ИСТОРИЯ КЛИМАТА

СВОДНЫЙ ОБЗОР  

Вопрос первый: соотношение между историей климата и историей человечества. Ранее я касался его лишь попутно, теперь мне хотелось бы вновь на нем задержаться, не претендуя, однако, на исчерпывающее его освещение (так как потребовалась бы специальная работа).

Переход от исследования климата к человеку, или от непогоды к средствам существования, входит в задачу агрометеорологии. Я ограничусь исследованием соотношения между метеорологическими условиями в разные сезоны и зерновыми культурами.

Прежде всего, рассмотрим, как сказывается зима на урожаях? Во Франции, как единодушно подтверждают все агрометеорологические исследования, холодная зима (за исключением крайне суровой) не только не опасна для урожая зерновых, но даже, наоборот, благоприятна. В департаменте Сена и Уаза «в годы, когда средняя температура зимы была ниже 3° (при норме 3,8°), урожаи оказывались избыточными, а когда зимняя температура превышала 5°, урожаи были недостаточными». Эти результаты, по статистическому исследованию, проведенному Сансоном  за тридцать лет (1901—1930 гг.), подтверждаются как экспериментальными наблюдениями , так и сельскохозяйственной практикой

В самом деле, в северной части Франции пагубной является не суровая, а дождливая зима; если это справедливо для департамента Сена и Уаза, то это тем более справедливо для департамента Нижняя Луара, где влияние дождей на урожаи часто оказывается решающим.

Возвращаясь к XVII и XVIII вв., можно, следовательно, сказать, что зимы тогда были, вероятно, более суровыми, чем теперь, не оказывали отрицательного влияния на урожаи, за исключением 1709 или 1789 гг., когда были экстремальные холода. Тенденция к похолоданию зим и к росту ледников (которую обнаружили многие авторы) после 1540 г. и между 1600 и 1850 гг., не была катастрофической для экономики. И ею при современном состоянии знаний, вероятно, не следует объяснять длительный (гипотетический или реальный) «кризис» XVI столетия.

Похоже, однако, что положение в северных странах следует рассматривать с других позиций: слишком сильные морозы зимой являются там подлинной помехой для развития зерновых культур, и тенденция к усилению суровости зим могла вызвать тяжелые последствия, тогда как во Франции такой тренд практически безвреден или даже благоприятен.

Каково же воздействие на урожаи зерновых весны и лета, иначе говоря, периода вегетации, который следует за мертвым (зимним) сезоном? В северных странах оно несложно и обусловлено в основном температурой: теплый вегетационный период, особенно теплое лето,— лучшая гарантия для хорошего урожая. Это справедливо как для Швеции [386, стр. 332—357]2, так и для Финляндии [192, стр. 90—105]. И наоборот, дефицит тепла в период вегетации вызывает в этих странах дефицит зерна. В предельном случае это известные «зеленые годы», когда зерно не вызревает и остается зеленым, гниет на корню, например 1596—1602, 1740— 1742 голодные годы в Скандинавии.

Южнее, в Англии, во Франции, влияние климатических условий периода с марта по август оказывается более сложным. Весной, разумеется, существенными факторами остаются тепло и свет. В департаменте Сена и Уаза, если зимние условия были благоприятными, для серьезной угрозы урожаю достаточно, чтобы инсоляция весной была меньше 540 часов, а средняя температура воздуха ниже 9° [324, стр. 34]. Теплая и солнечная весна, наоборот,— счастливое предзнаменование как для озимых, так и для яровых3: она благоприятствует созреванию одних и посеву других.

