Редакции Русской Правды. Штрафы и смерть за преступление по древнерусским законам

 

Древняя Русь

 

 

Редакции Русской Правды

 

 

 

Выяснившийся из предыдущего общий характер правительственного значения древнерусских князей отчасти предрешает представление об их участии в правообразовании данной эпохи.

 

Не вдаваясь в сложные вопросы философии права и психологии правообразования, мы можем ограничиться следующими исходными точками зрения для разбора вопроса о характере древнерусского права.

 

Из общего строя обычаев, какими определялось обычное течение древней общественной жизни, те приобретают правовой характер, назначение которых охранять личность и имущество членов общества. На практике это те из обычаев, которыми определяется деятельность самих общин и органов управления в сфере суда, в широком смысле слова «суд» как означающего всю совокупность приемов охраны прав населения от их нарушения и восстановления этих прав в случае их нарушения. Это древнерусское значение слова, обнимавшего, как выше было отмечено, всю совокупность административных действий по установлению и защите внутреннего наряда.

 

В эпоху господства обычного права при возникновении вопроса о его нарушении и восстановлении оно, прежде всего, предполагается существующим и в отношении к данному случаю должно быть «найдено», «высказано», как красноречиво подчеркивают самые названия постановляющих приговор у германцев: «Rechts- sprecher», «Urteilsfinder»; то же основное представление лежит и в корне нашего слова «суд» ( = суждение). Право надо в спорном случае найти и формулировать. Эти формулы права — в виде судебных приговоров — становятся прецедентами: найденные формулы облегчают нахождение и применение права на будущие потребы. Понятно, что сама формулировка может, естественно, вносить сознательные или бессознательные изменения в действующее право, обращаясь в его толкование, расширение, дополнение при его применении к новым случаям.

 

Усложнения жизни, создающие ряд явлений, не предусмотренных обычным правом, вызывают потребность в действиях, дающих правовое определение таким явлениям, которых не уложить в рамки обычного права путем даже свободного и расширительного его толкования, так как они стоят вне обычного уклада жизни. Эта потребность, как мы видели, создает прежде всего значение княжого суда, как judicium aequitatis, не связанного строго нормами обычного права. И такое новое или измененное право, не коренящееся в обычноправовой мудрости и памяти старей- шин-старожильцев, естественно, раньше всего приводит к потребности записи, начаткам кодификации. Ей удовлетворяют «уставы», формулирующие нормы новой судебно-административной практики, или «своды», составляемые для памяти. Запись сама по себе вначале не меняет юридического характера этих норм и не имеет юридического значения. Но технические преимущества писаного памятника перед простой памятью людей придают ему значение источника права, характер официальности. Запись становится уставной грамотой, уложением, авторитетным документом с правовым весом. Но такое значение памятников кодификации — позднейшее явление. Первые записи — лишь вспомогательное средство для памяти, без самостоятельного правового значения. Поэтому и содержание их отличается неполнотой и односторонностью. Они и не стремятся обнять все содержание древнего права, предполагая основную массу его хорошо известной и памятной всем. Кроме того, самые условия возникновения старейших записей права предопределяют и еще одну их черту — отсутствие того, что мы назвали бы системой. Составители древних записей имели в виду не те или иные общие теоретические понятия о разных сторонах права, а практику суда и его органов. Перед ними картина судебного состязания, спора о праве, и они записывают те правила, по которым эти состязания должны вестись и разрешаться. Существенное содержание их сводится к определению предметов тяжб и правил для их разрешения судом. Наконец, это содержание определяется и еще одним моментом: те интересы, обеспечение которых побуждало к составлению записи, диктовали особое внимание к той или иной стороне дела, например к доходам князя от судебного дела, к определению правил тяжб того или иного содержания и т. д.

 

Что сказать о древнейших записях русского права? Вопрос о них прекрасно поставлен Ключевским в XIV лекции его «Курса русской истории» 240 как вопрос, который еще не разрешен нашей исторической наукой и для решения которого материалы далеко еще не собраны с желательной полнотой. Именно Ключевский указывает на разбросанные в нашей древней письменности «следы частичной кодификации», состоящие в том, что в древнерусской письменности, преимущественно церковно-юриди- ческой, встречаем «одинокие статьи русского происхождения, как будто случайно попавшие в то место, где мы их находим, не имеющие органической связи с памятником, к которому они прицеплены». И Ключевский указывает примеры таких статей в сборниках, как «Книги законные», «Мерило праведное», главное содержание которых — выдержки из византийского законодательства, отмечая при этом, что «другие такие же бродячие статьи попадали только в некоторые списки Русской Правды более позднего времени, не попав в древнейшие».

