет никаких сомнений! Это же совершенно очевидно!

Но маленькая квакерша возразила, что утверждать — еще не значит доказать.

Другой член комиссии, застенчивый на вид мужчина, негромко добавил, что было бы по меньшей мере неосторожно отрицать, что у дикарей-идолопоклонников есть Разум: они просто плохо им распоряжаются; их можно сравнить, сказал он, с банкиром, который доходит до банкротства, потому что плохо распоряжается своим капиталом. И все-таки этот банкир финансист, и финансист куда лучший, нежели любой простой смертный. «Мне кажется, — закончил он, — что, напротив, необходимо исходить именно из того положения: «Человек — животное, наделенное Разумом».

—        А где же, по-вашему, начинается Разум? — иронически осведомился изящный джентльмен в безукоризненно накрахмаленных воротничке и манжетах.

—        Это как раз нам и следует определить, — ответил робкий господин.

Но старейшина заявил, что, если только комиссия намеревается дать такое определение Человеку, в котором будет отсутствовать идея бога, он в силу своих религиозных убеждений не сможет принимать дальнейшего участия в ее работе.

Высокий плотный мужчина с роскошными белыми усами, отставной полковник, служивший когда-то в колониальных войсках в Индии и прославившийся своими многочисленными любовными историями, сказал, что его мысль на первый взгляд может показаться присутствующим несколько парадоксальной, но, наблюдая в течение многих лет людей и животных, он пришел к выводу, что есть нечто такое, что свойственно одному лишь человеку: половые извращения.

Но один из присутствующих джентльменов, фермер из Хемпшира, к сожалению, должен сообщить уважаемому полковнику Стренгу, что однополая любовь нередко встречается у уток, как среди самцов, так и среди самок.

Маленькая дама: Человек — единственное в мире животное, способное на бескорыстные поступки. Другими словами, доброта и милосердие присущи лишь Человеку, только ему одному.

Старейшина не без сарказма осведомился, на чем основывается ее утверждение о неспособности животных на бескорыстные поступки: разве не она сама только что пыталась доказать, что, возможно, они также познают бога? Джентльмен- фермер добавил, что его собственная собака погибла во время пожара, бросившись в огонь спасать ребенка.

Взяв слово, джентльмен в накрахмаленных манжетах заявил, что его лично очень мало волнует, будет или нет дано определение Человеку. Вот уже пятьсот тысяч лет, сказал он, люди прекрасно обходятся без таких определений, или, вернее, они не раз уже создавали концепции о сущности Человека, концепции, правда, недолговечные, но весьма полезные для данной эпохи и данной цивилизации. Пусть же действуют так и впредь. Лишь одно имеет значение, заключил он: следы исчезнувших цивилизаций, иными словами, Искусство. Вот что определяет Человека, от кроманьонца до наших дней.

Джентльмен-фермер спросил у своего коллеги, может ли тот дать точное определение Искусству. Коль скоро, по его мнению, Искусство определяет Человека, надо раньше определить, что такое Искусство.

Джентльмен в манжетах ответил, что Искусство не нуждается ни в каких определениях, ибо оно единственное в своем роде проявление, распознаваемое каждым с первого взгляда.

Джентльмен-фермер возразил, что в таком случае и Человек не нуждается в особом определении, ибо он тоже принадлежит к единственному в своем роде биологическому виду, распознаваемому каждым с первого взгляда.

Джентльмен в накрахмаленных манжетах ответил, что как раз об этом он и говорил.

Тут сэр Кеннет Саммер напомнил присутствующим, что комиссия собралась не для того, чтобы установить, что Человек не нуждается в особом определении, а для того, чтобы попытаться найти это определение.

Он отметил, что первое заседание, возможно, и не принесло ощутимых результатов, но тем не менее позволило сопоставить весьма интересные точки зрения.

На этом заседание закрылось».

Книга «Люди или животные?» цитируется здесь столь обильно потому, что, издеваясь, Веркор тем не менее исходит из действительно происходивших и происходящих дебатов «человека о человеке».

Как известно, дело кончилось необычайно гибким определением: «Человека отличает от животного наличие религиозного духа... »

Веркор, разумеется, знал о важных определениях, сделанных в XVIII и XIX столетиях, но они нарушили бы его замысел. А между тем: «Человек — животное, создающее орудия труда» (Вениамин Франклин). Эта формула хороша, но не претендует, однако, на слишком большую строгость: орудия и средства труда есть и у животных. Такова плотина у бобров, ветка, которою обмахивается слон; сравнительно легко учатся манипулировать предметами и обезьяны, например доставать палкой дольку апельсина, спрятанную в узкой металлической трубе.

Обезьяна, которой предлагают толстую палку и узкую железную трубу с апельсином внутри, довольно быстро догадывается, что палку надо утоньшить, и изготовляет орудие.

Тогда определим: «Человек— это животное, постоянно изготовляющее одно орудие при посредстве других орудий».