Зато, когда начинается лето, решающую роль в итогах сбора зерновых в бассейнах Парижа или Лондона играют осадки. Не то, чтобы следовало опасаться засухи или недостатка дождей, как можно было бы думать, если придерживаться некоторых традиций литературы средиземноморского происхождения. Как раз наоборот, именно избытка дождей нужно бояться на этих широтах. Так, достаточно, чтобы в департаментах Сена и Уаза, Нижняя Луара за лето (до сбора урожая) количество осадков превысило среднюю многолетнюю сумму, и урожай, даже если зимние и весенние условия были благоприятными, будет недостаточным. Ибо летний дождь — это полегание и гниение хлебов. Наоборот, сухое лето, вредное для скотоводства, оказывается благоприятным для озимых и яровых хлебов. В Англии, где зерно убирают в более поздние сроки, чем во Франции (часто в сентябре), сухая погода летом— важный фактор для получения высокого урожая. Она сказывается на урожае не только текущего, ной последующего года [184].

Таким образом, для пшеницы в Англии, как и в северной половине Франции, требуется сухое лето, но не очень жаркое.

Но такие данные также слишком неопределенны. Их следовало бы сначала уточнить... Слихер ван Бат в прекрасной статье, относящейся прежде всего к Голландии и Англии, дал детальный «портрет-робот» идеального климата для зерновых [344]. Он во всяком случае хорошо показывает сложность корреляции «климат—урожай». Это исключительно тонкое описание дает много материала для размышления, а также своеобразно подчеркивает, что сухость погоды часто бывает благоприятным обстоятельством. Однако, так как это описание относится к современным нам зерновым культурам, качество семян которых значительно улучшено селекционированием, оно требует дополнения. Но можно ли это описание отнести полностью к зерновым культурам прошлых веков, когда они безоружные — технические и генетические средства были гораздо менее развитыми, чем сейчас, — противостояли климату?

В отношении XIII в. хороший ответ на этот вопрос можно получить в работе Джона Титова [361]. Он взял из годовых отчетов Винчестерского епископства, которое имело поместья в каждой епархии, приблизительно 800 климатических текстов, сообщавших о хорошей или дождливой погоде за каждый сезон в период между 1209 и 1350 гг. Стало известно, например, что летом 1263 г. «луг в поместье Пиллинжебер не был выкошен по причине большой засухи» (in prato de... levando et falchando nihil hoc anno propter magnam siccitatem), а в поместье Виригрейв в зиму 1272 г. «одиннадцать акров поля не были засеяны овсом из-за разлива воды» (propter inundacionem aque) [361, стр. 372, 374].

Титов систематизировал эти данные по годам и по времени года и сопоставил их с данными о ежегодных урожаях зерновых, которые были взяты также из этих отчетов. Что дает это сопоставление?

Во-первых, хорошие урожаи (то есть урожаи на 15% выше среднего за столетие), по данным Винчестерского епископства, появляются в результате такой последовательности сезонов:

лето и осень предыдущего года очень сухие;

зима суровая, или указаний не приводится (средние условия?);

лето очень сухое.

Плохими же урожаи были, когда создавался один из двух типов последовательности сезонов:

тип 1 (переувлажненность)

осень предыдущего года влажная или очень влажная. Поля

мокнут на протяжении нескольких недель подряд; зима влажная; лето влажное.

тип 2 (засушливость)

Предыдущая осень влажная;

о зиме указаний не приводится (средние условия?); лето сухое.

В делом осадки играют наиболее важную роль (Титов подтверждает выводы Слихера ван Бата). Иногда дефицит осадков — классический эпизод летней засушливости — является причиной плохих урожаев в Англии в XIII в., но, вообще говоря, бояться следует, как раз обратного — избытка осадков. Когда земля пропитана водой на протяжении нескольких последовательных сезонов, посевы затапливаются, естественные нитраты выщелачиваются, появляется много сорняков, колос полегает, почерневшие снопы гниют. В конечном счете из-за избытка влаги в и так достаточно «водянистой» Англии урожай зерновых снижается, что может стать причиной сильного голода, характерного для средневековья.

