СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО НА РУСИ В ПЕРИОД ОБРАЗОВАНИЯ РУССКОГО ЦЕНТРАЛИЗОВАННОГО ГОСУДАРСТВА Конец XIII—начало XVI веков

Деревни, сёла, пустоши, городища

СЕЛЬСКОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО: ДЕРЕВНЯ, ПУСТОШЬ, ПОЧИНОК

Первое упоминание о деревне в дошедших до нас письменных памятниках встречается в духовной московского великого князя Ивана Даниловича Калиты. В этом документе написано, что великий князь Иван Данилович в числе других земельных владений оставляет своему старшему сыну Семену «деревни Мако- вець, Левичин, Скулнев, Канев [Гжелю, Го]ретову, Горки, [село Аста]фьевское... село Орининьское».  Эти деревни и в дальнейшем указываются в духовных московских великих князей, они передаются ими по наследству;   при этом в духовной великого князя Дмитрия Ивановича имеются еще важные для нас указания на нового типа сельские земледельческие селения — починки. В его духовной записано: «Даю... князю Василью... деревни Левичин, Скулнев, Маковець, Канев, Кочема, Комарев з берегом... А из Московъских сел даю... Митин починок, Малаховъское, Ко- стянтиновъское, Жырошкины деревни...». И дальше: «... да Красного села починок (сыну князю Юрия, — /1. К.)... Зверковъ- ское село с Сохоньским починком (сыну князю Ивану, — Г. К.)...». В числе земельных владений, завещанных великим князем Дмитрием Ивановичем жене своей княгине, он называет: «свои при- мысл Скирменовъскую слободку с Шепковым, Смоляные с Ми- тяевъским починком... примысл Самоилецев починок з деревнями, Савельевъский починок... А которые деревни отоимал был князь Володимер от Лыткиньского села княгини моее к Берендеево слободе, а те деревни потянут к Лытъкиньскому селу моее княгини».  В последних указаниях для нас важна отмеченная связь деревень с селами и связь нового для нас типа поселения, «починка», с селами и деревнями.

Мы уже отмечали, что в летописной записи 1384 г. деревни охарактеризованы как окладная единица для «всего (Русского) великого княжения»,  а вместе с этим и как основной для того времени тип сельского земледельческого поселения во всей Северо-Восточной Руси. Записи свидетельствуют об исторической давности деревень. Изложенное в летописи подтверждено сотнями актов конца XIV—начала XV в., называющих деревни и рассказывающих о их жизни. Таким основным типом сельского поселения деревня осталась в течение всей многовековой истории Русского государства.

В немногочисленных высказываниях.© начальной истории деревни еще не устранено досадное недоразумение, порожденное неясным написанием текста в древних летописях. В «Повести временных лет» в Лаврентьевской летописи, в рассказе о нападении половцев на Киев в 1096 г., написано: «...и зажгоша (половцы, — Г. К.) болонье около града и възвратишася в манастырь и въжгоша Стефанов манастырь и деревне и Германы и придоша в манастырь Печерьскыи».

В Ипатьевской летописи это же событие изложено так: «...и увратишася на монастыре и пожгоша манастырь Стефанечь деревне и Германечь и приидоша на манастырь Печьрьскыи». Неясный (вследствие порчи его переписчиками) этот текст был .истолкован как самое раннее, первое упоминание «деревни» — сельского поселения.  Если с этим согласиться, то приходится считать, что в XI в. в непосредственной близости к стенам древнего Киева, в Печерске, в соседстве с монастырями, существовали еще сельские поселения типа деревень. Все это мало вероятно, во-первых, потому, что в последующее время мы ни в летописях, пи в каких-либо письменных памятниках на протяжении двух с половиной столетий (вплоть до указанной духовной грамоты Ивана Калиты) не встречаем ни одного упоминания деревни, а во-вторых, потому, что существование деревень на юге в Киевской земле вообще не отмечается не только в XII—XIV вв., но и в XV—XVIII вв. Деревня как тип поселения свойственна Северо-Восточной и Северо-Западной Руси. т. е. лесной полосе, на юге же она вовсе не встречается.