 

Это наблюдение Ключевского имеет весьма существенное значение для правильного понимания так называемой Русской Правды, разъясняя ее характер как компиляции очень сложного состава. Указывая, что «систематической кодификации, из которой выходили памятники, подобные Русской Правде, предшествовала частичная выработка отдельных норм, которые потом подбирались в более или менее полные своды или по которым перерабатывались своды, раньше составленные», Ключевский полагает, что «участием такой частичной выработки и разновременного подбора статей в составлении Русской Правды можно объяснить несходство списков Русской Правды в количестве, порядке и изложении статей».

 

Итак, в ряде списков Русской Правды перед нами сложная компиляция, пересоставлявшаяся в течение долгого времени из разнородного материала. И в неизданных рукописях ее есть элементы, которые не вошли в списки обнародованные и изученные, так же как ряд элементов того же типа и той же эпохи находятся в других компиляциях, например в памятниках цер- ковно-юридической письменности или в тех вопросах-ответах, какие возникали как результат пастырской деятельности епископов.

 

Русская Правда — сложная компиляция, напоминающая своими судьбами в старой письменности наши летописные своды. Это необходимо иметь в виду при изучении права Русской Правды. Изучая его, мы стоим не перед законченной системой, а перед рядом наслоений, разновременных и разнохарактерных.

 

Сказанного не следует преувеличивать. Те разрозненные материалы и варианты, которыми необходимо окружить Русскую Правду для полного и систематического ее изучения, не могут существенно изменить наше представление об основных типах или редакциях памятника. По крайней мере все, что пока известно, не колеблет этого представления в его целом, хотя несомненно, что понимание и оценка отдельных составных частей и статей Русской Правды может много выиграть от дальнейшего изучения указанного еще не использованного материала.

 

Списки Русской Правды делятся на три редакции. Сергеевич первую из них расчленяет на две, что не составляет само по себе принципиального разногласия, так как первая редакция обычного счета (17+26=43 статьи) есть соединение в рукописях двух редакций Сергеевича (25+25 статей), причем никто не отрицает их разновременного происхождения. Кроме того, при пользовании Русской Правдой нельзя упускать из виду, что деление ее на статьи есть уже комментарий к ее содержанию: его нет в большей части рукописей, и всiречающиеся в некоторых списках опыты деления на статьи (независимо от заголовка, с помощью киноварных букв) есть также комментарий, но не современного ученого, а старого книжника. А между тем, как мы видели на примере статей о наследстве, разрыв или признание связи по содержанию двух соседних статей имеют существенное влияние на понимание их содержания.

 

Ключевский из своей характеристики компилятивного характера Русской Правды делает еще один существенный вывод, предостерегая от стремления видеть во всех статьях Русской Правды согласованное содержание. Так, он указывает, что не только денежный счет Русской Правды не может быть сведен к единству, — в ее таксе денежных взысканий «отразились все денежные курсы, испытанные русским рынком в XII в.», — но не может быть примирено и содержание некоторых статей без предположения, что они разновременные и что Русская Правда — «сводная кодификация, старающаяся собрать в одно целое всякие нормы, какие она находила в своих источниках». Примеры приводятся такие:

 

Статья 57 III редакции: «Аже будуть холопи татие . . . ихъ же князь продажею не казнить, зане суть не свободни, то двоиче платить ко истьцю за обиду».

Статья 83: «Аже холопъ обельный выведеть конь чии любо, то платити зань 2 гривны», т. е. столько же, сколько и со свободного по статье 55.

Статья 154: «Аже холопъ крадеть кого любо, то господину выкупити и любо выдати и съ кимь будуть кралъ . . . паки ли выкупает господинъ [и соучастников]».

Или статьи 25 и 27: «Аже кто ударить мечемь не вынезъ его или рукоятию, то 12 гривенъ продажи за обиду», «Аже кто кого ударить батогомь, любо чашею, любо рогомь, любо тылЪснию, то 12 гривенъ».

Статья 36: «Аче попъхнеть мужь мужа . . . любо по лицю ударить. . . то 3 гривны продажи» 133.

