УСТНАЯ ИСТОРИЯ В ПАМЯТНИКАХ НОВГОРОДСКОЙ ЗЕМЛИ

Русь в скандинавских сагах. Ортнит и Сага о Тидреке Бернском - Тидрексага

Речь идет о соотнесенности русских былин с двумя обширными памятниками, отразившими германский раннесредневековый эпос. Это, во- первых, верхненемецкая поэма «Ортнит», записанная в 1220—1230 гг., но основанная на устных сказаниях, бытовавших ранее несколько веков;14 во-вторых, Сага о Тидреке Бернском (Тидрексага), записанная в Норвегии около 1250 г., но составленная, как в ней сказано, по древним немецким прозаическим сказаниям и песням.'* Она передает эпическое наследие, восходящее в основном к событиям V в. — войнам гуннов, возглавлявшихся Аттилой (годы правления: 434—453), и готов, возглавлявшихся Теодорихом (годы жизни: 454—526), которые в эпосе фигурируют как современники. Эти памятники имеют несколько общих персонажей. Одним из них является Илья Русский, знаменитый витязь, одноименный главному богатырю былин, что давно привлекло внимание и рассматривалось в ряде работ русских исследователей. Результаты суммировала напечатанная в 1978 г. статья Г. В. Глазыриной, которая призвала продолжить «привлечение иностранных источников для изучения некоторых аспектов развития русского былевого эпоса».10

Глазыриной не был известен остававшийся тогда еще в архивной рукописи труд А. Н. Веселовского, посвященный главным образом сопоставлению поэмы «Ортнит» с русскими былинами. В отличие от ряда своих предшественников, Веселовский не ограничился образом Ильи, а произвел более широкие сравнения, внеся немало существенно нового в понимание межнациональных взаимодействий устного эпоса, восходящих еще к эпохе славяно-готского общения." Автор детально обосновал свое главное заключение, состоящее в том, что центральному персонажу поэмы — Ортниту — соответствует богатырь Волх Всеславьевич, былина о котором давно и справедливо признана одной из древнейших.12

Уделив главное внимание «отражению сказаний об Ортиите в русском песенном эпосе»,13 Веселовский обсуждал и связь этих сказаний с былинами об Илье, используя попутно материал Саги о Тидреке Бернском, которую специально рассмотрел более широко в работе, напечатанной сразу после кончины автора.14 Эта сага обращала на себя внимание ученых, в частности, тем, что в ней фигурирует не только русский витязь Илья, но и русский король Владимир, которого соотносили, как правило, с хорошо известным князем Владимиром Святославичем. Весе- ловский опирался на результаты исследования Тидрексаги своими предшественниками; после его смерти оно, конечно, продолжалось.  Но результаты наблюдений Веселовского остались актуальными и были довольно интенсивно использованы в упомянутой работе Г. В. Глазыриной.

Более широко, чем она, обозрение сделанного в изучении русских мотивов Тидрексаги ранее осуществила посвятившая этому свыше сотни страниц Элла Штудер. В принципе допуская историческую подоснову таких мотивов, она в итоге констатировала, что убедительно выяснить нечто достаточно определенное пока не удалось, однако отдала должно е труду А. Н. Веселовского, закончив выводом, что решение проблемы тесно связано с дальнейшим прояснением былинного образа Ильи. А это, по заключению Штудер, «станет возможным только, если из неизвестных источников добавится новый материал».

Продвинуть вперед изучение обсуждавшихся вопросов существенно помогает именно материал Новгородской Иоакимовской летописи. В ней и в саге совпадают не только имя Владимира и время его правления. Сопоставимы данные НИЛ и повествования саги о деятельности Владимирова отца, хотя его имя в них передано по-разному. Степень же внимания, уделенная в НИЛ именно Владимиру (после которого 8 поколений правителей Руси не названы по именам), свидетельствует, что его княжение представляло собой исторический этап чрезвычайной значимости — по крайней мере для составителя НИЛ, а вероятнее — для его главного источника об этом периоде.

