УСТНАЯ ИСТОРИЯ В ПАМЯТНИКАХ НОВГОРОДСКОЙ ЗЕМЛИ

Былина «Ставр Годинович» о новгородском сотском Ставре

Былина «Ставр Годинович», историческая основа которой тоже связана с Владимиром Мономахом, записывалась гораздо чаще: существует свыше 80 фиксаций, осуществлявшихся на протяжении трех столетий: с середины XVII в. до середины XX в.

Более трети их пока не опубликованы.  Былина имеет достаточно ясную соотнесенность с несколькими письменными источниками: Новгородская 1-я летопись сообщает, что в 1118 г. княживший в Киеве Владимир Мономах разгневался на новгородского сотского Ставра и заточил его.

Привожу полностью это известие: «Томь же лете приведе Володимир сь Мьстиславомь вся бояры новгородьскыя Кыеву, и заводи я къ честьному хресту, и пусти я домовь. а иныя у себе остави; и разгневася на ты, оже то грабили Даньслава и Ноздрьчю, и на сочьскаго на Ставра, и затони я вся»."

Новгородская берестяная грамота № 613, датируемая концом XI—первой третью XII в., содержит начало письма, обращенного к Ставру А грамота № 954, найденная в раскопках 2005 г. и еще не опубликованная, по свидетельству руководившего этими раскопками В. Л. Янина, разъяснила причины заточения Ставра, связав между собой былину и два, казалось бы, независимых друг от друга летописных известия. В Софийском соборе Киева есть граффити с автографом Ставра Городятинича (почерк XI—XII вв.).,!

Но основным содержанием дошедшей до нас былины являются не обстоятельства заточения Ставра князем Владимиром, а освобождение узника его женой, которая сумела ввести в заблуждение князя, поставить его в неловкое положение и подстроить дело таким образом, что Владимиру пришлось самому отпустить Ставра.

Новгородское происхождение былины было достаточно ясно еще исследователям XIX—начала XX в., хотя в то время из ее письменных параллелей было известно только упоминание в летописи. Но дополнительным аргументом служили особенности содержания некоторых ее вариантов, где, по выражению В. Ф. Миллера, «Ставр представлен с замашками купца, вроде новгородского Садка. Хвастая своими богатствами, он говорит и о своих торговых операциях». Приводя примеры этого, В. Ф. Миллер писал, что «от слов Ставра так и веет новгородским промышленным духом». А в том, что, согласно этим записям былины, «богатства (дворы, села, кони, платье) Ставра возбуждают алчность князя Владимира, приказывающего опечатать его двор, кажется, можно видеть, — продолжает В. Ф. Миллер, — историческую бытовую черту. Богатства новгородские всегда кололи глаза князьям соседним и дальним (киевским, черниговским, суздальским), и Великому Новгороду всего чаще приходилось откупаться дорогой ценой от их покушений. Новгородская точка зрения на киевского князя сказывается и в смешной роли, приписываемой князю Владимиру, которого „с ума свела" ловкая баба».

Справедливо усматривая в былине о Ставре «произведение новгородского творчества», В. Ф. Миллер видел в ней результат «переделки предполагаемой старинной новгородской песни о Ставре в былину», осуществленной «не позже XV века или, по крайней мере, того периода, когда татарские послы представлялись еще страшными для России»." Дело в том, что в старших редакциях былины переодетая жена Ставра является к Владимиру под видом грозного посла из Золотой Орды, появление которого вызывает страх князя и готовность уступить его требованиям. Позднейшая переработка заменила это мотивом сватовства к дочери князя выдающей себя за мужчину жены Ставра, в чем исследователь справедливо видел дальнейшие плоды скоморошьего творчества, направленного в сторону усиления занимательности сюжета.

Этот занимательный сюжет былины и был главным предметом изучения в посвященных ей работах, которые принадлежали еще предшественникам В. Ф. Миллера — Л. Н. Майкову, О. Ф. Миллеру, Ф. И. Буслаеву, В. В. Стасову, И. П. Созоновичу, Ф. Д. Батюшкову, А. Н. Ве- селовскому, Г. Н. Потанину, а в сравнительно недавнее время — В. Я. Проппу и Ю. Кшижановскому. Обзор этих исследований был осуществлен В. П. Аникиным,  которому принадлежит и сопоставительное изучение всех опубликованных ее вариантов при соотнесении главным образом со сказками.

Основанное на использовании сказочных мотивов, имеющих параллели в фольклоре других народов, повествование былины не дает материала для суждений о том, какое отношение могла реально иметь жена Ставра к его освобождению. Исторический смысл былины не в ее сказочных подробностях, а в отображенном ее сюжетом отношении к князю, который, согласно летописи, «разгневася» на Ставра «и затоци» его. Из контекста летописного известия, по-видимому, следует, что Владимир Мономах вызвал в Киев всех новгородских бояр, среди которых фигурирует Ставр, и отпустил после крестного целования, но часть их, включая Ставра, заключил под стражу. Хотя вина некоторых при этом объяснена, но, в чем был виноват перед князем именно Ставр, прямо не сказано.

Варианты былины усматривают его вину в хвастании своими богатствами или своей женой, которая способна доказать, что она умнее князя. Видеть в этом эпическое отображение исторической основы трудно. Представляющие'краткую молитву от лица Ставра граффити Софийского собора в Киеве подтверждают его пребывание там, а берестяная грамота — пребывание в Новгороде, Ее фрагментарность и краткость молитвы не позволяют рассматривать эти тексты как дополнительную историческую информацию, способную разъяснить содержание именно былины.

Но исторический смысл самой былины достаточно ясен, несмотря на сказочные подробности. Новгородцы добивались того, чтобы князь не вызывал их для суда в Киев — как поступил в 1118г. Владимир Мономах. Именно в этом усматривалась, очевидно, вина князя, которая послужила поводом для сложения былины, — а не мнимая или реальная вина Ставра. Он хотя и не предстает в былине положительным героем, но вызывает сочувствие как объект княжеского произвола.

В рассмотренных здесь былинах историческая основа их — на периферии; сюжеты в существенной мере обязаны воздействию сказочного эпоса. Но идейное содержание этих былин осталось исторично и после обрастания их фабулы вымыслом: пафос первой былины — в стремлении новгородцев обезопасить свою торговлю за рубежом, пафос второй — в стремлении оградить себя от княжеского самоуправства. То и другое характерно для эпохи, предшествовавшей политическому перевороту 1136 г., но сохраняло актуальность, и позже благодаря этому былины прочно вошли в устный репертуар Новгородской земли.