Что касается температур, то они не оказывают заметного влияния на урожаи. Холодные зимы (за исключением явно суровых) скорее благоприятны для зерновых. Это видно, например, из отчетов Винчестерского епископства за 1236, 1248 и 1328 гг. Еще раз повторим ту же мысль: продолжительные серии холодных зим, вроде тех, которые отмечались во время Фернау, не обязательно были неблагоприятными для производства средств пропитания человека.

Рассматривая этот вопрос шире, увидим, что климатические факторы, ограничивающие урожаи зерновых и обусловливающие бедственное состояние, различны в разных географических районах.

Так, в средиземноморской Европе понижение урожаев определяется в основном засушливостью. На другом краю континента, в северной части Европы, критическим фактором во все сезоны является температура: долгая последовательность холодных лет могла отрицательно сказаться на сельскохозяйственной экономике этой зоны.

Наконец, в районах Европы с морским умеренным климатом основную опасность таят в себе дождливая зима, холодная и мокрая весна, влажное лето, иначе говоря, основную опасность создает повторение влажных лет.

А вот вековые флуктуации, подробно изучаемые в этой книге, касаются только повторений холодных (или теплых) лет и холодных (или теплых) периодов.

Следовательно, для стран с умеренным климатом невозможно непосредственно перейти от вековых климатических масштабов к вековым экологическим масштабам.

Можно ли утверждать, что годы с леденящими морозами, годы с холодными летними сезонами (те и другие хорошо выделяются на наших диаграммах) соответствуют холодным, влажным и опасным для зерновых культур ситуациям? Я уже предлагал это соотношение в качестве рабочей гипотезы [227]. Но эту гипотезу больше нельзя поддерживать. Пьер Педелаборд показал (на примере парижского района — крупного производителя зерна), что дожди совершенно не коррелируются с морозами или прохладой. «Отличительной чертой этого влажного парижского района,— пишет он,— являются возмущения, приносящие теплый воздух с большим влагосодержанием (циклоны, приходящие с юго-запада). Следовательно, повышение количества осадков не обязательно относится к гнилым сезонам или месяцам. Месяцы с наиболее обильными осадками — это теплые месяцы с наибольшим количеством часов солнечного сияния. Месячные или сезонные суммы осадков не характеризуют в нашем районе основные (температурные) признаки погоды» [292, стр. 402].

Соотношение между физикой климата и историей человечества можно представить еще и по-другому. Оставим на минуту тонкие анализы агрометеорологии. Обратимся к истории и займемся вопросами крупного плана и большими отрезками времени- Существует ли вообще связь между какой-либо вековой флуктуацией климата и таким крупным эпизодом из истории человечества, как, например, миграция или длительная экономическая депрессия и т. д.? Стимулировала ли мягкость погоды в тысячном году и в близкие к нему столетия походы викингов и великие географические открытия? Способствовала ли суровость погоды XVI столетия так называемой экономической атонии этой эпохи?

Вопросы увлекательные, но трудно разрешимые, так как не совсем ясны лежащие в их основе допущения и не завершена их постановка. Может ли отклонение средней вековой температуры до ГС оказывать какое-либо воздействие на деятельность людей,' на сельское хозяйство соответствующего общества? Вопрос не разрешен даже для хорошо изученного XX столетия (см. главу III). Тем более его сложно разрешить, по крайней мере в настоящее время, для предшествующих времен, для которых пределы знания гораздо более ограниченны.

Что касается миграции, то ее связь с климатом имет двойное толкование. Германцы первого тысячелетия до нашей эры покидали свою первоначальную родину потому, что их гнал суровый холод (см. главу III). Скандинавы совершали до тысячного года то же самое, но по причинам как раз противоположным. Мягкий климат, стимулировавший их сельское хозяйство и рост населения, вынудил их в конечном счете вывозить избыток мужчин—воинов... Что можно сказать по поводу таких противоречивых и недоказательных умозрительных построений?