При сравнении с материалом саги нетрудно догадаться, в чем причина такого внимания НИЛ к Владимиру, Он был правителем Руси в период, когда она подверглась нашествиям гуннов. Это была, очевидно, эпоха максимального напряжения сил народа, «эпическое время», которое должно было оставить глубокий след в народной памяти. Сага называет Владимира королем. Употребление этого термина здесь оправданно: территория, подвластная, если верить саге, эпическому Владимиру, включала земли от моря до моря, простираясь далеко на восток (в чем, кстати, согласуются данные саги и НИЛ) и превосходя, как видно, размеры позднейшего Киевского государства X в. Этим объясняется интерес к Владимиру и Руси в Тидрексаге, главная тема которой, казалось бы, позволяла о них не упоминать.

В саге среди прочего повествуется подробно о нескольких походах гуннов при поддержке готов против «конунга» Руси Владимира, которому обычно сопутствует успех. При этом описываются битвы, после которых Аттила не раз обращался в бегство. Исход крупнейшего сражения решает Илья (названный здесь «ярлом» Владимира). Он сбил с коня готского витязя Хильдибранда, после чего даже неустрашимые готы побежали и вернулись с позором в землю убежавшего еще ранее с поля боя Аттилы. Лишь через полгода Аттила, уже вместе с самим Тидреком, решается, собрав больше 30 тысяч воинов, снова отправиться на Русь. Происходит трехмесячная безуспешная осада Полоцка. Только с помощью осадных машин гунны взяли наконец Полоцк и сравняли его с землей.

Тем временем Тидрек со своей частью войска идет дальше в Русскую землю, разрушая много замков и бургов. Под Смоленском он встретился с сорокатысячным войском Владимира. В ожесточенной битве Тидрек наносит смертельный удар Владимиру, после чего готы и гунны избивают почти всех русских воинов. Тогда Аттила встретился с победившим Тидреком у стен еще обороняемого русскими Смоленска. В нем находится ярл Ирон (названный здесь братом Владимира). Ирон со своими мужами решили сдаться на милость Аттилы. Тот, по совету Тид- река, даровал им жизнь и поставил Ирона управителем Руси, обязав выплачивать дань гуннам.

Разумеется, в таких повествованиях, построенных не на фиксации реальных фактов, а на использовании традиционных эпических мотивов, присутствует немалая доля достаточно очевидных домыслов — даже если отвлечься от обычных для эпоса гипербол и от хронологической несовместимости Аттилы и Теодориха. Аттила едва ли непосредственно участвовал в военных действиях на севере, однако против Руси могли быть направлены вспомогательные войска. Таковыми могли оказаться остготы, действительно подчинившиеся Аттиле. Военные действия сохранившей боеспособность части гуннов против Руси могли, в принципе, вестись и после его смерти — даже в период правления Теодориха. Но сам он был поглощен подчинением Италии, а отнюдь не Русских земель.

Особенно очевидна вымышленность всех рассказов саги, связанных со Смоленском, — по нескольким показателям. Сам этот город, в отличие от Полоцка, тогда не существовал, он появился только в IX в. Ирон в саге фигурирует ранее неоднократно, но не как брат Владимира и не на Руси17 (это один из сыновей британского короля Артура, убежавший вместе с братом Аполлонием к Аттиле; Ирон становится его вассалом и получает от Аттилы как ярл в управление Брандинаборг; А. Н. Веселов- ский объяснял Интерпол иро ванн остью смоленского эпизода саги появление там Ирона — в результате смешения).1* Иоакимовская летопись о кончине Владимира сообщает без какой-либо связи с военными действиями и без упоминания гуннов или готов; далее в НИЛ сказано, что по- еле смерти Владимира Русью управляли его сыновья и внуки. Достаточно ясно, что эпизод саги, приуроченный к Смоленску, был в ней просто скомпонован из эпических стереотипов ради тенденциозного прославления главного персонажа, — по военным талантам и доблести будто бы далеко превзошедшего Аттилу и даже преподавшего ему урок мудрости и великодушия.19

Тидрексага считается одной из самых ранних среди так называемых саг о древних временах. Это группа «героических саг», сюжеты которых восходят к эпосу древних германцев. В них присутствует синтез правды и вымысла, свойственный сагам вообще. Но основой повествования служит обычно историческое ядро. В саге о Тидреке Бернском, которая представляет собой переложение германских эпических сказаний, таковым признаны реальные походы гуннов во главе с Аттилой и деяния короля остготов Теодориха Великого.

