СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО НА РУСИ В ПЕРИОД ОБРАЗОВАНИЯ РУССКОГО ЦЕНТРАЛИЗОВАННОГО ГОСУДАРСТВА Конец XIII—начало XVI веков

Летописи о сельском хозяйстве в 13, 14 и 15 веках в России

Трудности разработки истории народного хозяйства, обусловленные малочисленностью источников, особенно сказываются при изучении периода, следующего за нашествием татар. Гибель материальных ценностей сопровождалась истреблением ценностей культурных — памятников письменности, наших основных источников. К тому же на состоянии письменных источников XIV— начала XV в. в полной мере сказалось и то преднамеренное уничтожение документов своих политических противников, которое совершалось во время феодальных войн. Создалось положение катастрофического «провала» источников по истории сельского хозяйства с 1240-х годов до начала XV в.

Лишь нить летописных повествований о событиях политической жизни земель-княжеств древней Руси дает понятие о темпе и об уровне народнохозяйственной жизни Руси в это время. Следя по летописным известиям за борьбой между князьями и за вспышками национальной борьбы против завоевателей, мы по косвенным их показаниям убеждаемся, что народное хозяйство постепенно выправлялось, набирало силы и совершенствовалось.

Из летописей мы узнаем о ряде экономически сильных русских земель-княжеств — о великих княжествах Московском, Тверском, Рязанском, Суздальско- Нижегородском и других, об экономически и политически сильной Новгородской земле, а с XIV в. — и о земле Псковской. Основой их материальной силы было земледелие. События 70—80-х годов XIV в., когда Русь под водительством московского великого князя Дмитрия Ивановича Донского вступила в открытый бой Золотой Ордой, ярко показали материальную силу русских земель-княжеств, большие возможности их народного хозяйства. Все же это лишь повествования, — они производят сильное впе- чатлснне на читателя, но в них нет конкретных данйых о хозяйстве, ясных сведений о состоянии земледельческого производства.

Немногочисленные письменные источники XII—XIV вв. становятся содержательными в отношении материалов о народном хозяйстве лишь с конца XIV в., т. е. лишь с того времени, от которого дошел до нас актовый материал. Свою долю важных сведений о характере земледелия внесла археология, давшая ценные- материалы для изучения пахотных орудий XIII—XV вв. Мы уже' сообщали, что в разных районах Северо-Восточной Руси в слоях этого времени встретились полицы у сох, что размеры и формы сошников этого времени указывают на более глубокую пахоту сох, а постепенно совершенствующиеся полицы (от деревянных к железным, от перекладных к прочно закрепленным) говорят о переворачивании сохой вспахиваемого пласта на одну сторону, — а значит, и об успешном выполнении пахарем задачи по заваливанию (упрятыванию) навоза. В данном случае перед нами надежные свидетельства о том, что основная линия развития земледелия шла по ясно наметившемуся направлению — полного' отказа от подсеки, повсеместного применения полевого пашенного земледелия, а в дальнейшем и освоения паровой системы и внесения навоза как удобрения. Последовавшее за Батыевым погромом восстановление старых хозяйств и строительство новых велось с применением привычных форм полевого пашенного земледелия. Прямым и обязательным условием последнего, как мы знаем, являлось то, что каждое земледельческое хозяйство непременно обеспечивалось достаточно большим участком хорошо раз работанной земли, — полем, прочно освоенным под посев зерно вых хлебов.

Напомним, что земледелец называет «полем», в отличие от других земельных угодий, лишь тот земельный участок, который регулярно (ежегодно) обрабатывается пахотным орудием для; посева и выращивания на нем тех или иных хозяйственных расте ний — зерновых хлебов, овощей, технических культур и т. и. Этим уточняется понятие полевого пашенного земледелия и проводится резкое различие между полем и подсечным лесным участком, лишь временно используемым под посев зерновых хлебов.