 

Чтобы покончить замечания о том, что сделал Ключевский для правильной постановки вопроса о Русской Правде, я должен коснуться его объяснения и ее происхождения. Этому посвящена лекция XIII его «Курса русской истории», где доказывается, что Русская Правда явилась ответом на «нужды местной церковной юрисдикции» и была попыткой «составить кодекс, который воспроизводил бы действовавшие на Руси юридические обычаи применительно к принесенным церковью или измененным под ее влиянием понятиям и отношениям».

 

Теорию эту, подробно развитую Ключевским, надо признать неудачной прежде всего потому, что она построена на пространной редакции Русской Правды, а не на древнейшей, более первоначальной. Только к ней приложимо главное основание Ключевского, что Русская Правда является не как особый самостоятельный судебник, а только как одна из дополнительных статей к Кормчей. Другие же два, что Русская Правда не знает судебного поединка потому-де, что церковь его не признавала и что Русская Правда «составлена не без влияния .памятников церковно-византийского права», сильно преувеличены. Максимейко в статье «Русская Правда и литовско-русское право» указал, что «всего вероятнее молчание Русской Правды о поединках объясняется тем, что она возникла в той местности, где поединки не практиковались: ни в законодательных памятниках, ни в судебных актах княжества Литовского нет указаний на судебные поединки». В наших источниках судебный поединок упоминается впервые в договоре Смоленска с немцами 1229 г.244 Владимирский-Буданов и Сергеевич полагают, что судебный поединок у нас был в ходу с древнейших времен и что умолчание Русской Правды случайно. Грушевский считает вопрос открытым 135. Но наблюдение Максимейко требует внимания и делает это умолчание многозначительным, впрочем, не в пользу Ключевского, так как, с одной стороны, в Русской Правде встречаем испытания железом и водой, еще более трудно примиряемые с воззрениями церкви и исчезающие в XIII в., а с другой — господство «поля» в праве московском трудно понять как реакцию в пользу обычая, столь резко осужденного церковью в древней Руси. Преувеличивает Ключевский и влияние византийского права, видя его в статьях, которые не содержат ничего типично византийского, а дают нормы общие и западноевропейским варварским «правдам», где мудрено установить черты византийского влияния. Таким образом, теория Ключевского 1) может относиться только к одной из редакций Русской Правды, 2) построена на соображениях по крайней мере спорных и 3) не разрешает вопроса о происхождении Русской Правды в его целом.

 

То, что я решился бы даже назвать основной ошибкой Ключевского, состоит в недостаточной оценке древнейшей краткой редакции Русской Правды, т. е. первых двух редакций, по Сергеевичу, и в переоценке III редакции, пространной. Ключевский о первой подчеркивает, что она «обыкновенно попадается в памятниках чисто литературного свойства, не имевших практического судебного употребления» — в летописных сводах, а Русская Правда пространная встречается большей частью в сборниках канонического содержания, — и отсюда заключает, что «Русская Правда жила и действовала в церковно-юридическом обществе», и потому ее преимущественно и изучает как памятник действовавшего права .

 

Думаю, что ближайшее рассмотрение различных редакций Русской Правды приводит скорее к обратной оценке их сравнительного значения.

 

Древнейшая редакция Русской Правды сохранилась всего в двух списках (Академический — в списке конца XV в. Новг. I летописи Академии наук и Археографический — рукопись Новг. I летописи Археографической комиссии половины XV в.) 243. Эти списки дают подряд два памятника, которые Сергеевич и различает как I и II редакции Русской Правды. Первая (17 ст.= = 25 ст.) носит печать наибольшей древности. «Краткую редакцию, — говорит Ключевский, — можно признать первым опытом кодификационного воспроизведения юридического порядка, установившегося при Ярославе и его сыновьях». Первая ее половина — древнейшая Русская Правда, по Сергеевичу, составлена в первой половине XI в., во времена Ярослава: это надо думать на том основании, что в нее внесена статья, приписываемая III редакцией Ярославу (22 и 88 статьи «бьють — убьють», так [считают] Сергеевич, Владимирский-Буданов, Ключевский). Грушевский считает ее еще более древней, доярославо- вой, на том основании, что в ней нет смертной казни, которая, судя по III редакции ст. 4 и 88, была в ходу при Ярославе, но отменена его сыновьями. Само по себе это соображение неубедительно, потому что 1) смертная казнь в древней Русской Правде указана, 2) статью 4 III редакции можно понять как литературное недоразумение.

 

Древнейшая Русская Правда говорит о мести за убийство, мести родственников, предполагая плату за убийство лишь в тех случаях, «аже не будет, кто мьстя».