Сага, как это видно из приводившихся выше кратчайших пересказов, оказывая явное предпочтение Тидреку перед другими своими персонажами, особенно — перед Аттилой, нередко стремится, однако, соблюсти объективность по отношению к русским. Например, Илья в саге охарактеризован позитивно: он был муж мирный и приветливый, однако — «великий властитель и сильный витязь».21 Илья — имя христианское, следовательно, он предстает в саге христианином (в то время были уже христиане и среди северных соседей Империи).

Несомненным христианином Илья является в поэме «Ортнит», где он именуется Илья Русский. События происходят вне пределов Русской земли, а Илья действует рядом со своим младшим родственником королем Ортнитом, воюя против язычников в Сирии. Согласно немецкой поэме, Ортнит управляет частью Ломбардии, а Илья Русский помогает ему добыть невесту вооруженной рукой — вследствие отказа отца отдать свою дочь. Сам по себе этот тип эпического сюжета традиционен для европейского эпоса.32 В русском он тоже разработан: былина о женитьбе князя Владимира, отзываясь на известный факт из биографии Владимира Святославича, исторически верно называет участником добывания невесты Добрыню. Но любопытно, что в варианте, который по фактическим реалиям наиболее архаичен, старшим товарищем Добрыни в вооруженном сватовстве выступает Илья, причем именно он привозит невесту на Русь.23 Перед нами, очевидно, воздействие древнего эпического повествования об Илье на «младшую» былину с однотипным сюжетом.

Владимир, Илья и Ортнит, согласно данным германских памятников, состоят в родственных отношениях: Илья является дядей Ортнита по матери, согласно поэме «Ортнит» (или по отцу — согласно Тнд- рексаге).24 Существенно, что генеалогия поэмы «Ортнит» (которой обоснованно отдал предпочтение А. Н. Веселовский) не дает повода считать Илью сыном наложницы Всеслава, как о том упомянуто в Тид- рексаге. Илья, очевидно, являлся сыном родственницы Всеслава. Веселовский обратил внимание на то, что Илья, обращаясь к Ортниту, называет его племянником («oehemi»);  а Ортнит, отвечая ему, говорит: «Я сын твоей сестры».26 Поэма «Ортнит» заслуживает большего доверия в характеристиках, касающихся Руси, так как содержание этого памятника не связано с настроениями, которые были порождены военными действиями гуннов и подчиненных Аттиле остготов против русских, что, естественно, обусловило враждебную им тенденциозность Тидрексаги.

Отображение древнерусского эпоса в НИЛ дает иные формы имен отца и братьев Владимира, чем зафиксированные в саге. Это нетрудно объяснить трансформациями при переходах из устной традиции в письменную, из славянской — в германскую и эволюционированием при длительном бытовании в рамках самих этих традиций (см. ниже отмеченную А. Н. Веселовским трансформацию имени Всеслава).

Генеалогия эпических героев — результат преломления в эпосе представлений о реальной генеалогии, которая сама по себе не была зафиксирована. Возможность частично согласовать построения, выводимые из двух независимых литературных обработок почти синхронных сюжетов древнегерманекого эпоса (что продемонстрировал А. Н. Веселовский) и весьма краткой передачи сведений, почерпнутых из древнерусского эпоса в НИЛ, с данными, какие можно извлечь из русских былин о тех же эпических персонажах, — разумеется, еще не доказательство реальных родственных отношений исторических прототипов. Но это — свидетельство устойчивости эпической памяти и показатель либо очень давних взаимосвязей разноязычных эпических традиций, либо — общности их исторической основы.

К. Мюлленгоф, первым основательно изучивший Тидрексагу, не сомневался, что Владимир и Илья в ней — те самые, о которых повествуется в былинах.  С этим были согласны почти все позднейшие исследователи, обращавшиеся к Тидрексаге в связи с древнерусским эпосом: полагали, что эпический князь Владимир и его главный богатырь представляют в этой саге привнесение, обязанное былинам, которые в Германии стали известны, вероятно, через купцов, бывавших на Руси в XI—XII столетиях. Российские эпосоведы и историки средневековой литературы, обращавшиеся к этой теме, за немногими исключениями, были единодушны в том, что германский эпос отобразил сведения, почерпнутые непосредственно или опосредованно из русских былин об Илье и князе Владимире, чьим историческим прототипом послужил управлявший Русской землей в конце X и начале XI в. киевский князь Владимир Святославич. '

Никто, кажется, не обратил должного внимания на странное при такой гипотезе обстоятельство: то, что говорится в немецком эпосе об Илье, отчасти можно увязать с содержанием некоторых из записанных былин о нем, но повествования Тидрексаги о деяниях Владимира не имеют соответствий в известной по летописям биографии Владимира Святого.