Приведенное выше неясное место летописного рассказа имеет иной смысл, в нем нет речи о деревне. Сказалась естественная трудность чтения многократно переделывавшегося и переписывавшегося древнего текста. В древних рукописях, в том числе и в интересующих нас летописях, текст писался слитно, без разделения на слова, и буква «и» перед «Германечь» в Ипатьевской и перед «Германы» в Лаврентьевской летописях, — вероятно, не союз «и», а должна быть присоединена к предшествующему слову «деревне». Текст будет читаться в том смысле, что половцы пожгли («пожгоша») «манастырь Стефанечь деревней Германечь и приидоша на манастырь Печерьскыи». И слово «деревней» получит смысл «древний» (т. е. «древний монастырь Германа»). Летописец XVI в., пользовавшийся древним списком «Повести временных лет», это слово именно так и понял. В Воскресенской летописи записано: «и возвратившеся на монастыре и пожгоша Стефань монастырь и деревльи Германечь и приидоша на монастырь Печерьскыи».  В списках Никоновской летописи интересующее нас слово читается «деревяне».  Будем ли мы принимать данный текст в смысле «деревлеи» — древний монастырь, — пли будем считать, что речь идет о монастыре деревянном, т. е. выстроенном не из камня, а из дерева, оба варианта в равной мере ясно свидетельствуют, что никакой речи о деревне здесь нет.  К этому следует добавить, что в окрестностях Киева в Пе- черске в момент нападения половцев (Боняка) действительно были монастыри: Кловский монастырь, получивший в летописи название Стефанечь по имени основателя Стефана, игумена Кие- во-Печерского монастыря,  и монастырь Спасский на Берестовом,  игумен которого Герман упомянут в летописи под 1072 г. как участник перенесения останков князей Бориса и Глеба. Вероятно, этот нгумен и был его основателем. А так как монастырь был основан еще до 1072 г., то он мог быть назван древним (по сравнению с другими) монастырем, а по имени основателя в летописи поименован «Германечь» или «Германе монастырь». Приведенные соображения устраняют недоумение, вызываемое неяс ностью летописного текста. Летописец рассказывает о нападеннп половцев па расположенные в окрестности Киева монастыри, называя их по именам их основателей — Стефанечь и Германечь. а к последнему еще добавляет эпитет «древней», «древлей» (а в другом чтении «деревянеи»), но ни о какой деревне как о сельском поселении не говорит.

В результате гибели основной массы древних письменных памятников до нас не дошли многие документы, в которых, вероятно, говорилось о деревнях намного раньше, нежели в духовной Ивана Калиты. То же, что слово «деревня» нашло всеобщее признание как наименование для земледельческого поселения лесной полосы и повсеместно закрепилось здесь на многие столетия, указывает на его глубокие народные корни. Деревня заняла большое место в народной жизни Руси, и потому возможность большого замедления при отражении слова «деревня» в письменных памятниках все же мало вероятна. Поэтому мы имеем достаточные основания предполагать, что широкое распространение нового, характерного для лесной полосы типа сельского поселения если и может быть отнесено к более раннему времени, чем дата составления духовной Ивана Калиты, то все же едва ли оно имело место до нашествия монголо-татар. Но было бы ошибкой переоценивать темпы перестройки хозяйственного и бытового уклада сельских поселений и полиостью весь этот процесс переносить на изучаемый намн период.

Облик нового поселения определялся постепенно и медленно, исподволь входил в жизнь; деревне, для того чтобы стать общепризнанной, широко распространенной и получить особое наименование, понадобилось много времени. Вторая половина XII в. и первые десятилетия XIII в. — время общего экономического подъема и развития сельского хозяйства в Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, — конечно, не прошли безрезультатно н для перестройки бытового и хозяйственного уклада сельского па- селения. Естественно предполагать, что уже тогда в облике сельских поселений лесной полосы наметились те новые черты, которые впоследствии, в конце XIII—в XIV в., оказались присущими деревне. Тяжелые удары, нанесенные татарским нашествием народному и, в частности, сельскому хозяйству, косвенно могли оказать влияние и на перестройку облика сельского поселения. В Северо-Восточной Руси, — несравнимо больше, чем Новгородская и Псковская земля, пострадавшей от нашествия татар, — этот про цесс, возможно, совмещался с восстановлением и переустройством сельского хозяйства; быть может, из-за этого он протекал в более четкой форме. Вероятно, поэтому именно здесь намного раньше, чем в Новгородской земле, распространилось и привилось наименование «деревня». Мы считаем, что накапливание сельским поселением новых свойств и качеств происходило постепенно, неуловимо; гак же неуловимо и время его рождения. Но для изучающего историю народного хозяйства и историю земледелия это важный материал как по сельскому строительству, так и по истории крестьян-земледельцев.