В опытах московского ученого Г. Ф. Хрустова шимпанзе не смог догадаться, что твердый деревянный диск можно разбить с помощью предложенного ему острого камня, рубила. А разрубить диск ему очень хотелось: тогда можно было бы одной из щепок добыть из трубы дольку апельсина. Обезьяна не догадалась, хотя, подражая, способна делать чудеса (сообщают, будто австралийский фермер научил обезьяну трактор водить).

Но последнее определение человека уже вызывает мысль: «Не слишком ли узкое?»

С древнейших времен мы знаем: одни каменные орудия изготовлялись при помощи других. До синантропов, даже до питекантропов, с таким определением мы «дотянем».

А еще раньше?

Если перед нами обезьяна, постоянно изготовляющая орудия, скажем, из кости (австралопитек по Дарту) или пользующаяся природным суком, камнем, но не стремящаяся к его усовершенствованию, — кто же она?

Снова проблема недостающего звена: «раньше питекантропа и позже обезьяны».

Конечно, тут настало время улыбнуться над стремлением определить человека слишком точно и обязательно по одному признаку. «В конце концов, если он обезьяна, — воскликнул один «человеко-вед», — то единственная из всех, которая обсуждает, какой именно обезьяной он является». Английский философ Барнетт писал, что для греков человек — это мыслящее существо, для христиан — существо с бессмертной душой, для современных ученых — животное, которое производит орудия, для психолога — животное, употребляющее язык и которому свойственно «чувство высшей ответственности», для эволюции же человек — это млекопитающее с громадным мозгом...

Но, жонглируя одним или сотней признаков, мы все равно никак не отделаемся от задачи. Сегодня мы можем четко определить: шимпанзе, оранг, горилла, дриопитек, Проконсул — вот обезьяны... Человек разумный, то есть мы с вами, неандертальцы, синантропы, питекантропы — вот люди (среди них, как видим, также и обезьянолюди; нет-нет да и раздаются голоса, что они вроде бы и не люди).

Но уже с австралопитеками трудно. С недостающим звеном еще труднее.

Несколько лет назад было предложено считать человеком человекообразное существо с объемом мозга не меньше 800 кубических сантиметров. «800» объявили своего рода «мозговым рубиконом», ниже которого — обезьяна, выше — человек. Рубикон установлен произвольно, просто потому, что у всех известных взрослых антропов объем мозга был выше этого числа, а у всех знакомых питеков ниже. Но кто мог предвидеть сюрпризы завтрашнего дня?

Олдувэйское ущелье в Танганьике сегодня не менее знаменитый кладезь древностей, чем берега яванской реки Соло или пещера Чжоу-Коу-Дянь. Дорога к нему ведет по высоким экваториальным травам восточноафриканской степи Серенгети, и спутником каждого, кто пустится в путь, будут тысячи антилоп, жирафов, зебр и львов. (В этих краях раскинулся великий восточноафриканский заповедник и охота запрещена). В засушливые месяцы животные движутся к поднимающемуся над степью величайшему на земле двадцатикилометровому кратеру Нгоронгоро, внутри которого находится никогда не пересыхающее озеро.

Кратер загадочен. Его размер заставляет размышлять о гигантском космическом теле, может быть, когда-то врезавшемся в нашу планету. Древняя тайна словно сопровождает и реку Олдувэй, вырывшую себе за миллионы лет глубокое, низкое ложе, так что, следуя за потоком, путник оказывается вдруг в узком высоком ущелье, и стометровые обрывы обступают его, а львы и жирафы с любопытством его разглядывают.

Немецкий вулканолог Рек еще до первой мировой войны оценил эти речные обрывы как богатейший клад окаменелостей и извлек оттуда сначала ископаемых носорогов, затем вымерших гигантских жирафов и напоследок в очень древнем слое обнаружил скелет человека, причем, на удивление, человека вполне современного типа (позже выяснилось, что человека похоронили почти на самом верху 8 — 10 тысяч лет назад, но постепенно он опустился вместе с пластом).

С 1931 года постоянным посетителем Олдувэйской долины стал Луис Лики. Англичанин, родившийся в Кении, он возглавил музей в Найроби и принялся за ископаемых людей, обезьян и зверей Восточной Африки. И как только принялся, начались открытия: ископаемый человек в Канаме, два так называемых каньерских черепа, знаменитая древняя человекообразная обезьяна Проконсул...

Ученый мир за несколько десятилетий привык к тому, что неутомимый Луис Лики вместе с Мэри Лики, женой и коллегой, сделался регулярным поставщиком важных окаменелостей. Роберт Брум, лучший охотник за австралопитеками, писал о потрясающей интуиции Лики при открытии ископаемых млекопитающих и людей. Рассказывают, что однажды Лики пригласил в свою экспедицию первооткрывателя олдувэйских древностей доктора Река и заключил с ним пари: меньше чем за 24 часа после прибытия на место найдется древнее каменное орудие. Ровно через 6 часов после начала поисков он протянул Реку примитивное ручное рубило.

Чем больше ездил Луис Лики по великой степи, вдоль кратеров и озер Восточной Африки, тем больше он убеждался в громадной древности человека: прежде Лики думал, что первые люди жили не ранее чем 100 тысяч лет назад, но позже он совершенно изменил свое мнение и стал склоняться к сотням тысяч и даже к миллионам лет. Исследователь, разумеется, не ограничивался одним местом раскопок, но все- таки больше всего ожидал от Олдувэя.