Колебание Фернау (многовековая фаза наступания ледников и относительного похолодания, 1590—1850 гг.) также совпадает как с фазами экономической депрессии (некоторая часть XVII в.), так и с фазами подъема экономики (XVIII в.). Можно ли в таких случаях говорить о существовании прямой причинной связи?

Иными словами, незначительная амплитуда вековых флуктуаций температуры, независимые от них и неоднозначные явления из истории человечества — все это в настоящее время препятствует установлению какой-либо причинной связи между ними. В ожидании исчерпывающего исследования (причем еще неизвестно, возможно ли оно) наиболее правильно было бы временно отказаться от вынесения суждений об этом, что, однако, нельзя рассматривать как скептицизм. Для меня достаточно было установить в этой книге, некоторые первичные события, относящиееся к собственно истории климата; вторичные явления, или отражение первичных явлений на истории человека, относятся к области другого, еще не начатого исследования.

Или, если говорить точнее, подобное исследование было предпринято более или менее успешно лишь для такого большого и находящегося в переходных условиях района, как засушливый Юго- Запад Соединенных Штатов Америки.

Археологические данные позволяют выявить для этого района тренд в истории развития человечества,. а дендрологические свидетельствуют о происходивших колебаниях увлажненности. Для этих двух рядов допустимы некоторые сопоставления.

По данным раскопок и с помощью углеродного анализа была составлена хронология сельского хозяйства индейцев доколумбова времени в штатах Нью-Мексика и Аризона. Оно зародилось незадолго до начала нашей эры и расцвело между 700 и 1200 гг., когда земледельцы, возделывавшие культуры, характерные для зоны пустынь, и питавшиеся тыквами, кукурузой, фасолью, селились в больших деревнях; затем сельское хозяйство индейцев приходит в упадок, и этот упадок, на констатации которого можно настаивать, начинается незадолго до конца XIII в.

В самом деле, с этой даты сельские сообщества начинают сокращаться. Происходит необратимый процесс запустения земель, он продолжается в XIV и XV вв. Огромные районы в бассейне Малого Колорадо, Хилы и Рио-Гранде, на востоке и в центре Аризоны, на юге и западе Нью-Мексико превращаются в пустыни. Примерно за три столетия (XIII—XVI вв.) около двух третей обрабатывавшейся ранее земли забрасывается. Оставшийся кусок «шагреневой кожи» занимает к 1500 г. не более 85 000 кв. миль вместо 230 000 кв. миль в 1250 г-.. Удивительное опустение (Wtis- tung), не имеющее равного в Европе! Христофор Колумб, Кортес и его конкистадоры, учиненная ими резня и привезенные инфекционные болезни, опустошительная оспа и корь,— все это сущие пустяки по сравнению с катастрофами, происходившими до их вторжения.

Приход испанцев только усилил упадок Юго-Запада, и этот упадок останется непоправимым вплоть до XX в., несмотря на мольбы индейцев, обращенные к творящим чудеса богам дождя [341].

Каковы же при таких условиях первичные причины падения численности туземного населения? Несомненно, следует рассматривать совместно переменные как антропогенные, так и физического происхождения. И среди них очень четко выделяется эпизод климатического характера — великая засуха второй половины XIII в., захватившая весь Юго-Запад современных Соединенных Штатов. По таблицам Гарольда Фритса, охватывающим более пятнадцати столетий, деревья оказались неопровержимыми свидетелями того, что засухи на юго-западе никогда не были такими распространенными, такими продолжительными, как в период с 1243 по 1305 г. (см.  1 и 2).

Однако индейцы этих областей искали способы сохранить воду, которой так не хватало. Между 900 и 1100 гг., во времена наибольшего процветания, эти искусные земледельцы изобрели систему ирригации, а затем пользовались ею, и для упорядочения расхода воды обрабатывали крутые склоны долин в виде террас. Но засуха 1250—1300 гг. опрокинула эту слабую защиту, высушила земли, и, обрушившись подобно молнии на перенаселенные территории, нанесла непоправимый вред урожаям и опустошила селения. Засуха изменила направление демографической тенденции.