Естественно было бы найти в источниках прямые указания на эти «поля». Но, чтобы в этой части правильно оценить показания дошедших до нас источников, необходимо учесть два обстоятельство. Первое — терминологического порядка: слово «иоле» полу чило интересующий нас смысл сравнительно поздно, а до этого оно постоянно встречалось в древних памятниках, то в значении степи или просто открытого, безлесного места,  а то и вообще свободного пространства — площадей в городах или равнинных мест, на которых разыгрывались крупные сражения.  Второе: характер документов, являющихся нашими источниками, таков, что прямых высказываний по вопросам земледельческого производства они обычно не содержат, и потому не удивительно, если указаний на поля в интересующем нас смысле встречается мало, причем в большем числе они могут оказаться в документах таких районов, в которых полевое пашенное земледелие развивалось позднее и не было условий для его раннего и широкого распространения. Именно с такой особенностью мы и встречаемся при сравнительном ознакомлении с двумя основными комплексами дошедших до нас более ранних частных актов (конца XIV— XV вв.): в одном случае — с актами Севера Новгородской земли, в другом — с актами Северо-Восточной Руси. Новгородских актов около . 200,  а частных актов Северо-Восточной Руси свыше 1500.  Массовое освоение земель Севера Новгородской земли (в частности, Обонежья и Поморья) и начатки здесь земледелия в основе своей относятся к XIV в., даже к концу его, и история земледелия, в сравнении с хозяйством Северо-Восточной Руси, не богата событиями. Вместе с тем в актах Севера Новгородской земли о земледелии сказано больше и конкретнее, чем в актах Северо-Восточной Руси, и несравненно больше рассказывается о полях. Таково большое различие между этими актами как источниками по истории сельского хозяйства.

Сельское хозяйство Севера Новгородской земли к концу XIV в. и в последующие годы, несмотря на неблагоприятные природные и климатические условия, достигло заметных успехов в освоении земледелия. Но здесь же, на Севере, особенно в Поморье и в се верных районах Обонежья,  было еще много сел с населением, занятым охотой и рыболовством. Акты указывают в них лишь охотничьи и рыбные угодья: путики, перевееья, ловища, тони.212 И в то же время ярко выражено стремление освоить земледелие, надежно обеспечить себя зерновыми хлебами. В документах севера с большими подробностями рассказывается о земельных пахотных угодьях. Земля, возделываемая для посева зерновых хлебов, называется в актах «страдомой (т. е. разрабатываемой, — Г. К.) землей», «орамой землей», «орамицей».  «Орамая земля» — широкое понятие, оно включает и земли, разрабатываемые методом подсеки, среди них и участки, уже закрепленные под посев хлебов, равно как «страдомый лес» — это лес, эксплуатирующийся под подсеки. Особенно подробно акты перечисляют поля.  Однако наряду с нолями, — по-видимому, сравнительно более крупными участками пахотной земли, — в актах сообщается о «лоскутах», о «полосках»,  о «гонах»2,7 «орамици». Так раскрываются и размеры этой «орамой» нашейной земли. В описании земельного кладония, проданного одним земледельцем Чухченемскому монастырю, написано: «В опцем поли полоса земли середняя подл и Гаврилову землю и болота половина; в опцом поли у гумнищи участок его и у Круглици четверть... на носу полоску земли у степного огорода иодли Мундорову землю..., половина логу конец Хлютшна озерка у Фомини наволоки гоны з зазуброю..., другой лоскут под ывою гоны земли, третей лоскут Кутец и нри- тереб. . .».

Полосы, гоны и лоскуты земли — это разные по форме и взаимному расположению участки в общей меже деревенской пли сельской земли. Растянутые в длину узкие полосы земли разных .хозяев располагались рядом друг с другом. По склонам холмов, и соответствии со складками местности, тянулись распахиваемые по водостоку «гоны земли», их длина не превышала то расстояние, какое могла без отдыха тянуть соху лошадь; а ширина соответствовала общей ширине склона. Гоны земли, таким образом, являлись и некоторой бытовой единицей измерения (а вернее — единицей исчисления) пахотных полей. Лоскуты — небольшие, отдельно расположенные участки пахотной земли. Они могли находиться йа отлете, вне общего клина распахиваемой земли.