В документах 1370—1380-х годов деревни отмечены как основной тип сельского поселения в Северо-Восточной Руси. При взимании дани Тохтамышем деревня была принята за общую для всего великого княження русского единицу податного обложения; значит, деревня уже была повсеместно распространена. Актов этого времени до нас дошло очень мало, но те, которые дошли, говорят о деревнях или о пустошах и починках. Мы выше указали на духовные грамоты великих князей. В духовной грамоте митрополита Алексея говорится о дарении Чудову монастырю сел с деревнями и отдельно деревни Садовской.

В наиболее ранней из сохранившихся подлинных купчих Северо-Восточной Руси говорится о продаже новгородским боярином Юрием Онцифоровичем Михаилу Федоровичу (Крюку Фомин- скому) села Медно с деревнями и с пустошами.  Этими документами начинается список дошедших до нас документов о купле- продаже, о мене, о дарении и завещании частными лицами не- движимостей и земельных владений в землях-княжествах Северо- Восточной Руси. С конца XIV в. и в XV в. число таких частных актов с каждым десятилетием прогрессивно возрастает, а с ними умножается н число указаний на деревню. Предметом же сделок в них оказываются преимущественно деревни с их земледельческими хозяйствами и хозяйственными угодьями.  Особое положение наблюдается лишь в Северо-Западной Руси — в Новгородской и Псковской землях. В новгородских письменных памятниках слово «деревня» встречается лишь со второй четверти или с середины XV в., и притом в очень малом числе, а в Псковских документах лишь с начала XVI в.

В письменных памятниках XI—XIV вв. встречается ряд наименований для сельских поселений: погост, весь, село. Слово «погост» упоминалось и в смысле территориальной единицы сельской общины в новгородских договорных грамотах; позднее за погостом в Новгородской земле упрочивается значение административно-территориальной единицы, но упоминаются погосты и в смысле населенного пункта, причем с населением преимущественно неземледельческим.  Слово «весь» не имело четкого содержания и безусловно не применялось как наименование русского сельского земледельческого поселения лесной полосы Северо- Восточной Руси. В церковно-учительной литературе оно встречается в расплывчатой общей формуле «грады и веси»,  суммарно охватывающей все вообще городские и сельские поселения той или иной страны. А в повествовательных литературных памятниках и при описаниях селений словом «весь» обычно называли поселки ятвагов, мордвы,  в НПК так наименованы карельские селения.  Более широкое повсеместное хождение имело слово «село».

В южной и юго-западной Руси этим словом обозначались вообще все сельские поселения — поселки с усадьбами крупных землевладельцев и селения земледельческие. Так было в древней Руси в X—XIII вв., так осталось и в последующее время. В лесной полосе Северо-Восточной и Северо-Западной Руси в XII — XV вв. селения, включавшие хозяйства крупных землевладельцев — князей и бояр, среди сел являлись наиболее типичными поселениями этого типа. Именно села были центром таких хозяйств, в них сосредоточивались основные его отрасли, жили слуги и холопы, обслуживавшие боярское или княжеское хозяйство; в этих хозяйствах находил приложение и труд зависимых крестьян. Крестьяне с их хозяйствами могли быть в составе населения и владельческих сел. Села вместе с тем могли быть и поселениями земледельцев-смердов и крестьян. Когда же в рассказах о нападении врагов на тот или иной сельский район говорится «и разо- риша (или пожгоша) все волости и села»,  то создается определенное впечатление, что под селами летописец понимает именно крупные боярские или княжеские владельческие села, а волостями называется сумма всех остальных, т. е. крестьянских (или смердьих) земледельческих селений. При описании отмеченных в новгородских летописях вспышек классовой борьбы нередко встречаются указания на разграбление и поджог сел; жгли и грабили, конечно, боярские богатые села.  Следует отметить характерную для XII—XIV вв. расплывчатость содержания, вкладывавшегося в понятие «село». Это естественно и неизбежно, так как этим словом часто называли вообще все сельские поселения, другого слова для них не было.