 

Статьи 6—7 предполагают месть и за нанесение побоев или оскорбительного удара с заменой ее платой, «аще ли себе не можеть мьстити» или если обидчика «не постигнуть». Статья 10 предполагает месть детей за изувеченного отца. О характере этой мести у нас в литературе большие разногласия. Сергеевич полагает, что «Русская Правда сохранила указания только на досудебную месть» ,37. Максимейко доказывает, что Русская Правда не знает «досудебной расправы» 138. Владимирский-Буданов занимает среднее положение, считая, что в статьях 6—7 «суд предваряет месть», но что «в большинстве случаев месть, конечно, предваряла суд, который лишь потом санкционировал ее, если она совершена законно».

 

Содержание древнейших памятников права сложно и вызывает разногласия в толковании, потому что в них отражаются моменты кризиса правового быта, переходные эпохи его истории, когда старое отмирает или изменяется, новое возникает. Явление мести и смысл самого термина имеет свою историю. Основное значение мести — «возмездие за уголовную неправду, совершенное руками потерпевшего» (Владимирский-Буданов). Месть — прежде всего бытовой факт. Правовой характер акты мести получают, когда она регулирована не обычаем только, а обычным правом, т. е. допустима «правая месть» под контролем обычного суда. Едва ли при этом для древнего правосознания была такая принципиальная разница между «досудебной» местью и местью по приговору суда, как для современных ученых. И то и другое — акты правомерные. Русская Правда допускает убиение татя на месте кражи, признает, что нет вины, если кто на удар батогом ответит ударом меча, заменяет месть за обиду платой, только если не настигнут обидчика. По рассказу летописи (Лавр., 1070 г.) княжий муж Ян Вышатич спрашивает белозер- цев-повозников про волхвов: «,,Ци кому васъ кто родинъ убьенъ отъ сею?'4 Они же рЪша: ,,МнЪ мати, другому сестра, иному роженье". Онъ же рече имъ: ,,Мьстите своихъ44. Они же поимше убиша я и повЪсиша я на дубЪ. ,,Отмьстье, — добавляет летописец, — приимша отъ бога по правдЪ"» 246. Что тут: месть или смертная казнь? Одно переходит в другое. И я думаю, что бело- зерцы не обращались бы к княжому мужу, если бы дело не шло о княжих смердах и если бы они не боялись волхвования. От этого их расправа с волхвами не потеряла бы характера правомерного акта.

 

Месть древнейшей Русской Правды есть форма смертной казни — «убиенья за голову». Так понял ее первый ее комментатор — составитель III редакции, усмотревший в постановлении Ярославичей о вирах за княжих мужей реформу, которую выразил в словах: «отложиша убиение за голову, но кунами ся выку- пати». Это он говорит, изложивши с некоторой перефразировкой то, что считает «судом Ярославлим», т. е. статьи о мести и взыскании платы при отсутствии мстителя, а потом приводит то, что тут изменили Ярославичи, заключая: «а ино все яко же Ярославъ судилъ, такоже и сынове его уставиша».

 

Указывают еще на одну статью, 23-ю, Русской Правды, как упоминающую о каре смертью, но статья 22 дает текст испорченный и неясный, а 23-я — ее заключение. Исследователи понимают в ней слова «да биють его» как «да убьют», видя тут то самое постановление Ярослава, на которое ссылается III редакция, статья 88.

 

Это приводит нас к следующему замечанию относительно состояния текста древнейшей Русской Правды, как он дошел до нас в своих поздних списках XV в. Если сравнить статьи 22—23 ее с 87—88 III редакции, то не ясно ли, что архаические черты первоначального вида древнейшей Русской Правды подверглись некоторому влиянию, их исказившему, последующих редакций? Такое же сомнение вызывает во мне и статья 6: «Аще ли себе не можеть мьстити, то взяти ему за обиду 3 гривнЪ, а лечьцю мьзда», если ее сравнить со статьей 34 III редакции: «Аже ударить мечемь, и не утнеть на смерть, то 3 гривны продажи, а самому гривна за рану же лечебное [оже лечебно есть] », — именно двойственность вознаграждения, понятная в III редакции, вызывает в I редакции недоумение 14°.