Было бы, однако, неправильно доводить дело до крайности и выдвигать метеорологическую причину как единственную. Односторонность всегда опасна, и в данной ситуации не один только климат играет роль, так как переселение из Аризоны и Колорадо продолжалось долгое время после 1305 г., уже после того, как снова наступил дождливый период, на всем протяжении влажного XIV в. Изменение направления демографической тенденции пережило эпизод засухи. Следовательно, климат слишком скоро «потерял контроль» над событием, развитию которого он лишь способ

ствовал. Он «спустил с цепи» причинность чисто антропогенного характера, а затем началось неотвратимое исчезновение земледельческого населения. История, не зависящая от климата, очень быстро вступила в свои права [397, стр. 708,..; 1356, в стр. 429— 431].

Другая сторона дела, более обещающая, чем первая,— это климатологическая причинность. В этом случае речь идет уже не о том, чтобы, отправляясь от анализа вековых флуктуаций климата, идти «вниз по течению», к предполагаемым результатам воздействия флуктуаций на деятельность человека, к гипотетическим историческим последствиям. Речь о том, чтобы пойти «вверх по течению» — по направлению к универсальным причинам этих длительных климатических процессов, к динамической климатологии.

Увы, здесь историк попадает не в свою область. Во всяком случае, современный историк, при тех ограничениях, которые ему ставит его профессиональное образование.

Пока речь идет об откапывании текстов, о составлении длинных рядов, историк климата выполняет созидательную работу. Но наступает момент, когда становится необходимым объяснение обнаруженных явлений, когда нужно обратиться к общей циркуляции атмосферы, ответственной за климатические колебания. Тут историк из созидателя превращается в зрителя. Он может лишь напомнить читателям некоторые наиболее современные идеи из области традиционных естественных наук, высказанные по этим вопросам.

Во-первых, эпизоды, установленные для Альп и для Запада, нельзя рассматривать изолированно, вне связи с мировым контекстом. Как в XVII, так и в XX вв. ледники Исландии и Аляски наступают и отступают, если говорить о процессах большой длительности, в определенной синхронности с ледниками в Альпах 4. И даже для значительно отстоящих друг от друга явлений отмечаются некоторые замечательные закономерности. В XIII в. и в конце XVI в. альпийские ледники наступают, и оба эти явления в Европе сопровождаются очень длительной и заметной волной засушливости на Юго-Западе Соединенных Штатов: с 1210 по 1310 г. и с 1565 по 1595 г. в Аризоне, Колорадо и Калифорнии прирост чувствительных к засухе деревьев сильно замедляется [333, 334]. Работы Шапиро позволяют предположить, что в оба эти периода и над каждым из этих двух районов особенности конфигурации мирового барического поля были аналогичными и повторяющимися [336, стр. 59...; 210, стр. 91—92]. Таким образом, в конечном счете история, описываемая рядами данных о ледниках и гигантских секвойях, сливается с историей атмосферных процессов.

Мы подходим к теориям, новым, увлекательным, иногда противоречивым. Два слова лишь об истории этих теорий, их

15 Заказ № 662

последовательности и развитии. Лишь два слова — только для того, чтобы побудить читателя обратиться к работам самых квалифицированных специалистов.

За работами Россби и Виллетта в 1957 г. последовала диссертация Пьера Педелаборда [292, стр. 75—403...], в которой систематизированы закономерности, управляющие синоптическими ситуациями. По существу, в ней дается динамический и даже исторический анализ общей циркуляции атмосферы.

Особое внимание уделяется определению «западного переноса в умеренных широтах», этого крупномасштабного зонального потока, как бы опоясывающего земной шар между 40 и 70-й параллелями.