А недавно было установлено в результате проведенного впервые сплошного обследования основных собраний былин, что их сказители XVII—начала XX вв. почти никогда не называли былинного князя «Владимир Святославич»: отчество либо опускалось, либо имело форму «Всеславич» (иногда — «Сеславич»). Она присутствует повсеместно (89 раз) в коллекции старейших записей XVII—XVIII вв.; только она есть и в классическом собрании XVIII в. — Сборнике Кирши Данилова и в передающем архаичную традицию собрании сибирских записей С. И. Гуляева. 

Проведший эту сопоставительную работу В. М. Гаиак в итоге констатировал с удивлением, что «вместо ожидаемого отчества исторического Владимира доминирует Всеславич».30

Однако А. Н. Веселовский в работе, только теперь опубликованной, оказывается, уже писал, что в эпическом Владимире Тидрексаги он не усматривает «Владимира Святого (ок. 1000 г.), как это делает Мюллен- гоф».31 Веселовский проанализировал сведения саги, относящиеся к эпической генеалогии ее русских персонажей. В результате детального разбора с привлечением поэмы «Ортнит» и обстоятельных сравнительных данных ученый пришел к заключению, что имя Владимирова отца в саге представляет собой видоизмененный германский эквивалент славянского имени Всеслав.32

Таким образом выясняется, что былинному князю Руси Владимиру Всеславичу соответствует в Тццрексаге «конунг» Владимир Всеславич, при котором Русь подвергалась нашествиям гуннов и готов, а былинному богатырю Илье — «ярл» Илья, герой сражений с этими противниками Руси." Существенно, что разные памятники германского эпоса не расходятся в характеристиках Ильи, отмечая не только его исключительные качества воина, но и его высокий социальный статус.

Однако в былинах нередко говорится, что Илья Муромец — сын крестьянина или что он — казак. Глава исторической школы русских эпосоведов Всеволод Миллер в ряде своих трудов доказывал, что крестьянином главный герой русского эпоса становился уже в тот период, когда бытование былин сосредоточилось в крестьянской среде, а казаком — в Смутное время, в связи с активизацией тогда казачества.3"1 В записанных текстах былин встречаются только отзвуки прежних представлений о высоком общественном положении Ильи, на что справедливо обращал внимание В. Ф. Миллер.

Вместе с тем характерно, что образы двух других особенно популярных эпических героев — Добрыни и Алеши — при бытовании былин в крестьянской среде подобных изменений не претерпели: Добрыня остался родственником былинного князя Владимира, соответственно тому, каковым был исторический Добрыня по отношению к историческому князю Владимиру Святославичу; Алеша остался сыном клирика, соответственно тому, каковым был фигурирующий в летописях «храбр» Александр Попович. Деятельность исторических лиц, послуживших прототипами этих богатырей, согласно показаниям летописей, может быть отнесена к X—XIII столетиям. За шесть веков устной передачи посвященных им бьшин до первых научных записей симпатии крестьянских сказителей не успели превратить в крестьян никого из богатырей, соотносимых с представителями иных слоев населения Киевской Руси.

Естественно полагать, что преображение характеристик гораздо более древнего богатыря Ильи явилось результатом слияния прежнего эпического образа с образом одноименного фольклорного персонажа более позднего происхождения. К уяснению этого отчасти был близок уже Ф. И. Буслаев.  Но вплотную подошел позднее В. Ф. Миллер. Он указывал на необходимость различать в дошедших до собирателей былинах «северо-западного Илью, получившего силу от Святогора, от северо-восточного муромского крестьянина-сидня, исцеленного каликами и получившего силу от чудесного питья». Напомнив об Илье Русском в поэме об Ортните и о ярле Илье в Тидрексаге, ученый отождествляет именно с этим эпическим образом былинного Илью, обязанного силой древнему Святогору (предание о котором «сложилось в северо-западной полосе России, в пределах псковских и Чудского озера»). Резюмируя,B.       Ф. Миллер пишет: «Этот Илья не муромский мужик, а Илья западный, потомок того, которого имя попало в немецкую поэму и скандинавскую сагу».