 

Таким образом, для меня не убедительны приведенные основания в пользу доярославова характера древнейшей Русской Правды. Но самое это мнение надо, кажется, признать правильным, и вот почему. Основное отличие древнейшей Русской Правды — то, что она не знает вир и продаж. И это отличие трудно поставить на счет Ярославичам, установившим виры и продажи. По летописному сказанию, как мы видели, обращение вир в казнь, т. е. в уголовный штраф в пользу князя, относится ко временам Владимира. И я принимаю это известие не по текстуальному достоинству данного летописного отрывка, а по двум соображениям: 1) II редакция Русской Правды Ярославичей уже трактует уголовные штрафы как существующие и не содержит никаких указаний на то, что устанавливает их вновь; 2) тот крупный успех княжеской власти, каким надо признать введение уголовной ответственности перед княжой казной, должен быть отнесен ко времени установления и организации княжеско-дружинного строя в Киевщине, т. е. ко временам Владимира и Ярослава, и едва ли исторически мыслим при Ярославичах, когда началось ослабление княжой власти и подъем значения веча.

 

Конечно, оба соображения эти гипотетичны и представляют собой обобщение данных, извлеченных из материала, как я указывал, недостаточно еще обработанного. В пользу его говорит, однако, и общий характер древнейшей Русской Правды, настоящего судебника, не выдвигающего еще так энергично княжой интерес на первый план, как Русская Правда Ярославичей.

 

Эта II редакция Русской Правды так говорит о своем происхождении: «Правда уставлена Руской земли егда ся совокупилъ Изяславъ, Всеволодъ, Святославъ, Коснячько, ПеренЪгъ, Мики- форъ Кыянинъ, Чудинъ Микула». Исследователи довольно единодушно относят это заглавие только к первым четырем статьям. Не понимаю, почему? Вся эта Правда носит однородный характер в самом существенном. Это такса княжих доходов: виры за огнищанина, ездового, тиуна, конюха и уроки за княжих старост (сельского и ратайного), рядовича, смерда, холопа, кормилицу (1—8); продаж — по 12 гривен, по 3 гривны, 30 резан и по 60 резан за разные преступления (12, 14, 15, 16, 22); процентов с княжого дохода в церковную десятину и княжим чиновникам; корма княжому вирнику (23—24), и мостнику пошлина (25). Тут 16 статей из 25. Остальные 9 распределяются на две группы: 1) 11, 17, 18, 19, 20 касаются процессуальных правил, причем 11-я повторяет 4-ю древнейшей Русской Правды и обрывает изложение, которое там идет в 5-й и в 6-й по тому же вопросу, точно случайно вписана, а четыре остальных, связанных вместе, регулируют самоуправство над татем в пользу суда княжого; 2) три статьи (9, 13 и 21) дают «уроки» — вознаграждения за украденное имущество, причем на первом месте имущество князя — его конь, его борть. Остальные уроки о скоте в III редакции названы «уроки смердам», и сюда же можно отнести четвертый урок за сено и дрова (ст. 21). Статья 10 остается для меня непонятной. Не могу объяснить, как она сюда попала. Назвать ее 12 гривен за обиду уголовным штрафом на основании статьи 47 III редакции, как делает Владимирский-Буданов, не могу, не вижу оснований. Подобно статье 10, она стоит в ряду статей II редакции клином.

 

Эта Русская Правда называет «покон вирной» «уроком Ярос- лавлим». Новое указание на то, что уголовные штрафы — виры — старше времени Ярославичей. Иное дело — продажи. Вопрос о времени их возникновения сложнее. Я уже имел случай указать, что при понимании смерда II редакции как смерда княжого, живущего на княжой земле под его вотчинной властью, возникает соблазн предположить, что и взыскания продаж установились сперва в сфере вотчинной юрисдикции князя, чтобы потом распространиться на все население. Это соображение поддерживается замечанием составителя III редакции, что «уроки» за скот, которые он берет из II редакции, — это «уроки смердам, оже платят князю продажу». Но III редакция и княжие грамоты XII в. ясно свидетельствуют о том, что продажи, как и виры, шли князю со всего населения. Если примем во внимание, что виры существуют уже в эпоху Русской Правды Ярославичей, что видно из 80 гривен за княжих мужей, что составляет не «двойную» виру, как мы это обычно называем, а 40+40 141, т. е. виру+го- ловщину, так как обе шли князю, то, быть может, дело всего вернее будет так себе представить, что взыскания в пользу князя, выросшие в условиях его специального мира, распространились и на явления в области его роли как охранителя общего мира-наряда в земле-волости.