Само слово «село» далеко не всегда имело только смысл сельского поселения. Им называли также и вообще обжитый, освоенный (в хозяйственном смысле и в смысле закрепления права на ггользование и распоряжение им) участок земли. Этот его смысл яснее выступает в словосочетании «село земли». Такой термин часто встречается в документах XIV—XV вв. Севера Новгородской земли. До нас дошло около двух десятков купчих, раздельных, данных, закладных и других актов с указанием на «села земли».  Эти селения, в отношении которых подробно сказано о различных земельных и водных угодьях, их составлявших, по не всегда указывается их население; при этом владельцы их и составители актов считают необходимым в наименовании подчеркнуть несоответствие этих «сел земли» прочному поселению. Последний смысл слова «село» в прошлом был вообще присущ актовому языку Северо-Восточной Руси, он только оказался забытым.

Любопытным и показательным отголоском давнего прошлого является смешение в Северо-Восточной Руси в одном слове «село» двух разных понятий — села как селения, т. е. населенного пункта, с селом, означающим земельное владение, когда селом назван освоенный и разрабатываемый земельный участок, некая совокупность земельных угодий. В последнем случае, если это были угодья, осваиваемые под пахоту, их могли коротко называть «полем». Результатом этого смешения в одном наименовании двух разных понятий явилось примечательное осложнение при переводе в XV—XVI вв. «Кормчей»—сборника канонического права. Возникло разногласие между старыми переводчиками и заново переводившим «Кормчую» Вассианом Патрикеевым, а потом — между ним и Максимом Греком. В 13-м правиле VII вселенского собора недвижимые имения, которыми разрешалось владеть еип скопам и монастырям, обозначены в греческом тексте словом «агрос», что соответствует русскому слову «поле» — разработанному под посев хлебов участку землн. Старые переводчики «агрос» переводили словом «село», так как действительно «село» раньше значило освоенный участок земли «поле». (Сравн. «село земли» —освоенный комплекс земельных угодий па Севере Новгородской земли). А к XIV—XV вв. за словом «село» закрепилось более четкое и притом иное содержание — «село» стало значить только сельское поселение; старый перевод приводил к искажению смысла канонических правил, на это и обратил внимание Вассиан Патрикеев.  Для нас материал этих споров важен тем, что он еще раз показывает многозначность смысла, вкладываемого в слово «село». Среди сел Севера Новгородской земли указываются и «села морские».  Рядом с этими «морскими селами», население которых, видимо, занималось рыбной ловлей и охотой на морского зверя, здесь на Севере, особенно в Поморье и в северных районах Обонежья, указывается еще большое число сел с населением, также занимавшимся охотой и рыболовством. Акты указывают в них лишь на охотничьи, рыбные, озерные, речные и морские угодья. В актах Севера селения выступают с очень различным обликом, хотя все одинаково именовались селами и лишь меньшая часть их названа «селами земли». Селения эволюционировали одновременно с крупными переменами в хозяйстве этих районов.

Наименование «селом» весьма различных по хозяйственному укладу и бытовому облику сельских поселений было характерно и для Северо-Западной, и для Северо-Восточной Русп. В Северо- Западной Руси это положение без перемен продолжало сохраняться еще и в XV в.; в Северо-Восточной же Руси с появлением в языке сельского населения слова «деревня» в характеристике земледельческих селений была достигнута большая ясность. Как мы уже отметили, в решении 1384 г. о порядке сбора золотоор- дынской дани деревня указана как особая производственная хозяйственная земледельческая единица и вместе с тем как основное сельское поселение. Составлявшиеся одновременно с этой записью все документы Северо-Восточной Руси последующего времени говорят о массовости деревень и их повсеместном бытовании в Северо-Восточной Руси. Перед нами засвидетельствованный итог осуществлявшегося сельского строительства, результатом которого было появление новых поселений — деревень — и глубокие внутренние перемены в старых сельских поселениях Северо-Восточной Руси. Село осталось со старым обликом селения преимущественно владельческого, с усадьбой-хозяйством, являвшимся центром владельческого хозяйства, к которому тянули другие села и деревни и в котором, как в большой деревне, могли быть и крестьянские дворы. Деревня же — сельское поселение из нескольких (а то и из одного) крестьянских хозяйств-дворов с их населением, с жилыми и хозяйственными постройками этих дворов и с комплексом земельных угодий этих дворов-хозяйств: нахотИая земля — ноля, — сенные покосы, лесные и другие угодья.

