Право в Древней Руси 10-12 веков

Лествичное восхождение князей. Древнерусское княжое владение

Многообразно значение изучений древнего славянского семейного права для исторической науки. Не говоря об их общеисторическом значении, ввиду тождества основ этого права с теми, на каких вырос гражданский быт других арийских народов, они дают, в связи с особенностями расселения и хозяйства славянских народов, ключ к пониманию истории их землевладения; в них же надо искать исходных положений истории народного гражданского права славянского. Но в настоящем изложении на очереди вопрос об отражении этого права в политическом быту славянских народов древнего периода их истории. И прежде чем перейти к рассмотрению с этой точки зрения характерных черт княжого владения и междукняжеских отношений в древней Руси, отмечу, что для западнославянской исторической литературы мысль о повторении в отношениях славянских князей, не исключая и русских, к волости-княжению обычноправовых отношений частных лиц к владеемой ими земле представляется общепринятой; в организации и внутренних отношениях княжеских династий у чехов и поляков, как и у южных славян, исследователи видят черты того же семейного права, какое господствовало в народном быту А у нас, в русской исторической литературе, установленное было «теорией родового быта» единство в представлении обычноправового уклада общественного быта, с одной, и порядков княжого владения, с другой стороны, рушилось с падением этой теории в ее целом, оставив лишь обломки прежних обобщений в литературной традиции. Но эти обломки, или пережитки, сохранили и сохраняют свое влияние в учении о древнерусских междукняжеских отношениях, как оно излагается и доселе в трудах общего характера/

Так, в «Курсе русской истории» В. О. Ключевского находим теорию о «лествичном восхождении» князей с одного стола княжого на другой. «Ярославичи, — читаем тут, — не делили достояния отцов и дедов на постоянные доли и не передавали доставшейся каждому доли своим сыновьям по завещанию. Они были подвижными владельцами, которые передвигались из волости в волость по известной очереди. Очередь эта определялась старшинством лиц и устанавливала постоянно колебавшееся, изменчивое соотношение наличного числа князей с количеством княжеских волостей или владений.

Все наличные князья по степени старшинства составляли одну генеалогическую лествицу. Точно так же вся Русская земля представляла лествицу областей по степени их значения и доходности. Порядок княжеского владения основывался на точном соответствии ступеней обеих этих лествиц, генеалогической и территориальной, лествицы лиц и лествицы областей». Насколько подобное представление соответствует историческим данным, увидим ниже. Теперь только отмечу, что, унаследованное от теории родового быта, оно получает совсем новое содержание в изложении В. О. Ключевского, так как он уже не может объяснить происхождения родового порядка княжеского владения «влиянием частного туземного быта на политический строй земли», по крайней мере без «некоторой оговорки», именно, что «родовые понятия и отношения у туземцев находились уже в состоянии разрушения, когда князья начали устроять их». Не пробует В. О. Ключевский объяснить родовой порядок и как пережиток разрушающихся родовых понятий: «. . .родовыми отношениями не объясняется самый порядок княжеского владения по очереди старшинства с владельческой передвижкой князей: подобного передвижного порядка не видим в тогдашнем частном быту русских славян» .

Остается искать объяснения в «исключительном положении династий» и рассматривать очередной порядок как крайне своеобразное небывалое явление. «Если я не ошибаюсь, — замечает проф. Ключевский, — нигде более в истории мы не имеем возможности наблюдать столь своеобразный политический порядок». И полагая, что оно наблюдается в древней Руси, проф. Ключевский строит весьма сложное объяснение изучаемого явления, в котором отмечу только еще одну черту, также характерную, как след влияния теории родового быта. Разумею аналогию между княжескими отношениями древней Руси и позднейшим московским местничеством. Естественная у И. Е. Забелина, полагавшего местнические понятия в основу всей характеристики древнерусского общественного и политического быта 29, она служит В. О. Ключевскому не только для освещения известия «Сказания о Борисе и Глебе» мниха Иакова, что «Ярослав оставил наследниками и преемниками своего престола не всех пятерых своих сыновей, а только троих старших» , но прежде всего для конструкции, вслед за С. М. Соловьевым 30, древнейшего понятия «отчины» и связанного с ним «изгойства»: «отчина имела первоначально генеалогическое значение: под этим словом разумелось место среди родичей на лествице старшинства, доставшееся отцу по его рождению и им переданное детям».