Со времени появления фундаментальных работ Россби (1947 г) известно, что западный поток подвержен значительным изменениям, которые определяют эволюцию погоды в Западной Европе. Естественно, что сам поток и его деформация оказывают воздействие на связанный с ним полярный фронт (разрыв в поле температуры) и на располагающееся над ним воздушное течение с очень большими скоростями (струйное течение или jet stream). «Важным фактом является существование двух типов циркуляции... чередование их носит характер одного цикла5, существо которого позволяет объяснить изменения погоды и климата любых масштабов» [292, стр. 81], во все эпохи.

В периоды похолодания господствовал тип циркуляции, характеризующейся большими скоростями и охватывающей большие пространства. При этом струйное течение имело повышенную скорость (от 150 до 500 км/час), а область зональной циркуляции, полярный фронт и сама струя были расширены и смещены к югу. В результате средиземноморские и субтропические районы подвергались воздействию циклонов и связанных с ними дождей. На севере же наблюдалась тенденция к оледенению. Сильное смещение траекторией циклонов на юг исключало захват умеренных широт теплыми секторами циклонов. Особенно важно, что приходивший с запада зональный поток при этом был почти прямолинейным. В нем не формировались обширные изгибы, направленные на север и юг, глубокие ложбины, идущие с севера, которые обычно благоприятствуют меридиональному обмену и позволяют тропическому воздуху вторгаться в полярные районы и приносить потепление. Эти районы, как раз наоборот, становятся местом пребывания очень мощных и очень устойчивых антициклонов, «леденящий воздух которых распространяется вплоть до средних широт». Полярная стужа, суровые и снежные зимы, очень прохладное лето, развитие ледников, столь сильное, что понижался уровень морей, фазы увлажненности в Средиземноморье и в некоторых тропических районах — таковы более или менее выраженные проявления циркуляции, характеризующейся большими скоростями.

Распространение циркуляции более «медленного и сжатого» стиля совпадает с фазами потепления. Ее характерные особенности противоположны особенностям циркуляции предыдущего типа: зональный вихрь вместо того, чтобы широко распространяться к экватору, сжимается вокруг полюса, траектории циклонов становятся преимущественно северными и проходят «летом через Исландию и Шпицберген, а зимой — через Шотландию и Балтику». Воздух из Сахары, которому не мешают больше атлантические возмущения, спокойно располагается на побережье Средиземного моря и вызывает там засуху. В полярных и умереных широтах происходит потепление: струйное течение и зональный поток становятся очень медленными, блуждают в виде обширных меандров, причем выпуклая часть их достигает арктических районов. В образующихся глубоких синусоидах происходит очень активный меридиональный обмен. Тропический воздух, вызвав потепление сначала в парижском бассейне, легко проникает к полюсу. От его теплого дыхания начинают интенсивно таять льды и происходит общее повышение средней температуры.

Эта теория представляла бы большой практический интерес, если бы она позволяла метеорологам-прогнозистам понять основные особенности синоптических ситуаций в умеренной зоне. Историк в свою очередь использовал бы универсальность этой концепции, возможность дать на ее основе единую интерпретацию истории климата и человечества. Единство прежде всего в масштабе планеты: можно было бы связывать наступание ледников в XVIII в. в Альпах и в Норвегии, так как это явление в обоих районах имеет общую причину — устойчивую зональную циркуляцию, распространенную на большие пространства и характеризующуюся высокими скоростями. Геологи тоже теперь имели бы основание сопоставлять, исходя из опыта, вюрмское оледенение в Европе с висконсинским в Северной Америке. Оба эпизода относятся приблизительно к одному времени, но они также корре- лируются между собой и происходят в аналогичных условиях климата.

Представление о чередовании циркуляции двух типов ввело в саму историю еще более общее единство: оказывается, что в таком освещении «изменения от одной недели к другой» или «от одного года к другому» «имеют ту же природу, что и колебания геологические, климатические, вековые». Эпизоды разной продолжительности различаются по масштабам, амплитуде, повторяемости, но не по природе. В этом проявляется универсальность, плодотворность новой климатологии.