Такими рисуются нам деревни и села в писцовых книгах, включающих конкретные описания селений с имеющимися в них хозяйствами сразу по целому району — волости, уезду, а то и по целой большой земле пли княжеству.  Выписи из писцовых книг на митрополичьи земельные владения по уездам Северо-Восточной Руси убедительно свидетельствуют об указанном различии между селами и деревнями, ясно говорят о населении деревень и о крестьянских хозяйствах-дворах как составных частях и основе деревень.  Из выписей писцовых книг с большой наглядностью выступает численное превосходство деревень над селами. Когда писцовые книги позволяют провести подсчет по отдельным уездам или землям и определить общее число сел и деревень, то убеждаемся, что число деревень превосходит число сел в несколько десятков раз.

Сельское строительство XIII—XV вв. вело не только к увеличению общего числа сельских поселений, но и к резкому изменению соотношения между деревнями и селами. Деревни не только строились заново; название деревень получали и тс старые поселения — села, которые начали жить по-новому, заводя большие пашенные поля, выделяя выгоны, огороды и т. п., меняли « нон облик и действительно становились деревнями. Происходило «вытеснение» сел деревнями, что достаточно хорошо отражено и дошедших до нас документах.

В документах Северо-Восточной Руси есть яркие отголоски того недавнего прошлого, когда сел было много, а сельских поселении, носивших наименование деревень, совершенно не было или было очень мало. И в то же время другие, более поздние документы того же района указывают на исчезновение или большое сокращение сел и на большое число деревень.

Актовый материал XIV—XV вв., наряду с селами и дерев нями, называет предметом купли-продажи или мены еще иустошп н селшца. Известно, что когда исчезала деревня, на месте ее оста валась пустошь, а когда запустевало село, то возникало селшце — с тем же собственным наименованием. И в XV—XVI вв., когда деревень стало много, а сел, в сравнении с числом деревень, мало, то в документах часто встречаются указания на пустопш и реже — указания на селшца. И наоборот, в ранних документах часты указания на селища, а пустоши встречаются редко. Так, к двух купчих на земельные владения в Переяславском уезде, датируемых 1392—1427 гг., предметом купли-продажи является сразу но три селища.  А в подобных же купчих и того же уезда, датируемых второй четвертью XV в., записано: «... купил есмь у Чечки у Микулина сына пустоши земли: Малковское селище, Шевъское, Нетроково селище, Давыдовскую пустошь, Чепуров- ское селище, Глатково селище, Волково селище, Малиновник, Круглица, Демицына пустоши и иные, которые к тем издавна потягли х тех селищем и с лесы и с полянами. ..»;   в другой: «... дал пустошь на Бармазове..., а к той пустоши тянут селища: первое Федорцево и со всем лесом, что к тому селищю тянет; другое Карпецево и со всем лесом; третиее Сепацино и с лесом; а четвертое Стрелково и со всем лесом».  Памятуя, что селища когда-то в не очень далеком прошлом были селами, мы, естественно, должны думать о необычайной для начала XV в. картине: судя по содержанию приведенных здесь четырех документов в описываемых волостях, когда-то — и, по-видимому, но очень давно — сел было много, а деревень не было.