«Потомком» древнего Ильи Русского в дошедших до собирателей фольклора былинах стал богатырь Илья Муромец, прозвание свое получив от повлиявшего на эволюцию былинного образа позднейшего персонажа — муромского крестьянина Ильи. Воинские подвиги его прототипа летописцами не были отмечены, но благочестивая кончина преподобного Ильи Муромца (при отсутствии, однако, Жития) засвидетельствована церковью.

Следует отметить в данной связи обстоятельство более существенное: очевидную неполноту соответствий между былинным историческим самосознанием и исторической реальностью времен Владимира Святого и Владимира Мономаха (признававшихся, впрочем, справедливо двумя прототипами былинного князя Владимира). Наличие, бесспорно, позднейших слоев в некоторых былинных характеристиках взаимоотношений эпического главы Русской земли с его окружением, давно указанное и объясненное исследователями, далеко не исчерпывает сути противоречия. Оно состоит не столько в эпизодических, явно наносных отзвуках реалий московского самодержавия, сколько в чертах, так сказать, противоположных, но пронизывающих, напротив, самую основу былинных повествований. Это патриархальный «демократизм» княжеской власти и архаичность социального уклада в эпосе — слишком недостаточно соответствующие тому, что нам известно о Киевской Руси (на что уже не раз обращалось внимание в науке).

Объяснение фундаментальных черт любого исторического эпоса следует искать в реалиях эпохи, которой обязан был этот эпос своим возникновением и, соответственно, формированием основополагающих признаков. В древнерусском эпосе они восходят не к времени Владимира Святославича, а к общественным отношениям (и историческим ситуациям) гораздо более ранним.

Сущность условий, наиболее благоприятных вообще для возникновения народного эпоса, была охарактеризована А. Н. Веселовским в теоретических обобщениях, осуществленных в 1880-х гг., но только теперь наконец опубликованных. Такие условия Веселовский определял как «выход в историю»: это «большие народные военные движения, новые оседлости, новые политические сложения».38 В качестве примеров он назвал Троянскую войну, переселение народов, борьбу с сарацинами, отобразившуюся в эпосе старофранцузском. Не останавливаясь в данной связи подробно на русских былинах, Веселовский упоминает очевидность того, что «борьба с татарами заслонила собой другую, более древнюю, лежавшую в основе древнейшего эпоса».39

Более древняя борьба, по масштабам и напряжению своему сопоставимая с борьбой против Золотой Орды, — это едва ли отражение половецких набегов при Владимире Мономахе, печенежских — при Владимире Святом, едва ли отпор притязаниям хазарских каганов при его предшественниках или предпринимавшиеся ими успешные и неуспешные заморские и зарубежные походы. Все это, конечно, должно было влиять на древнерусский героический эпос, и нетрудно указать в дошедших былинах отголоски упомянутых исторических ситуаций. Но все же «выход в историю» древнерусского этноса следует, очевидно, соотносить не с призванием Рюрика, а с великим переселением народов.

Это проявилось не только о том, что по своей типологии и ряду конкретных признаков некоторые сюжеты и персонажи былин тяготеют еще к III—IV столетиям.40 В русском эпосе видны отзвуки характерного для тех времен общественного устройства (о чем напоминал Веселовский) и происходивших тогда действительно грандиозных межэтнических катаклизмов, судьбоносных для народов, которые выдержали эти исторические испытания.

Существенно, что не одна Тидрексага отобразила крупные военные столкновения, в которых участвовали гунны и русские. Почти на полвека ранее этой саги о таких событиях писал Саксон Грамматик в своем труде «Деяния данов», соответствующая часть которого основана на передаче эпических сказаний древних датчан.  По своему жанру этот материал аналогичен Тидрексаге, историческое зерно угадывается с трудом, будучи заслонено традиционными мотивами эпоса. Однако не раз говорится о Руси, упомянут укрепленный Полоцк.  Решающая роль в борьбе против гуннов отведена датскому королю Фротону, но из текста следует, что в событиях участвуют русские. Говорится о семидневном победоносном сражении с гумнами, в котором сразу же «образовались такие груды убитых, что три главные реки Руси, вымощенные трупами, наподобие мостов, стали легко проходимыми для пешеходов». После описания битвы сказано о распределении земель между победителями гуннов, причем Северная Русь обозначена как «Holmgardia». Об истолковании скандинавами термина «Holmgard» речь пойдет далее. Пока же необходимо подчеркнуть, что независимые друг от друга источники — датский и норвежский, совершенно по-разному трактуя события борьбы против гуннов, оказываются единодушны в представлении, что Русь участвовала в этой борьбе.