 

Не будем забывать, что первые две редакции Русской Правды в списках, какие знаем, представляют одно нераздельное целое. И это целое надо рассматривать как один памятник. Он представляет собою компиляцию из элементов древнего обычноправо- вого судебника и княжого устава Ярославичей о княжих доходах и княжих людях. Когда и как он составлен, не знаем. Время его возникновения — последние десятилетия XI в. Ничто ни в содержании, ни в характере рукописной традиции на дает повода связывать его с церковным обществом. Впрочем, этого и Ключевский не делает.

 

III редакция Русской Правды носит более сложный характер. Основной ее источник — первые две редакции, древнейшая Русская Правда и Русская Правда Ярославичей. Сливая те их статьи, какие поддавались такой операции, и обобщая — иногда неудачно — их конкретные нормы, она получает главный свой остов. На этот остов наросли, однако, значительные дополнения. И пользоваться ею надо с большой осторожностью. Ее текст требует тщательной критики. Неудачный редакционный прием видим сразу вначале, сравнивая ее первые три статьи с первыми тремя древнейшей Русской Правды и первыми четырьмя Русской Правды Ярославичей. Внося из второй 80-гривенную виру за княжа мужа или тиуна княжа, она из первой сохраняет 40 гривен за гридя и мечника. Можно ли заключить отсюда, что мечник — не княжой муж? Или следует заключить иное: что нормы пространной Русской Правды получались иногда вследствие неудачного приема компиляции и могут легко ввести в заблуждение? (Ср. I редакцию, ст. 55 и II редакцию, ст. 9.)

 

Четвертую статью обыкновенно весьма ценят как известие о втором (про первый см. II редакцию) съезде Ярославичей и их реформе уголовного права: отмене «убиенья за голову» и введении денежного выкупа взамен смертной казни. Сомнительно^ чтобы слово «паки» указывало, как часто принимают, что составителю пространной Русской Правды известен был предыдущий съезд: он ясно говорит о суде «по Ярославе», причем одно только изменение и указывает в «суде Ярославлем» — «а ино же все, якоже Ярослав судил, такоже и сынове его уставиша». Да и слово «паки» не означает обязательно «вновь», «опять». Тут оно связывает статью 4 с предыдущими тремя как добавление к ним и может быть переведено: «кроме того», а еще «в свою очередь». Ср. «паки ль» в статье 5 III редакции.

 

Высокая ценность пространной Русской Правды как исторического источника зависит от того, что она содержит обильный материал, дополнивший данные старших редакций таким количеством новых, что их 50 статей тут тонут в числе 159. Кроме ряда статей процессуального характера, имеем тут устав Владимира Мономаха о «резах», целый «устав о закупах», с некоторым вероятием приписываемый тому же князю, статьи о наследстве и т. д.

 

Отличительная черта пространной Русской Правды та, что она в целом не стоит на княжеской точке зрения. Она вводит нас рядом черт в оборот гражданского быта. Но полноты отражения этого быта в компиляции такого сборного и несистематического характера мы, конечно, искать не будем. Естественно подойти к ней с другим вопросом. Именно о том, какие стороны быта всего больше вызывали потребность в более четкой, письменной формулировке регулировавших их норм права, какие из этих норм всего тщательнее собирались? Наблюдая пространную Русскую Правду с этой точки зрения, Ключевский нашел возможным отметить в ней «некоторую внутреннюю несоразмерность»: «воспроизводя правовое положение личности, она довольствуется простейшими случаями, элементарными обеспечениями безопасности, зато, формулируя имущественные отношения, ограждая интересы капитала, она обнаруживает замечательную для ее юридического возраста отчетливость и предусмотрительность, обилие выработанных норм и определений» .

 