Она учитывает, в частности, главные колебания климата исторической эпохи, о которых уже говорилось,— это многовековые эпизоды похолодания и наступания ледников, отделенные друг от друга фазами, также межвековыми, для которых характерны мягкость климата и отступание ледников. Например, колебание Фернау (1590—1850 гг.), вклинившееся между средневековым отступанием ледников, с одной стороны, и современным отступанием ледников, с другой стороны.

После первой волны больших обобщений (Россби, Виллетт, Педелаборд), созданных главным образом с помощью обычных методов подсчета, в последние годы начался великий век электронно-вычислительных машин. Благодаря машинам стало возможным объединение мировых данных о циркуляции воздушных масс на недостижимом до сих пор уровне. Б. Л. Дзердзеевский из Академии наук в Москве — один из ведущих ученых этой новой климатологии, созданной благодаря компьютерам. Будет неплохо вкратце ознакомиться с его теориями. Даже по мнению самого автора, они не являются окончательными. Но они могут временно служить в качестве вех. Они, подобно квалифицированному лектору, осветят историку путь.

Дзердзеевский [103, стр. 189] ставит перед собой задачу объяснить в терминах динамической климатологии флуктуации климата, подобные тем, которые уже известны нам по первой половине XX в. По мнению советского автора, все представляет собой флуктуацию. И соответственно все подтверждает это: метеорологические изменения ото дня ко дню образуют флуктуации по отношению к сезонным и годовым изменениям. Последние также являются флуктуациями относительно процессов большей длительности. А эти процессы — по сравнению с процессами очень большой длительности... и так далее, до наибольшего уровня, соответствующего ледниковым и межледниковым эпохам.

Как при этих условиях типизировать флуктуации в атмосфере Земли, этот первоисточник флуктуаций климата? Для умеренных широт характерна циркуляция воздушных масс двух основных типов: зональная и меридиональная.

Зональная циркуляция — циклоны и антициклоны перемешаются по траекториям, направленным с запада на восток, с тенденцией к кольцеобразному движению вокруг земного шара.

Меридиональная циркуляция — траектории циклонов и антициклонов ориентированы перпендикулярно траекториям возмущений при зональной циркуляции, преобладают оси движения, направленные с севера на юг.

Эта упрощенная схема пригодна, разумеется, лишь для тех районов земного шара, о которых есть давняя и непрерывная информация: это «внетропические» зоны (арктические и умеренные) северного полушария.

Основным материалом для этих исследований послужили синоптические карты атмосферы, разрабатываемые на протяжении более чем шестидесяти лет метеорологическими службами. Дзердзеевский и его сотрудники сопоставили и обработали свыше двадцати тысяч карт такого рода за первые пятьдесят шесть лет XX в.6

Наши авторы предложили исключительно тонкую проблематику. По данным статистики повторяемостей они определили шесть типов преобладающей циркуляции [104, стр. 291; 2386, II, стр. 841]:

1)        северная меридиональная циркуляция,

2)        нарушение зональности,

3)        зональная западная циркуляция,

4)        зональная восточная циркуляция,

5)        южная меридиональная циркуляция,

6)        отсутствие циркуляции (стационарное положение).

Продолжительность этих шести сменяющих друг друга типов циркуляции была определена для каждого из секторов (атлантический, европейский, сибирский, дальневосточный, тихоокеанский, американский), на которые делится северное полушарие.

Рассмотрим основные и несколько неожиданные выводы из этих исследований, полученные в 1961 г. С 1898 по 1948 г. меридиональная циркуляция была развита относительно слабо [103, стр. 191]. Зато зональная циркуляция была значительно более интенсивной.