Однако причастность русских к тому, что совершалось в Европе в эпоху великого переселения народов, едва ли могла ограничиваться сражениями с войсками гуннов. Тогдашние перемещения племен и этнических групп, вступавших в разнообразные военные союзы, в самых общих чертах известны. Но далеко не всё описывали детально авторы немногих дошедших до нас исторических сочинений того времени. Поэтому не стоит пренебрег ать и поздними отображениями в русской устной традиции. Фрагментарные припоминания об исторических ситуациях V—VI вв., как можно полагать, даже в XV—XVI столетиях могли еще сохраняться (будучи, конечно, деформированы позднейшими осмыслениями) — подобно тому, как в устном репертуаре XIX столетия бытовали еще остатки воспоминаний о событиях IX в., переосмысленные в позднейших преданиях о Гостомысле и Рюрике, которые успели записать собиратели фольклора в иовое время.

Это побуждает отнестись со вниманием к произведенной в 1525 г. Павлом Иовием Новокомским (Паоло Джовио) записи ответа русского гонца в Риме Дмитрия Герасимова на вопрос, не осталось ли у русских «какого-нибудь передаваемого из уст в уста от предков известия о готах или не сохранилось ли какого-нибудь записанного воспоминания об этом народе, который за тысячу лет до нас низвергнул державу цезарей и город Рим, подвергнув его предварительно всевозможным оскорблениям».

Согласно передаче Иовия, Герасимов «ответил, что имя готского народа и царя Тотилы славно у них и знаменито и что для этого похода собралось вместе множество народов и преимущественно перед другими московиты. Затем, по его словам, их войско возросло от притока ливон- цев и приволжских татар, но готами названы были все потому, что готы, населявшие остров Исландии или Скандинавию (Scandauiam), явились зачинщиками этого похода».'1'

Насколько точно зафиксировал Иовий сказанное ему Герасимовым, мы, конечно, не знаем. Явно поздним осмыслениям XV—XVI вв. обязаны упоминания ливонцев и татар, а термин «московиты» характерен для обозначения русских в Западной Европе, им постоянно пользуется сам Иовий. Географические и исторические ошибки и неточности не отменяют ценности главного содержания информации, которую сообщил Герасимов, остаются правдоподобные в своей основе сведения об участии предков «московитов» в разноплеменных войсках, вместе с готами завоевывавших неоднократно Рим и подчинявших Италию — не только во времена Тотилы (что не противостоит обобщающим научным воззрениям XX столетия).46 От кого и где усвоил это представление переводчик, позднее участвовавший в работе по подготовке в Новгороде Геннадиевной Библии, неизвестно. Исследовавшая его деятельность Н. А. Казакова высказывала предположение, что «Герасимов был уроженцем Новгорода».47

Память об эпохе великого переселения народов, смутно и фрагментарно сохраненная преданием, которое бьшо знакомо русскому человеку начала XVI в., вряд ли не получала трансформированного отображения и в устном героическом эпосе, бытовавшем тогда в пределах Новгородской земли.

Так как формирование основного ядра древнерусского эпоса происходило, очевидно, за несколько веков до эпохи Владимира Святого, следует признать обязанные ей исторические реминисценции в принципе такого же рода вторичными привнесениями, каковы обязанные уже ХШ—XVI вв. устойчивое наименование исторических противников Руси татарами, нередкое в былинах название Куликова поля, имена вражеских предводителей Батыя, Мамая и т. п. Но дело не только в именах и географических реалиях. Сами сюжеты основных былин об отпоре вражеским нашествиям — в том виде, в каком они дошли до собирателей фольклора, — предстают как отзвуки достаточно известных событий XIII—XV вв., но вместе с тем — как переработки произведений более ранних.

Стабильные категории народного самосознания, естественно, отображались в наиболее устойчивых, типовых сюжетах эпических песен. Привязка такого сюжета к позднейшему историческому факту, сопровождавшаяся введением в предшествовавший текст соотносимых именно с данным событием повествовательных мотивов, наиболее ощутима в былинных именах. Однако замена их в подобных случаях происходила, по- видимому, относительно редко: вводились новые герои, но маркированные образы наиболее привычных и особенно любимых персонажей в эпосе оставались.

