Древняя Русь

Холопы и рабство в древней Руси

К этой же среде обращено внимание пространной Русской Правды в других отношениях. Ключевский выдвигает внимание пространной Русской Правды к интересам «холоповладельцев». При этом отдельно стоящая статья 38 вызывает некоторое сомнение. Ее сравнение со статьей 15 древнейшей Русской Правды показывает, что перед нами обобщение статьи, указывавшей на определенный и притом для XII в. уже устаревший случай бегства челядина к иноземцу, варягу или колбягу. Обобщение, быть может, только книжное, а не запись нормы, обобщившейся в обычае. Статья 47 трактует свод при краже челядина. Остальные статьи (83, 87—89 и 142—155) можно назвать, пожалуй, «уставом о холопах», так как тут целый свод статей, притом объединенных термином «холоп» в отличие от более архаического «челядина» статей 38 и 47. При этом то обстоятельство, что статьи 83, 87—89 попали в ряд статей о закупе и, с другой стороны, положение статьи 143, которую следует отнести к закупу, хотя он в ней и не назван, среди статей о холопстве указывает, по-видимому, на связь между двумя уставами — о полусвободных и несвободных боярских людях.

Характерны здесь, с одной стороны, определения источников холопства, с другой — большое внимание к различным вариантам темы о беглом холопе.

Статья 142 гласит: «Холопьство обельное трое. Оже кто хотя купить до полугривны, а послухи поставить, а ногату дасть перед самЪмъ холопомъ (Карамзинский список — «а без него»). А второе холопьство: поиметь робу безъ ряду; поиметь ли съ рядомъ, то како ся будеть рядилъ, на томъ же стоить. А се третьее холопьство: тивуньство безъ ряду или привяжеть ключь къ собЪ безъ ряду; съ рядомь ли, то како ся будеть рядилъ, на томъ же стоить».

Сводчик, по-видимому, добросовестно понял это как перечень видов «обельного холопства», не заметив, что тут отмечены не основные источники холопства (плен, рождение от холопа, продажа в холопы за преступление, за несостоятельность и т. п.), а случаи наиболее спорные (фиктивная продажа, женитьба на рабе, личное услужение) и разрешены с презумпцией в пользу порабощения.

Статьи о беглом холопе и о холопе-преступнике (144—155, 57, 83, 87—88) тщательно защищают интересы холоповладель- ца, предоставляя ему в последнем случае выбор между выкупом холопа и утратой его.

Иной тенденцией проникнуты статьи о полусвободных закупах (71—82, 84—87, 90, 143), о которых мне уже приходилось говорить раньше. Они стремятся сохранить грань, отделяющую за- купничество от холопства. Что касается пресловутого спора о том, что лежит в основе закупничества — наем или задолженность, то я отмечу, что в пользу второго мнения говорит не только аналогия «закупов» литовско-русского права, подробно разработанная Ясинским, но и статья 143; «а въ дачь не холопъ, ни по хлЪбЪ роботять, ни по придатьцЪ: но оже не доходять года, то ворочати ему милость, отходить ли, то не виноватъ есть». Эта статья конкретнее раскрывает суть того определения закупни- чества, какое дает ему, например, Ключевский: это «сельские рабочие, селившиеся на землях частных собственников со ссудой от хозяев.

Надо бы только прибавать: и должники, отрабатывающие долг в хозяйстве кредитора. Оба эти явления могли в древнем праве подойти под одно правовое понятие, так как сутью отношений в обоих случаях считалась задолженность и временная кабала. Что касается теории о закупе — наемном рабочем, то она выросла на слове «наймит» статьи 80. Но что значило слово «наем» в языке XII в., видим из «Вопросов Кирика» : «а наимъ дЪля, рекше лихвы», и ниже: «не достоитъ ти имати наимъ», а если не могут воздержаться, то «възмете легко; аще по 5 кунъ далъ еси, а 3 куны възми или 4» 25t.