Эта интенсификация совпала с усилением солнечной деятельности, которая характеризуется суммарной площадью пятен на поверхности светила. С 1900 по 1954 г. обе кривые (солнечных пятен и западной циркуляции) медленно и синхронно поднимаются, если их сгладить для выявления векового тренда. Действительно ли здесь имеет место корреляция? Или же просто совпадение? Во всяком случае, если бы эти соотношения были подтверждены, старая добрая проблема солнечных пятен и их влияния на нашу планету получила бы новое решение.

Пойдем, однако, дальше, к главному. Уже говорилось о современном климатическом тренде — тенденции к потеплению. Параллельно в последнем полустолетии отмечается интенсификация зональности. Было бы заманчиво сопоставить эти два явления и объяснить первое вторым.

К этому вопросу Дзердзеевский не подошел упрощенно. Его дедукции всегда очень тонкие, со временем они даже становятся еще более тонкими и нюансированными, как можно видеть, если сравнить его доклад на конференции в Нью-Йорке (1961 г.) и статью, которую он передал для Конгресса в Риме (1962 г.) [103—104]. Попытаемся разобраться в этом вопросе при помощи Двух указанных публикаций.

Если полагаться на эти публикации, то следует, что в целом, разумеется, именно усилившаяся зональность обусловила климатический процесс большой длительности. И эта общая для всего мира корреляция подтверждается региональными монографическими исследованиями: так, по Бёдо (Норвегия), с 1900 по 1940 г. средняя температура июля повысилась на 2° С, а меридиональная составляющая циркуляции воздушных масс заметно уменьшилась [103, стр. 195]. А для января, опять же по Бёдо, корреляция оказывается еще более выраженной: температура понижается с усилением меридиональной циркуляции (с 1900— 1909 по 1910—1919гг.) и, наоборот (с 1910—1919 по 1930—1939гг.).

Однако факты не всегда столь просты, и Пьер Педелаборд в своей великолепной разработке подчеркивал сложность подхода к комплексу проблем «циркуляции». По сравнению с глобальной схемой (зональность — потепление) местные оттенки часто оказываются более сильными и результаты сопоставления (при переходе от одного района к другому, от сезона к сезону) могут меняться даже до прямо противоположных. «Очевидно, что усиление или ослабление зональной циркуляции не вызывает потепления или идентичных изменений температуры и осадков на западных и восточных побережьях материков и что эффект меридиональной циркуляции будет различным для Атлантики, Сибири и других районов» [103, стр. 194; 293]8.

Возьмем, например, вторжения арктического воздуха в американский сектор (северная меридиональная циркуляция). В январе они сопровождаются понижением температуры в Нью-Йорке и повышением ее в Портленде. Зато в июле в обоих этих городах последствия будут как раз противоположными.

Отсюда видно, какую пользу приносит изучение динамической климатологии. Она позволяет выйти за рамки чересчур общих и неопределенных понятий, таких как «потепление», «похолодание». Она открывает доступ к тонким и сложным и тем не менее цельным концепциям, в которых рассматривается единое поле общей циркуляции. Наконец, исследования в области динамической климатологии ставят проблему связей солнце — циркуляция—климат— погода на несколько менее гипотетическую основу, чем это имело место ранее. Постулат единообразия должен быть полностью справедлив и в этой области: то, что в отношении солнца, циркуляции и климата справедливо для XX столетия, должно быть с соответствующими изменениями (mutatis mutandis) справедливо и для XII или XVII в.

Итак, конкретный вклад историка климата без особого труда увязывается с вкладами других специалистов, ибо между ними осуществляется постоянный плодотворный обмен. Метеорологическая историография создает ряд рабочих гипотез для понимания прошлого, используя достижения современной динамической климатологии. И наоборот, последняя может объединить и дать разумное научное толкование рядам эмпирических данных, полученных историками. Эта правдоподобность дополняется правдивостью фактов, содержащихся в хронологических рядах. Эти два направления исследований (история климата и динамическая климатология) дополняют и подкрепляют друг друга. Они стремятся к общей цели всех наук: они свидетельствуют об универсальности познания.