Приведем выдержки еще из одного документа, относящегося к Угличскому уезду. Б. И. Потончин дает в Троицкий монастырь «земли свои — отчину: село Нефедьевское, да деревню Кузнецовская, да деревню Мичково, да селище Сусловское и с лесом, да селище Офонинское, да селище Санниковское, да селище Кузмин- ское, да селище Домановское, да селище Мочяловское, и со всем с тем, что к тому селу к Нефедьевскому, и к тем селищам ко всем иотягло истарины. . .».  «Старина», о которой упоминает приведенный документ, — зто время, когда было рядом друг с другом шесть пли семь сел и, по-видимому, ие было ни одной деревни; а в 1446—1447 гг. существовало село Нефедьевское и тянущие к нему две деревни, села же все шесть запустели. В правой грамоте о деревнях Лучкиной и Красной Горке Пошехонского уезда при отводе межи указано 18 селищ.  В жалованной грамоте (начало XVI в.) Снасо-Ефимьевскому монастырю названо 11 селищ.  В жалованных меновых грамотах угличского князя Андрея Васильевича Савво-Сторожевскому монастырю (1470— 1480-х гг.) в одной отмечено 17 селшц, а в другой свыше 40. В ряде актов середины XV в. указывается от 3 до 7 селищ в каждом.  П. А. Максимович, изучивший писцовые книги Вяземского уезда XVI в., указывает на большое число селищ в прошлом, многие из которых впоследствии стали живущими деревнями. В отношении же писцовых книг 1593—1594 гг. он отмечает, что в них многие бывшие селища теперь называются более привычно — пустошами.  Указания в актах на большое число селищ напоминают о времени, когда именно селами, а не деревнями называлась основная масса сельских поселений, без внимания к различию в составе их населения, к различию в хозяйственном укладе и в общем их облике. Отмеченное в актах XIV—XV вв. большое число селнщ, не увязывающееся с малым числом сел в XV в. по сравнению с деревнями, служит доказательством про исшедшего в дальнейшем разграничения между селами и деревнями и последовавшей замене наименования: некоторые села стали называться деревнями. Деревня, как мы уже указывали, — сельское поселение из нескольких (а то и из одного) крестьянских дворов-хозяйств с их населением, с жилыми и хозяйственными постройками этих дворов и с комплексом земельных угодий этих хозяйств. Когда такое селение продавалось, менялось, дарилось или передавалось по завещанию, то в актах Северо-Восточной Руси XFV—XV вв., свидетельствующих о такой сделке, говорилось о деревне «с ее лесом, с пожнями и с другою землею, что к ней из старины тянуло», или «со всем тем, что к ним потягло», «со всею землею... куда соха и серп, топор и коса ходили из этой деревни».  Этими краткими фразами — условными формулами — документы отмечали обязательное наличие в деревнях пахотных, сенных, лесных, а в них охотничьих или бортных, водных (рыболовецких) и других угодий, являвшихся основою земледельческих хозяйств, составлявших деревню.

Мы указывали, что в актовом материале Северо-Восточной Руси конца XIV и XV в. рядом с деревней в качестве объекта купли, мены и т. п. почти столь же часто назывались пустоши. Пустошь родственна деревне. В условиях постоянных нападений внешних врагов, феодальных войн, беззащитности не только от войн, но и от всякого рода стихийных бедствий деревни нередко разорялись, их население погибало или бежало, бросая родные места, спасаясь от врагов или от невзгод: деревня превращалась в пустошь, которая продолжала еще жить как высоко ценимое земледельцами угодье. В этом смысле пустошь — наследник деревни, в ней деревня продолжала свою жизнь после постигшей ее катастрофы.

Описанная в актах возобновленная для жизни пустошь раскрывает нам свойства деревни. Мы указывали на труд, с каким создавались деревни. Не всегда хватало жизни земледельца, чтобы выстроить полнокровную деревню. Такая предыстория деревни раскрывается материалами о починках. Починок, деревня и пустошь — три этапа в истории одного и того же земледельческого селения, поэтому важно и полезно изучить п оценить их в этом единстве. Начнем с пустоши. О том, что пустоши —- запустевшие деревни, а селища — места, где некогда раньше существовали села, непосредственно говорят дошедшие до нас современные (т. е. XIV—XV и XVI вв.) документы. Достаточно быть внимательным при чтении этих документов, чтобы на каждом шагу убеждаться в справедливости отмеченного положения. Конечно, документ рассказывает об этом яснее, когда прямо поставлен вопрос, откуда появились те или иные пустоши или селища. Есть случаи, когда на суде в ходе разбора дела прямо ставятся вопросы о пустошах или селищах, об их истории. Авторитетные лица, современники — судьи, тяжущиеся стороны, «знахори», старожильцы, вызванные как эксперты, — свидетельствовали, что та или иная пустошь или селище является запустевшей деревней пли селом, о которой помнят они, их отцы и деды.

В одном особенно внимательно разбиравшемся судном деле эксперты («знахори») и судья сочли необходимым, найдя следы какой-то постройки, отметить, что это «печище», а не «дворище». Свидетели показали, что в этот лес на время сенокоса приезжал архимандрит монастыря и для него был построен временный дом с печью, «печище» — это следы печи и дома. Но поскольку в данном месте нет следов усадьбы и того комплекса строений и сооружений, которые присущи дому земледельца-крестьянина, то и деревни здесь не бывало, и эксперты заявили, что это не «дворище», а все место — не пустошь/0'