Экономическая роль холоповладения и закупничества уже отмечена выше в моем изложении. Это два основных орудия крупного частного хозяйства, боярского хозяйства. Зная, какое крупное значение в позднейшем княжеском и боярском хозяйстве играли бобровые ловы и бортные ухожаи, мы можем, естественно, с той же точки зрения взглянуть на статьи, охраняющие частные права на эти промыслы в пространной Русской Правде (ст. 94, 95, 96, 97, 100, 101, 105), отметив и высокую кару за ястреба и сокола как особо ценившихся охотничьих птиц (ст. 106).

Это приводит нас к самой любопытной черте пространной Русской Правды — к тому, что в ней мы впервые встречаем термин «бояре». Пространная Русская Правда намеренно вводит этот термин в текст своих источников, вставляя «тако же и за боярескъ» после статьи «о княжи мужЪ», дважды упоминая «тиуна боярского» (ст. 3, 89).

Что же нам разуметь под этими терминами? Одна из статей — 114-я по позднему списку — перечисляет классы населения так: «княжь бояринъ, или купечь или сирота» 148. Я уже как-то указывал, что при всем желании не умею найти в древних русских источниках указаний на «земских» бояр, стоящих вне круга княжих людей. Но пространная Русская Правда дает одно весьма важное указание на то, что к концу изучаемого нами периода боярство добивается значительной эмансипации от княжой власти. Разумею статью «О задницЪ боярстЪй и о дружьнЪй. Аже въ боярехъ любо дружинЪ, то за князя задниця не идеть. Но оже не будеть сыновъ, а дчери возмуть» (III редакция, ст. 119—120).

Эта статья отмечает шаг в развитии личной семейной боярской собственности, весьма существенный, или признать эту статью относящейся и к земельным владениям боярства. Заметим, что на Западе право наследования по женской линии получило раньше признание в крестьянской среде и дольше отрицалось в боярской среде. У нас оно, по-видимому, развилось в этой последней раньше, чем на Западе. И для XII—XIII вв. нет оснований отрицать приложимость статьи 119 к земельным имуществам. В других списках эта статья перередактирована так: «Аже в боярех либо в боярстей дружине, то за князя задница не идеть». Или даже: «Аще въ боярстЪй дружини, то за князя задниця не иидеть». Это поздейшие наслоения. Право боярское укрепилось. Центр внимания переносится на вопрос о наследстве зависимых от бояр людей, которых власть бояр-вотчинников начинает закрывать от княжей власти. Мы с этими фактами уже вступаем в атмосферу нового уклада жизни — удельного, того, который у Павлова-Сильванского характеризован «феодальными отношениями удельного времени» 255. Их зачатки успели отразиться в поздних редакциях Русской Правды.

Еще два слова о терминах: «тиун боярский» и «боярская дружина». По статье 89, боярский тиун — холоп, но отличенный в суде тем, что на него, как на закупа, «складают послушество», «по нужи» — в крайнем случае. Статья 3 заменяет этим же термином слово «ябетник» своего источника. Что же такое ябетник? Слово это германское — сравним северонемецкое ambaht, скандинавское ambatt, где его этимологическое значение «преданный» (ergebener) слуга из челяди (северонемецкое manahoubit — men- schen haupter) — слуга-челядин, слово, равносильное слову «тиун» готов (готское tius, северогерманское din, современное dienen). И в древнейшей Русской Правде видим упоминание ябетника княжого рядом с мечником. Русская Правда Ярославичей вместо ябетника называет тиуна княжа, выделяя его в ряд княжих мужей или, точнее, ставя его рядом с ними, как 80-гривенную голову. Пространная Русская Правда, повторяя статью 3 древнейшей и сохранив в ней, думаю, ошибочно, мечника исключила ябетника, заменив его тиуном боярским. Это такой же прием, как приписка «такоже и за боярескъ» в статье «О княжи мужЪ»149, причем это сопоставление должно предостеречь от слишком буквального понимания последней приписки. Тут княжие люди распределены на три категории: за тиуна княжого огнищного и за конюшего — 80 гривен, за отрока, конюха, повара — 40 гривен, за сельских слуг урок— 12 гривен и 5 гривен, а за боярского тиуна — 40 гривен по статье 3. Что же он такое? Один из вариантов к статье 89 (Карамзинский список, ст. 77) дает: «на боярьска тиуна на дворьскаго». Перед нами та же фигура при боярине, как тиун огнищный при князе. Это лицо — praeposi- tus, advocatus — во главе хозяйства крупного землевладельца феодальной Европы тоже иногда называлось amtmann. Быть может, в этом лишний предлог для замены ябетника древнейшей Русской Правды именно тиуном боярским. Под этим термином перед нами выступает один из боярских людей, один из представителей «боярской дружины». Введение всех этих терминов в поздние редакции Русской Правды — слабо выраженный, но тем более ценный намек на усвоение черт княжого права и княжого быта средой бояр, крупных землевладельцев, в конце изучемого нами периода.