Попробуем расчленить с этой точки зрения содержание пространной Русской Правды. Интересы князя широко в ней представлены. Правда, специальную защиту княжих мужей она вводит как бы мимоходом, беря ее готовой из своего источника — Русской Правды Ярославичей, может быть, более полной, чем та, что до нас дошла ,42. Но зато мы именно в пространной Русской Правде находим последовательное проведение уголовных штрафов — вир и продаж, последних по скале 60 кун, 3 гривны (ст. 30), 12 гривен — в пользу князя со всяких преступлений. Кроме того, находим ряд статей, перечисляющих доходы, шедшие в пользу княжих чиновников: вирнику (ст. 12) с отроком и метельнику, отроку — сметная при оправдательном приговоре с истца и ответчика по гривне (ст. 21), помочное — за содействие при исполнении приговора (ст. 21), пошлина при испытании железом (ст. 112) — «то ти железный урок» (который, по-видимому, платили обе стороны; ст. 113: один если ожегся, а «кто и будеть ялъ» — всегда), уроци судебные — пошлина «отъ всЪхъ тяжь» (ст. 139), ротные — при присяге, смотря по важности обвинения (ст. 141); наконец, «наклады» — княжому мужу с отроком и писцом, едущему для суда и расправы (ст. 99). Тут и более подробный перечень корма и платы городнику и мост- нику (ст. 126—127). Быть может, все эти пошлины извлечены из одного источника — устава княжого. Но в пространной Русской Правде они разбросаны между разнородными процессуальными статьями и стоят в контексте скорее как указание на судебные расходы сторон, чем на судебные доходы князя и его людей.

 

Статьи, знакомящие нас с народной общиной — вервью, — указывают, когда она должна платить виру (ст. 5) за убитого княжого мужа, как и Правда Ярославичей, но добавляют: «паки ль людинъ, то 40 гривенъ», и затем отмечают льготу-рассрочку и ряд случаев, когда вервь не обязана платить (ст. 6, 10, 11, 20). На ряде процессуальных статей останавливаться не буду: ими уже приходилось пользоваться. Отмечу только ст. 110, где пространная Русская Правда подчеркивает роль общественного элемента в суде: «А тыя же тяжЪ всЪ судять послухи свободными».

 

Основное содержание остальных статей в общем удобно разлагается на несколько крупных групп: статьи об охране личности, об охране имущества с особым вниманием к владению холопами и к вопросам кредита и торговых сделок и, наконец, драгоценная группа в 21 статью (!), изображающая древнерусское наследственное право.

 

Разбирая вопрос, какое обычное право легло в основу статей Русской Правды, Ключевский приходит к выводу, что в нем, «насколько оно служило источником для Русской Правды, надобно видеть не первобытный юридический обычай восточных славян, а право городовой Руси, сложившееся из довольно разнообразных элементов в IX—XI вв.»248. И действительно, внимательное рассмотрение пространной Русской Правды приводит к заключению, что она, кроме статей о верви и статей общего значения для всех слоев свободного населения, сосредотачивает преимущественное внимание на вопросах, ближе касавшихся не сельской массы, а социальных верхов древнерусского общества, выросших до значения руководящей социально-политической силы, опираясь на свою роль в городских центрах и на извлекаемую из этой влиятельной роли и деятельности экономическую мощь.

 

Увлекаясь своей теорией «торгового» происхождения древнерусских городов, Ключевский называет «капитал самой привилегированной особой в Русской Правде», причем подразумевается главным образом капитал торгово-промышленный. «Легко, — говорит он, — заметить ту общественную среду, которая выработала право, послужившее основанием Русской Правды: это был большой торговый город. Село в Русской Правде остается в тени, на заднем плане: ограждению сельской собственности отведен короткий (?) ряд статей среди позднейших (?) частей Русской Правды. Впереди всего, по крайней мере в древнейших (?) отделах кодекса, поставлены интересы и отношения состоятельных городских классов, т. е. отношения холоповла- дельческого и торгово-промышленного мира» 249. В этой характеристике есть большая доля правды при некоторой и весьма существенной односторонности. Разберем и то и другое.

 

Значение торговли для быта, отразившегося в Пространной Правде, выступает в ее статьях 58—70 и 150. Статьи 58—59 определяют порядок решения дел по долговым обязательствам, а 60-я — упрощенное производство по делам о торговой ссуде, под чем можно разуметь и торговое товарищество. Статья 61 трактует о недоразумениях по сдаче товара на хранение. Статьи 66—69 определяют правила конкурса при банкротстве неисправного должника с различением преступной и несчастной несостоятельности. При этом выступает особое значение гостиной торговли в признании преимущественного права на получение долга полностью для гостя «из иного города или чужеземца» сравнительно с «домашними» кредиторами. Причем речь идет и об иностранных купцах, и о купцах из иного города или иной русской земли. Статья свидетельствует о значительном развитии внутренней торговли, как и торговли иностранной. Второе, как известно, — явление очень древнее для восточного славянства.