Обращает внимание малый размер пашенных участков, лоскут- ность и разбросанность полевой пашни. Процитированный документ — далеко не самый яркий, а лишь типичный пример этой лоскутности и разбросанности полевой земли земледельцев Севера.

Лоскутность и распыленность пахотных участков отражала трудный путь разработки пашенной земли, отмечала отдельные его этапы. Зачастую природные условия края оказывались такими, что расчищаемый из-под леса участок будущей полевой пашенной земли образовывался лишь постепенно, путем разработки и освоения под постоянную нахоту отдельных «лоскутов», полосок, маленьких полей («польце» — часто встречающееся пахотное угодье). Малоплодородная подзолистая почва, обилие камней (и притом камней крупных), болота-торфяники затрудняли налаживание здесь правильного земледелия. Направление же развития земледелия указанными документами раскрыто ясно: подсеки вытеснены полями, часто очень малыми по размеру, но такими пахотными участками, которые регулярно обрабатывались, чтобы постоянно заниматься под посев хлебов. Указания на стра- домые леса, на урочища-репища,  на видимо недавнюю «рос- пашь топорную земли»,  на «чертежшце»,  на «мшарину», «где Евша (крестьянин-земледелец, — Г. К.) рожь сейвал»,  говорят о том, что подсечное земледелие здесь сохранилось еще прочно в изучаемое нами время.

В отличие от актов Севера Новгородской земли, дошедшие до нас документы Северо-Восточной Руси XIV—начала XV в. бедны прямыми свидетельствами о земледелии, о сельскохозяйственном производстве. При сопоставлении тех немногих актов Северо- Восточной Руси XIV—XV вв., в которых удается найти прямые указания на поля, с материалами о нолях в актах Севера Новгородской земли обнаруживаются важные различия между этими документами. Те и другие едины по своему характеру, как акты, оформляющие совершенно сходные сделки о земле, но резко различна в них характеристика объектов этих сделок — купли- продажи, мены, завещания. Особенно различно рассказывается о пахотной земле, о сенокосных угодьях, о выгонах для скота, т. е. именно о том, что является предметом сделки, а для нас — предметом изучения.

В то время как в северных актах с большими подробностями дается характеристика пахотных угодий продаваемых сел, из актов Северо-Восточной Руси, оформляющих совершенно аналогичные сделки на такое же недвижимое земельное владение (а чаще — на гораздо большее и по размеру, и по материальной ценности), мы узнаем только название объекта сделки — продаваемой деревни или села, — да читаем общую формулу «и куда соха, топор и коса из этого села или деревни ходили». Этой глухой формулой определяли состав угодий и границу земли, принадлежащей проданному или промененному селению: «... купил (треть села, — Г. К.)... у Олександра... сына Рохманова, куды ходила соха и топор и коса, да что х тому потягло издавна. . .»; «Купил есми (Патрекей Строев, — Г. К.) у Парфения у Иванова сына у Сваткова село Игнатьевское... и што к нему потягло, куды топор и плуг и соха, и коса ходила Игнатьева».

Люди Севера подробно перечисляли разработанные земельные пахотные угодья продаваемых сел: в каждый обработанный лоскут земли был вложен большой их труд, и потому они не забыли указать на эти «лоскуты», полосы, ноля и маленькие «нольцы». Но купчие, меновые, духовные завещания — не занимательные рассказы, а деловые акты, поэтому землевладельцы Северо-Восточной Руси считали, что достаточно лишь ясно поименовать продаваемые села, деревни и пустоши: они дальше, чем участники сделок Севера Новгородской земли, стояли от разработки пахотных угодий, поэтому и были немногословны в характеристике этих предметов купли-продажи.