Это наблюдение придает особо существенное значение вопросу о времени составления пространной Русской Правды. Из нее самой можно извлечь только одно указание: она не старше времен Мономаха, так как пользуется его «уставом о резах».

Ключевский считает Русскую Правду памятником, который получил «законченный состав во второй половине XII или в начале XIII в.». Свой окончательный состав Русская Правда в пространной редакции «получила позднее половины XII в.». Указание на это Ключевский находит в денежном счете, которого держится Русская Правда. Денежные взыскания высчитываются в ней на гривны кун и их части 1о().

В Карамзинском списке вставка о прибыли скота и пр. (Карам- зинский список, ст. 50) дает: 90 112 коз по 6 ногат — 27 033 гривны 30 резан, т.е. 1 гривна = 20 ногат = 50 резан. Так и по предыдущей статье 49 о рунах — 1 гривна = 50 резан.

Ключевский принимает по 25 кун на гривну на основании расчета епископа Нифонта (в «Вопросах Кирика»), что за пять сорокоустов — гривна, а за один — 6 кун, предполагая скидку при оптовом заказе, и получает, что куна равна 2 резанам 257. Это подтверждается сравнением статей о вепрях и о свиньях (Карам- зинский список, ст. 52—53; Сергеевич, ст. 4—5), где цена вепря раз дана 6 ногат, другой — 15 резан, и то и другое равно 7 '/2 кун (20 ногат = 25 кун = 50 резан). Этот расчет, установленный еще Карамзиным, надо признать верным, но им не объяснить соотношения всех цифровых данных Русской Правды 151. Дело в том, что пространная Русская Правда часто сохраняет цифры Русской Правды Ярославичей; заменяя при них резаны кунами (статьи 9 и 56, 16 и 106: цены на скот и птицу; статьи 24 и 12; в среду — резана; в среду куна «оже» сыр. Ср.: Карамзинский список, ст. 56; Сергеевич. Прил. 1 — цена сыра — резана) и в «уроках» и в продажах (ст. 15 и 104, 12 и 52, 22 и 53). Ключевский видит в этом сильное падение ценности денег, так что куна стала теперь покупать на рынке то, за что прежде платили резану. И «по привычке обозначать иноземную (?) монету туземными названиями равноценных ей мехов» резану стали называть куной. Это толкование Ключевский поддерживает наблюдением над весом «гривен» в наших археологических находках. Гривны XI — начала XII в. — по две на фунт серебра, по 48 золотников. Гривны же конца XII и начала XIII в. упали в весе до % фунта, так что и Х/2Ъ такой легковесной гривны стала равной прежней резане. Устав князя Святослава новгородскому Софийскому собору 1137 г. говорит о «новых кунах». Отражение этой пертурбации на денежном рынке древней Руси в пространной Русской Правде и заставляет Ключевского относить ее ко второй половине XII или к началу XIII в.