 

Мне уже приходилось отметить известия о разнообразии и интенсивности торговых и иных сношений с Западной Европой Киевщины, долго служившей передаточной станцией между Средней Европой и византийским Востоком. Киев XII и начала XIII в. выступает перед нами крупным торговым центром с торговыми колониями новгородцев, латин, немцев 14,\ и именно эти известия составляют конкретный фон для разбираемых известий пространной Русской Правды. Это указание на то развитие торговли в конце изучаемого нами периода, которое создало значение Смоленска, отразившееся в его договоре с немцами 1229 г., где имеются статьи о кредите, сходные со статьями пространной Русской Правды, создало расцвет Новгорода, значение Волыни и Галича в XIII и XIV вв.

 

Торговля с русской стороны велась и купцами и господскими холопами, как видно из статьи 150 (ср. статью 12 Смоленского договора), боярскими и княжими («Аже латинянинъ дасть княжю хълопу въ заемъ или инъму добру человеку. . .»). Статьи 62—65 и 70 составляют «устав о резах», быть может целиком принадлежащий Владимиру Мономаху. Тут находим процессуальные правила для спора о процентном долге (ст. 62 и 64) и связанное с именем Мономаха ограничение ростовщичества. Его постановление гласит: «Уставили до третьяго рЪза, оже емлеть въ треть куны: аже кто возметь два рЪза, то то ему взяти исто; паки ли возьметь три рЪзы, то иста ему не взяти. Аже кто емлеть по 10 кунъ отъ лЪта на гривну, то того не отмЪтати». Статья 70 дает только неопределенную парафразу первой части этого постановления: «Аже кто многа рЪза ималъ, не имати тому» (подразумевается — «иста»). А выше статья 63 говорит, что «месячный рЪзъ» можно брать только «за мало» (Карамзин- ский список: «за мало дни»), но отбрасывается («погренути»), если «зайдуться куны до того же года»; в таком случае — «дадять ему куны въ треть».

 

Владимирский-Буданов все это так толкует: рост различается месячный, третной и годичный. Месячный допускается только при краткосрочных займах; если же заем на год или не уплачен в течение года, то взыскиваются уже не месячные, а третные проценты. Третной рост дозволено брать только два раза: получивший его в третий раз теряет право на получение «иста». Очевидно, заключает Владимирский-Буданов, сумма третных процентов, уплаченных трижды, превышала значительно капитальный долг. И рядом отмечает, что годичный рост (стало быть, при долгосрочном займе) допускался по статье 65 не свыше 10 кун на гривну, что составляет при 25-гривенной куне 40 % 25°.

 

Ключевский толкует иначе: в треть — значит на два третий, т. е. 50 %, и смысл статьи 65 в том, что при взимании роста в треть, то «брать до третьего реза»: дважды — 100 % + исто, а за третий рез — кара: получил 150 % — теряешь «исто». Годовой процент при краткосрочном займе — «в треть», на год, а не месячный рез, при долгосрочном — 40 %. В памятнике второй четверти XII в., в «Вопросах Кирика», рекомендуется «брать легко», сбавляя с условия: «аще по 5 кун дал еси, а 3 куны возьми или 4», — подразумевается на гривну, т. е. если дал по 20 % — взыскивай по 12 или 16 %. В одном получении неизвестного точнее времени как крайний предел допустимой лихвы указывается «по три куны на гривну или по седми резан», т. е. 12—14 %. Это — идеал, внушаемый церковной проповедью, в принципе отрицавшей всякую лихву, допуская ее в сильном смягчении, «аще не можете отстати» 2i)1.

 

Толкование Ключевского ближе подходит к тексту, но при правильном понимании древнерусского денежного курса Русской Правды, о чем ниже, результат тот же — 40 % при долгосрочной ссуде, 50 % — при краткосрочной (три реза значительно превышают исто). Неясным остается расчет месячного реза.

 

 

К содержанию книги: Лекции по русской истории

 

 Смотрите также:

 

русская правда

— важнейший источник права Древней Руси, включавший нормы различных отраслей права. Русская правда — памятник светского права.
Большинство норм Р.П. посвящено уголовному и уголовно-процессуальному праву.

 

РУССКИЕ ЗАКОНЫ. История русского права

 

Государство и право древней руси. "Русская правда..."  Развитие древнерусского феодального права. Первым правовым...

 

История государства и права россии  Метод истории государства и права России. Воздействие на...

Государство и право древней руси. "Русская правда" - памятник права периода раннефеодальной
Военная и административная система Украины XVII-XVIII вв.
Глава 33. Кодификация и развитие уголовного права в первой половине XIX в.