Сага о Тидреке Бернском и поэма «Ортнит» — а говоря точнее, те устные эпические произведения, которые ими отражены, — как бы передают два периода эпической «биографии» Ильи. Ранние свои подвиги Илья совершает, будучи «ярлом» при «конунге» Северной Руси Владимире Всеславиче и отражая натиски гуннов. В дошедших до нас былинах с первым периодом условно можно сопоставить те сюжеты их, где Илья Муромец служит киевскому князю Владимиру, обороняя Русскую землю — главным образом от татарских нашествий.

Второй период предстает в поэме «Ортнит». Покинув Русь, Илья совершает подвиги, помогая своему родственнику за ее рубежами — вооруженным истреблением язычников. В дошедших былинах не сохранилось прямой соотнесенности Ильи и Волха, который Веселовским убедительно отождествлен с Ортнитом. Но несколько былинных сюжетов посвящены аналогичного рода подвигам Ильи, совершаемым вдали от Русской земли.

Можно по-разному оценивать степень переработки в Тидрексаге ее немецких устных источников, но было бы, конечно, неправомерно возводить к плодам этой переработки все сведения о Руси и русских персонажах, Столь же неоправданно возводить эти сведения к плодам восприятия носителями немецкой устной традиции впечатлений от фактов славяно-германских отношений в период, непосредственно предшествовавший написанию Тидрексаги. То и другое, разумеется, должно было отобразиться в ее дошедших текстах, и вообще невозможно допустить, чтобы она оказалась свободна от подобных воздействий — не только в деталях и способе изложения, но и в восприятии его исторической канвы. Закономерности устного бытования исторических сведений на протяжении нескольких столетий, несомненно, должны были проявиться в существенных деформациях содержания первоначальных отображений борьбы гуннов против Руси. Но невозможно оспаривать само существование исторической основы, как невозможно игнорировать мнения лингвистов и археологов относительно существования в тот период не только славян, но и собственно руси. В этом убеждает совокупность данных, добытых исследованиями последних десятилетий.

Фигурирующие в Тидрексаге города Русской земли это прежде всего «Holmgard», Полоцк и Смоленск. Все их упоминания сагой были в науке тщательно фиксированы и снабжены историческими справками еще около полувека назад.  Теперь издана сводная работа Т. Н. Джаксон, основанная на совокупности древнескандинавских источников, где много места уделено Полоцку; но не обойден вниманием и Смоленск. В реальное существование тогда на Руси городов, снабженных каменными стенами и башнями, о которых не раз говорит сага (характеризуя в особенности Полоцк), поверить, конечно, так же трудно, как и в то, что мнимая победа над русскими под Смоленском была одержана благодаря решающей помощи Аттиле со стороны Тидрека, исторический прототип которого на самом деле родился в год смерти Аттилы. Но, согласно данным археологии, не собственно города, а протогород- ские поселения могли уже в то время существовать на месте нынешних городов или в некотором отдалении от них. Смоленск засвидетельствован археологически только с IX столетия. Хотя вопрос о местоположении первоначального города давно является предметом дискуссии, причем высказывалось мнение, что его «ранние культурные напластования могли быть уничтожены»,  это все же не относится ко времени ранее IX в.

Однако Полоцк, который, согласно Тидрексаге, был полностью разрушен гуннами, стоит на месте древнего городища, нижний культурный слой которого датируется либо «второй половиной I тысячелетия до н. э.—рубежом н. э.»,  либо — «первой половиной I тыс. н. э.».

Судя по изложению Тидрексаги, центром Руси ее составители считали, вне сомнения, «Holmgard». Рассказывая о неприятельском вторжении в пределы Русской земли еще при Владимировом отце (называемом здесь Гертнитом), сага говорит, что вражеский предводитель «въехал в Хольмгард, который был главным над городами конунга Гертнита». Из Хольмгарда осуществляет и свой ответный поход русский «конунг»: он «снарядился в поход из Хольмгарда и направился к северу по пути к земле вилькинов»." Главным городом Руси Хольмгард остается и при Владимире, когда тот воюет против гуннов. Согласно изложению саги, «Владимир, конунг Хольмгардский <...> пришел в землю гуннов и производит опустошение с огромным войском»."