Грушевский, считая теорию Ключевского слишком гипотетичной, предпочитает относить пространную Русскую Правду к первой четверти XII в., допуская, что она позднее подверглась лишь второстепенным изменениям и дополнениям. Но в том все и дело, какие элементы пространной Русской Правды считать более поздними, чем времена Мономаха, и насколько. Впрочем, едва ли можно относить ко временам Мономаха компиляцию, в которую и его «устав о резах» вставлен, очевидно, не в первоначальном виде, а как элемент компиляции.

Однако если и по форме и по содержанию пространную Русскую Правду естественно относить к той эпохе, к которой ее приурочивает Ключевский, то сама его теория о свойствах денежного счета Русской Правды действительно вызывает некоторые сомнения. Была ли замена резаны куной следствием удвоения цен или только изменением монетной чеканки и системы, остается неясным. А между тем в самой пространной Русской Правде есть намеки на то, что ее составитель или какой-либо его предшественник понимал, что, переводя счет с резан на куны, надо изменять и цифры. Так в статье 9 II редакции находим среди резанного счета цену третьяка 15 кун, а в статье 56 III редакции — 30 кун. По-видимому, ясна ошибка: читай во II редакции 30 резан, а в III — 30 кун, если цифровая поправка не сделана, и 15, если она имела место. Или, например, ср. статьи 16 и 106 — во второй исчезла продажа 60 резан; не потому ли, что за нее составитель принял 30 кун, в которые по недоразумению вместо 15 обратился у него «урок» в 30 резан.

Конечно, эти намеки столь скудны, что на них ничего опереть нельзя. Но представляется недоказанным, что пространная Русская Правда не просто переводит устарелое слово «резана» (которого в ней нет) словом «куна», а и сознательно сохраняет счет старый, давая тут нечто, имеющее реальное значение. Ключевский далек от такого сомнения. Для него пространная Русская Правда — памятник права, действовавшего в церковных судах. Но именно его главное основание, что эта Русская Правда встречается в составе вспомогательных статей к Кормчей, наводит на сомнение в ее практическом значении, так как и целый ряд других элементов Кормчей, извлеченных из византийских законов, едва ли мог иметь практическое приложение на Руси. Да и сам Ключевский отметил несогласованность между собой различных статей пространной Русской Правды, подрывающую приложимость ее к практике. Но, во всяком случае, различие денежных систем само по себе несомненно, и одного этого обстоятельства достаточно, чтобы признать значительную разницу в возрасте между Русской Правдой Ярославичей и пространной и принять датировку, установленную Ключевским. Это источник для изучения социальной истории древней Руси второй половины XII и начала XIII в., хотя и заключающий целый ряд элементов права предыдущей эпохи, отчасти для ее времени уже устаревших.

В общей сумме источников для изучения древнерусского права, кроме актов специального законодательства, Русской Правды Ярославичей о княжих людях и церковных уставов, одиноко стоит указание на более широкое по значению законодательство Мономаха, его «устав о резах», быть может, и о закупах. Но при ближайшем рассмотрении и это законодательство не текущее, не общегосударственное в полном смысле слова, а вызванное особыми обстоятельствами — моментом поднявшегося народного движения — и коснувшееся интересов тех слоев, которые близко связаны были, а в значительной степени и слиты с княжеско-дружинной средой социальных верхов киевского общества. И если мы видим, что тенденция этих уставов направлена к ограничению их эксплуататорских инстинктов, то это дела не меняет. Уставы Мономаха были актом самозащиты социальных верхов от народного раздражения. И недаром рядом и в связи с ними стоит «устав о холопах». И не только дальше этого не пошло развитие княжого законодательствования, но и иных его созданий мы не знаем, кроме грамоты князя Всеволода церкви св. Иоанна на Опоках 1130-х годов, но это уже явление иного порядка.