Уровень же земледелия в Северо-Восточной Руси н XIV— XV вв., по всем данным, был несравнимо выше, чем на Севере Новгородской земли. Поля в деревнях и селах Северо-Восточной Руси, конечно, были старше, больше по размеру и лучше по агротехнической обработке. И все же о полях, об основном земельном угодье каждой деревни, в актах XIV—XV вв. Северо-Восточной Руси прямо почти ничего не говорится. Указания на поля встречаются лишь но случайному поводу, причем уже не в актах о поземельных сделках, а в документах иных — в судных грамотах или списках, в правых грамотах, в межевых и отводных грамотах. Так, в одной из подобных разъезжих докладных грамот имеются указания на четыре поля, принадлежавшие разным лицам. Ясно вырисовывается картина трудовой жизни ряда смежных землевладельческих селений в одном из уголков Верейского уезда в середине XV в. Указания на деревни, расположенные в близком соседстве с отводимой межой, связаны с показом земельных угодий селений; среди них поля, ржище (т. е. поле, на котором только что росла и теперь сжата рожь), заполицы, поляны, две пустоши, селище (т. е. места существовавшей деревни и села). Эта картина типична не только для Верейского уезда, но и для других уездов Московского великого княжества в первой половине XV в., такой же осталась она и для конца XV в.

Любопытный случай прямого указания на естественное и обязательное наличие полей у земледельцев содержится в документе конца 20-х—начала 30-х годов XV в., относящемся к Нижегородскому уезду. Это жалованная тарханно-несудимая грамота нижегородского великого князя Даниила Борисовича Нижегородскому Благовещенскому монастырю. Ею устанавливался ряд судебных привилегий архимандриту монастыря, а также ограничивались и по-новому регламентировались права и действия судей на территории монастырской вотчины. Предусмотрена знакомая нам еще по Правде Русской процедура «гонения следа»: «А у кого учинится какова гибель, и хто пригонит какой след на монастырские земли на Мигино... х кому на чью землю, и государь тое земли, обрез у него возмет да следом ведет, а не сведет следу со своее земли, и гибелщик (т. е. потерпевший, — Г. К.) у пего обыщет двор и ноля».  В документе приведена картина сельского поселения, в которое привел след: в нем дворы земледельцев, к двору каждого живущего здесь земледельца обязательно примыкают поля, поэтому и обыск не ограничивается двором, а будет вестись и на полях земледельца, где могут быть и хозяйственные постройки последнего (овин и гумно, мякинница, ямы для хранения овощей и т. д.).

И тот и другой примеры показывают, что в Северо-Восточной Руси старые, регулярно обрабатываемые поля — явление совершенно обычное. Таких свидетельств немного, но они есть; число их умножилось бы, если бы судные дела, межевые, деловые грамоты и другие им подобные документы сохранились лучше. Купчие, меновныо п другие частные акты из фондов учреждений Северо-Восточной Руси хотя и уступают актам Севера Новгородской землн в части сведений о распаханной земле, но и они по- своему конкретны и содержательны. Не бессмысленна и часто встречающаяся в них формула «куда топор, соха и коса ходили», определяющая границы земель и угодий сел и деревень, являв- 1Ш1хся предметом поземельных сделок. «Куда топор ходил» —это лес, места разделывавшихся подсек и все лесные угодья; «куда коса ходила» — сенокосные угодья; «куда соха и плуг ходили» — пахотные угодья. В основе же этой формулы заложена глубокая мысль: каждому селению принадлежит то, что освоено трудом земледельцев — строителей данного селения.

Акты Северо-Восточной Руси уступают в количестве и конкретности сведений о пахотных угодьях. Землевладельцы, составлявшие акты, конечно, не имели и в мыслях того, чтобы рассказывать, как было организовано и как велось их хозяйство. Но все же, описывая то, что нужно было для них, они непреднамеренно, не ставя себе особой задачи, отображали важные явления хозяйственной трудовой народной жизни древности.

В актах Северо-Восточной Руси такое важное познавательное значение имеют сведения о новых поселениях, названных в этих актах «деревнями». Характерно, что из недвижнмостей, из земельных владений, являющихся предметом купли-продажи, в актах первое место занимают деревни и пустоши с теми угодьями, «что к ним нотягло» — «куда (из них) топор ходил, коса и соха ходили». Уже первое чтение документов убеждает, что деревни — это селения земледельцев-тружеников, новый вид поселения, кото рого раньше, до XIV в., мы не знали, а «пустоши» — это запустевшие по разным причинам деревни.