И вот уже четыре десятилетия с незыблемым постоянством он ведет здесь осаду.

Многие крупные специалисты побывали за эти годы в мрачной долине, но, кажется, никто не усомнился, что тут будут сделаны со временем исключительные находки: отовсюду торчат ископаемые кости, появляясь после каждого дождя, из земли буквально выпадают грубые каменные орудия, и если еще не встретились драгоценные ископаемые черепа, то было ясно — они вот-вот покажутся.

Но они упорно не появлялись. Шли годы, десятилетня, нашлось более 75 вымерших видов, но не было еще ни одной находки на уровне великих азиатских и южноафриканских открытий. Высоченные обрывы словно испытывали терпение крохотного существа, пытавшегося за краткий исторический миг открыть их тайну.

В истории этой было пять больших глав. На самом верху, который плохо различим со дна ущелья, под травой, которую колышут ветры XX столетия, расположился пятый, последний слой: в нем вся новейшая, новая, средневековая и древняя (в пределах нескольких тысячелетий) история Африки: кости современных зверей, бродивших некогда чуть ниже, тонкие переходы одного пласта в другой, рассказывающие о смягчении и ожесточении климата, о вековых, медленных движениях бытия...

Ниже — четвертый слой, мощная сорокаметровая толща, древнейшая Африка. В нем спрессованы сотни веков, населенных ранними людьми нашего типа. Памятником бесконечной борьбы за существование остались груды костей, среди которых попадаются уже вымершие виды, тут же множество каменных но-жевидных орудий, которыми древние африканцы поражали и разделывали зверя.

Еще ближе ко дну ущелья — третий слой. На камнях его следы древних ветров, которые бушевали на этих широтах. Климат в ту пору менялся, животные обитатели этого края тоже, но кости их еще похожи на современные, хотя и отделены сотней-другой тысячелетий.

Двигаясь от эпилога к началу олдувэйской книги, читатель попадает в длинную вторую главу (второй слой). Его толщина от 15 до 27 метров. Лики извлек отсюда много костей ископаемых слонов и не меньше человеческих орудий: знакомых любому археологу примитивных ручных рубил. Впервые такие орудия были найдены во Франции и долго считались памятниками самых древних человеческих культур. По названию мест, где были сделаны находки, это культура Шелль и более поздняя культура Ашель. Во Франции вместе с подобными рубилами не нашли костей человека, но, вероятней всего, рубила изготовлены руками питекантропов, близких к ним гейдель-бергских людей и первых неандертальцев.

Второй слой — время питекантропов.

Отдельные страницы главы образно повествуют о том, что климат становился то суше, то влажнее. Песчаный след — древняя река или озеро. Чуть выше другие породы: река и озеро высохли.

И вот уже подножье, нижний слой, первая глава олдувэйских обрывов. У самого дна долины — «переплет книги» — мощная подкладка из базальта, память о чудовищных извержениях и катаклизмах, порожденных дремлющими сейчас вулканами. Чтобы рассмотреть первый слой, кое-где и копать не надо:

он сам выходит на борт обрыва и до него можно рукой дотянуться. От 5,5 до 30 метров его толщина. На большом пространстве видны отложения древнего озера, некогда плескавшегося здесь. В том месте, где древнейшие озерные отложения соседствуют с «ископаемым берегом», особенно много костей. Озеро притягивало животных, так как кругом было не менее жарко и сухо, чем теперь. У воды многие гибли — от хищников, от стихии, от старости: кости давно вымерших примитивных свиней, носорогов, слонов... Попадалось почему- то немало очень крупных, порою гигантских животных. Ископаемый павиан, открытый Лики, был, например, вдвое больше современного.

Из первого слоя Лики выкапывал отщепы кварцита и базальта, на них видны следы спиливания, ими пользовались. Интереснейшие находки первого слоя — гальки, крупные озерные гальки с режущим ребром. Не было сомнения, что их держала рука, управляемая уже не обезьяньим мозгом. Но в то же время столь примитивной человеческой цивилизации нигде еще не видели (Лики дал ей название — «олдованская цивилизация»).

Питекантропы и синантропы с их ручными рубилами по сравнению с олдован-цами все равно что люди с электричеством и паром против средневековых ремесленников.

Первый слой был, без сомнения, самым важным, самым загадочным. За ним скрывалось время, на сотни тысячелетий предшествовавшее питекантропу. Это могли быть века недостающего звена. Но та рука, что держала озерные гальки, и тот череп, что управлял той рукой, все прятались за крутыми откосами.

Таково Олдувэйское ущелье. Иногда с уходящего ввысь обрыва заглядывают вниз любопытные жирафы и львы. Где им знать, что через сотни тысячелетий их окаменевшие кости будут вымыты дождем из чуть выросшего обрыва и другие звери будут с любопытством заглядывать в ущелье, чуть более глубокое, чем теперь.

Итак, раскопки в первом слое — это странствия ученого по давней неведомой планете, охота за черепами древнейших обитателей.