Маловразумительно беглое упоминание только в одном из двух ранних списков этой саги Киева (который, согласно киевскому Синопсису, был основан в 430 г.,  а согласно выводам украинских археологов, лишь после середины V в. как поселение реально существовал).41 Но в саге говорится подробно о военных действиях гуннов против Северной Руси. Именно там, судя по эпическим повествованиям саги о Тидреке Бернском, находилась в V в. основная часть владений русских «конунгов». С этим согласуется соответствующая часть текста Иоакимовской летописи: о древнем князе Владимире, о его предках и его потомках здесь говорится в контексте географических реалий Северной Руси и Прибалтики, но не Киевщины.

Названия русских городов сага, записанная в Норвегии в ХШ столетии, передала, естественно, в соответствии со скандинавской средневековой терминологической традицией. Термин «Holmgardr» использовался не как специальное название именно Новгорода, или всхолмленной части его Славенского конца, или Городища, а являлся просто «обозначением столицы Северной Руси».  В период, когда составлялась на основе немецких устных источников письменная Сага о Тидреке Бернском, Хольмгард, конечно, ассоциировался у скандинавов с Новгородом.  Но в каком месте за семь веков до того находился центр Северной Руси в период ее противостояния гуннам, предстоит еще выяснить археологам.

Как обнаруживается, задача эта осуществима. На проходивших в Великом Новгороде в 2006 и 2007 гг. конференциях археологов прозвучали доклады о предварительных результатах начатых еще в 2004 г. раскопок в Восточном Приильменье. Там около середины I тыс. н. э. было укрепленное поселение, возникшее значительно ранее. Оно оказалось оставлено жителями в связи с военными событиями. А в VI в. на его месте вновь создаются более мощные укрепления в технике, характерной и для славянских городищ Центральной Европы. Это укрепленное поселение просуществовало до конца IX или начала X в., когда погибло Цри пожаре и больше не возобновлялось.

Хорошо известны исторические примеры позднейшего возобновления на ином месте городов после вражеских нашествий. Вторично возникла Рязань на основе Переяславля-Рязанского, причем территория древней Рязани после ее разрушения татарами осталась незаселенной. По археологическим данным, Полоцк еще и в X в. «был разрушен и сожжен», после чего полоцкие князья «возвели новую крепость на более удобном месте, в устье р. Полоты».  В период нашествий гуннов центр Северной Руси (и не только он) мог не один раз менять свое местоположение. То, что нашли археологи в Восточном Приильменье, это, как можно думать, следы одного из многих тогдашних поселений будущей Новгородской земли. Но поиски их весьма затруднены тем, что в V в., очевидно, еще не сооружались высокие насыпи для возведения городских стен, подобные валам, указывающим до сих пор местоположение Старой Рязани.

Письменные скандинавские источники начали появляться гораздо позднее, поэтому дополнить данные археологии они могут только тем, что фиксируют бытие русских городов, существовавших в X в. и в последующее время. Но немецкие устные источники, использованные в Тидрексаге, отображали традицию, которая так или иначе восходила к произведениям, использовавшим припоминания о событиях V в., о действовавших в этом столетии исторических персонажах, о тогдашних географических реалиях.

Сколько-нибудь четко вычленить в саге историческую правду из обильного эпического вымысла, конечно, невозможно. Но вместе с тем невозможно объяснить случайностью наличие существенных совпадений в независимых друг от друга источниках. О противостоянии Руси гуннам говорится в весьма различных по основному содержанию отображениях древнего эпоса, которые дошли в письменных фиксациях у норвежцев и у датчан. Приурочение в былинах именно к Владимиру Всеславичу эпического противостояния вражеским нашествиям, по масштабам своим не имеющим исторических аналогий в княжение Владимира Святого, но сопоставимым с описанными в повествованиях Тидрексаги, побуждает признать последние отображением ситуаций, которые могли служить первоначальной исторической основой центрального былинного цикла. Естественно, что конкретное содержание дошедших в относительно недавних записях многослойных бьшин о борьбе против вражеских нашествий очень мало соотносимо с той интерпретацией исторической основы, какая присутствовала в германском эпосе, трансформирование отобразившем самосознание отнюдь не Руси, а остготов, реально участвовавших в военных действиях, которые вел Аттила.