И сведения о «полях», и вообще все данные о нолевом пашенном земледелии в Северо-Восточной Руси в XIV—XV вв. следует прежде всего искать в актовых материалах о деревнях. Составители актов в Северо-Восточной Руси, в отличие от составителей северных актов, но перечисляют «нолей», «полос» обрабатываемой, «орамой» земли, потому что уже при указании на то, что продана деревня, само собой подразумевалось, что в этой деревне есть и ноля, а в указании, что продана пустошь, подразумевалось, что проданы и все угодья, которые были в некогда существовавшей, а теперь опустевшей (и ставшей пустошью) деревне. Появление деревень, их строительство и широкое распространение, засвидетельствованное актовым материалом Северо- Восточной Руси XIV—XV вв., — важнейшая страница в истории сельского строительства; в ней все тесно связано с развитием нолевого земледелия и раскрывает историю сельскохозяйственного производства.

После победы Руси на Куликовом поле монголо-татарам вновь удалось привести в повиновение Русскую землю. Летописи рассказывают о походе в 1382 г. нового золотоордынского хана Тох- тамыша с огромными силами на Русь, о взятии им Москвы и о новом сильном разорении Русской земли. А под 1384 г. говорится о дани, наложенной Тохтамышем на Русскую землю. В Троицкой летописи в записи этого года («в лето 0802») сообщается: «Тое же весны бысть великая дань тяжелая но всему княженью великому, всякому без отдатка, со всякие деревни по полтине. Тогда же и златом давали в Орду, а Новъгород Вели- кии дал черный бор».  Троицкая харатейная летопись — это подлинник составленного в Москве летописного свода 1408 г. Автор этой записи — современник, а может быть очевидец и участник событий 1382—1384 гг. Составленная вскоре после событий этих грозных и памятных лет данная запись живо и достоверно отображает обстановку, создавшуюся во время нашествия Тохтамыша и в последующие годы — годы обложения и выплаты тяжелой дани.

Для изучающего народное хозяйство особый, большой смысл имеет указание в этой записи на деревню как на единицу обложения, как на основную производственную единицу того времени. Основой народного хозяйства тогда являлось земледельческое крестьянское хозяйство, и деревня показана здесь — оценена и правительством Тохтамыша, и лицами, ведавшими сбором даней в Московском (общерусском) великом княжестве, — как одна из тех хозяйственных единиц, из совокупности которых складывалась материальная основа сельского и общего народного хозяйства Руси. Деревня в это время была уже широко распространенным сельским поселением, типичным для Московского великого княжества, для всей еще подвластной татарам Северо-Восточной Руси. У деревни, конечно, уже было свое содержательное прошлое: оно отражало ту неизбежную перестройку крестьянских земледельческих хозяйств, какая происходила в них при переходе от подсеки к полевой паровой системе земледелия. Совокупность этих деревень, т. е. всех сельских иоселеннй с их жителями, с массой земледельцев — их строителей, — была силой, которая материально обеспечила победу на Куликовом поле; а после Тох- тамышева разорения эта масса сельских производителей-крестьян должна была уплатить но полтине с каждой деревни, чтобы обеспечить выполнение тяжелых требований, предъявленных татарами-победителями. Современный приведенной выше записи из Троицкой летописи актовый материал 1390-х годов и начала XV в., имеющийся уже в большем количестве, подтверждает широкую распространенность, массовость деревень как сельского поселения Северо-Восточной Руси. Указания на скрытый в этих сведениях о деревнях и пустошах материал о сельском строительстве — это прежде всего материал о перестройке земледельческого хозяйства, и потому нам надлежит им заняться внимательнее, в первую очередь с тем, чтобы на его основе более глубоко рассмотреть земледельческое производство.