Название деревни обычно переходило на пустошь. С. Б. Ве- селовский пишет: «...не раз старожилы указывали путешествовавшему в XX в. историку местные названия пустошей, не подозревая того, что опрашивающий их историк в этих названиях узнавал давно исчезнувшие селения».  Пустопш могли иметь очень большую давность.  Писцовые книги конца XV—начала XVI в., писцовые и переписные книги XVI и XVII вв. прямо указывают: «пустошь, что была деревня».  Те же документы XV в., рассказывая о причинах запустения деревень, говорят о феодальных войнах, какими особенно богаты были XIV—XV вв., о нападениях внешних врагов- о нашествии Тохтамыша (1382 г.), о «Едигеевой рати» (1408—1409 гг.), о вторжении царя Мухамеда (1438 г.) и о битве под городом Белевом («белевщина»), о вторжении царя Мухамеда и царевича Мамутяка (1445 г.),  о «великом поветрие» 1420-х годов.  Есть и конкретные указания — «те деревни запустели от ратных людей и от разбоев»,  или «опустели от татар да от потугов не по силе, люди из них (из волостей Юрьевского уезда, — Г. К.) разошлись по иным местам». Именно эти внешние обстоятельства являлись подлинными причинами появления пустошей и селищ в XIV и в первой половине XV в., а не склонность к бродяжничеству и не подсека.

Материалы о пустошах помогают яснее, конкретнее представить облик деревни. Документы нередко указывают на то, что к пустошам и селищам, как к деревням и селам, тянут различные угодья — леса, пожни, ловища и т. п.  Это служит свидетельством о самостоятельном хозяйственном значении пустошей. Предметом купли, продажи, дарения, мены часто служили именно пустоши, а не села или деревни.  Пустоши ценились прежде всего как хорошо разработанная пахотная земля, как земельная площадь, еще не столь давно подвергавшаяся регулярной обработке под пахоту или огород; в момент сделки она оставалась пригодной и для расширения площади пашенной земли и даже для развертывания нового хозяйства. В документах зачастую говорится о посеве хлеба на пустошах, о пашенных полях на пустошах, «о пашне наездом» на пустошах.  Пустоши жертвовались монастырям и охотно приобретались ими и другими землевладельцами в качестве основы нового хозяйства. «А кто на той пустоши сядет люди»,  «а кто в тех пустошах и в деревнях учнет жити»,  «и хто имет в тех селах, в тех деревнях и на пустошах жити людей».

Таковы обычные формулы в жалованных грамотах и других документах, отмечающие предполагаемое скорое заселение пустошей новыми земледельцами или освоение пустошей под пахоту в другой форме.  Все это было типичным, широко распространенным явлением в конце XIV и начале XV в. Документы отмечают пустоши во всех районах Северо-Восточной Руси.

Приобретение пустошей, в целях превращения их в населенные зависимыми земледельцами деревни и села, и было тем наиболее доступным путем, каким в изучаемый нами период создавали свои огромные вотчины монастыри Троице-Сергиев, Ки- рилло-Белозерский, Спасо-Ефимьевский, Ферапонтов, Прилуцкий, митрополичьи монастыри и многие другие. Дошедшие до нас акты и копийные книги монастырей и митрополичьего дома ярко освещают этот путь роста монастырских вотчин. В конце XIV— начале XV в. этот рост принял особенно широкий размах. 

Пустошь в самом недавнем прошлом была вполне законченным земледельческим хозяйством — деревней — и эту основу хранила долгие годы. На ней уже могло не быть ни жилых, ни хозяйственных построек, которые могли исчезнуть в результате катастрофы пли по какой-либо другой причине, вызвавшей запустение селения, по оставалось самое ценное — разработанные поля, огороды, капустники, конопляники, хмельники, манившие сюда новопоселенца-земледельца с сохой. Эти-то качества пустошей и привлекали практичную администрацию монастырей. Приобретая пустоши, землевладельцы-феодалы призывали на них крестьян-зем- ледельцев или «окупив сажали» их на пустоши — на места старых крестьянских хозяйств. Хозяйственные успехи конца XIV—XV в., достигнутые в сравнительно короткие сроки монастырями (особенно такими, как Троице-Сергиев, Кирилло-Белозерский) в увеличении вотчин, в умножении сел и деревень в этих вотчинах, в умножении числа крестьянского зависимого населения в них, показывают, что расчет на пустоши как на основу новой деревни или отдельного хозяйства имел веские основания. Пустоши десятилетиями сохраняли свои свойства ценного земельного угодья. Садившемуся на пустошь земледельцу не требовалось заново строить хозяйство, а было достаточно лишь восстановить разрушенное.