При свете этого понятия поясняется, что такое изгой, этот «генеалогический недоросль», у которого отец умер раньше деда, не оставив ему «въ передовой цЪпи отецкаго мЪста»: князь-изгой, «не имея генеалогической отчины, лишался права и на территориальную, т. е. терял участие в очередном владельческом порядке, как не попавший в очередь». Свое понятие «генеалогической отчины», унаследованное от родовой теории, В. О. Ключевский называет «чисто математическим»; оно действительно столь отвлеченно, что едва ли могло бы быть усвоено конкретным мышлением древнерусского князя. Оно необходимо патриарху современной русской исторической науки для того, чтобы сохранить традиционное представление о порядке княжого владения в древней Руси в новой редакции, оторвавшей его от реальной почвы древнерусского общественного быта и народного обычного права. В этой редакции учение о древнерусских междукняжеских отношениях придало своему объекту весьма искусственный и сложный характер. Естественно возникает вопрос, где причины этой усложненности и искусственности: в особенностях ли древнерусского княжого быта или в свойствах конструирующей их объяснение теории?

В основе древнерусского княжого владения, по В. О. Ключевскому, лежит «нераздельность отчего и дедовского достояния князей»; в очередном порядке выражалась «мысль о нераздельности княжеского владения Русской земли: Ярославичи владели ею, не разделяясь, а переделяясь, чередуясь по старшинству». Но в чем состояло «достояние» князей, которым они владели по такому своеобразному порядку, который одновременно подходит под понятия передела и чередования? В. О. Ключевский определяет его то как «верховную власть», собирательную, принадлежащую всему княжескому роду, го как «русскую землю», частями которой отдельные князья временно владели. Согласовать оба указываемые «основания порядка» трудно, так как, по мнению В. О. Ключевского, с одной стороны, «понятия о князе, как территориальном владельце, хозяине какой-либо части Русской земли, имеющем постоянные связи с владеемой территорией, еще не заметно», а, с другой, несомненно, что князья владели не частью в отвлеченной «верховной власти», а вполне реальными волостями, частями земли русской.

К тому же время до Ярослава остается вне этой концепции. «Довольно трудно, — читаем у В. О. Ключевского, — сказать, какой порядок княжеского владения существовал на Руси при предшественниках Ярослава и даже существовал ли какой-либо определенный порядок». Для этого периода В. О. Ключевский устанавливает два наблюдения. Во-первых, «при отце сыновья правили областями в качестве его посадников (наместников) и платили как посадники дань со своих областей великому князю- отцу»; во-вторых, «когда умирал отец, тогда, по-видимому, разрывались все политические связи между его сыновьями. . . между отцом и детьми действовало семейное право, но между братьями не существовало, по-видимому, никакого установленного, признанного права»  . И между этим моментом и следующим, для которого развернута картина «очередного» порядка, не установлено никакой исторической связи, тем более что отношение В. О. Ключевского к завещанию Ярослава нерешительно: то он считает его «отечески задушевным, но очень скудным политическим содержанием», то с помощью комментария к нему из Иакова Мниха и одного позднейшего места летописи (о смерти Всеволода, под 1093 г.) находит, что «Ярослав отчетливо представлял себе порядок, какому после него будут следовать его сыновья в занятии киевского стола»31.

Потеряв свою первоначальную стройность, родовая теория в редакции В. О. Ключевского страдает внутренней несогласованностью, перестает быть цельной «теорией», ставя тем самым на очередь задачу пересмотра фактических данных относительно древнерусского княжеского владения и их обобщения заново, независимо от тех или иных пережитков старого воззрения, которого сила и слабость была именно в последовательно проведенной мысли о строго определенном строе всего древнего быта.