Веками вырабатывался тот тип поселения, каким выступает перед нами в документах в XIV—XV вв. деревня. Будем ли мы иметь в виду отдельное сельское поселение лесной полосы, или будем представлять в целом весь комплекс многих тысяч сельских поселений Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, в любом случае деревня как тип сельского поселения — результат большого, целеустремленного, напряженного труда земледельца. Современники — сельские жители, земледельцы — вкладывали строго определенное содержание в понятие деревни: она представлялась им как комплекс окончательно устроенных земледельческих хозяйств, обеспеченных достаточным количеством нолевой, хорошо разработанной, отвоеванной от леса пахотной земли, сенокосными угодьями и т. п. Соответственно этому предъявлялись высокие требования к деревне. Современники не считали возможным признавать деревней то поселение, в котором земледельческая база не была в должной мере и прочно обеспечена, даже если в этом селении было все необходимое для жилья и были хозяйственные постройки.

Современники называли «починком», в отличие от деревни, то поселение в лесной зоне, в котором были жилища и постоянное население, но земледельческая база еще не была достаточно прочной. И лишь когда жители починка расчищали, выжигали и разрабатывали под пашню занятый участок, обеспечивали себя полевой пашенной землей, этот починок получал право именоваться деревней. Что починок без пашни — явление обычное   и что такой починок с течением времени вырастает в деревню   — об :лом ясно говорят документы: актовый, материал конца XIV— начала XV в. и массовый материал о сельских селениях, представленный писцовыми книгами.  Починок — первый этап на пути строительства и роста отдельной деревни, современники так и расценивали его.

При создании прочного земледельческого хозяйства наиболее трудоемким и ответственным было обеспечение его полевым пахотным участком. Самым сложным в труде земледельца в этом случае было превращение разработанной подсеки в достаточного размера пахотное поле. Можно полагать, что выполнение на должном уровне именно этой задачи определяло переименование починка в деревню. Когда мы сравним починок с деревней, то увидим, что у починка еще не указан размер посева, — потому он и в сохи не положен, а в отношении каждой деревни это обязательно сделано. Давая высокие оценки пустошам как земельным угодьям, современники прежде всего подчеркивали земледельческую основу деревенских хозяйств, ценность хорошо разработанных полей.

Вторая половина XIII, XIV и XV вв. — время напряженного сельского строительства в нечерноземной полосе; материалы о деревнях и починках — единственный дошедший до нас источник сведений об этом строительстве. Практически оно выражалось в освоении лесов — в расчистке их, в подготовке пахотных полей, во введении парового земледелия. Появлением сельских поселений нового типа, получивших наименование деревень, отмечался успех на пути сельского строительства, выражавшийся в переходе от подсеки к паровому полевому нашейному земледелию; новые селения — деревни — строились прочно, закреплялись навеки. И каждая деревня, вновь поименованная в актах XIV - XVI вв., является свидетельством поступательного движения земледельцев по пути освоения лесов северной нечерноземной полосы и строительства по-новому организованных земледельческих хозяйств. В актовом материале отмечены тысячи таких вновь возникших и прочно осевших деревень в землях-княжествах Северо-Восточной Руси; ими засвидетельствован изумительный но масштабу и конкретным результатам размах этого сельского строительства.

Обширна территория, на которой раскинулись эти деревни и велось сельское строительство в Северо-Восточной Руси: начиная с района Устюга Великого, она охватывает бывшие княжества Кубенское, Вологодское, Белозерское, Костромское, Ярославское, Галичское, земли Центра, кончая на юге Рязанской землей. Пестра рисуемая актами картина, трудно уловима эта множественность сельских поселений. В отношении Новгородской земли все описано в систематизированном виде в писцовых книгах, но, к сожалению, от земель-княжеств Северо-Восточной Руси такие писцовые книги до нас не дошли. Историко-географическое изучение актового материала XIV—начала XVI в. только началось.

С большим запозданием слово «деревня» появляется в документах Новгородской и Псковской земли.  В новгородских документах до второй четверти XV в., а в псковских до XVT в. употребляется слово «село», как единое понятие, охватывающее все виды сельских поселений. Селами называются разного характера поселения на Севере Новгородской земли: в Поморье, в Обонежье — поселения местных аборигенов-охотников, рыболовов, промышлявших морским зверем.  В большинстве этих селений пет и намека на земледелие, некоторые занимаются скотоводством. В документах как села указываются и определенно промысловые поселения; и, наконец, многократно названо «село земли» — какое-то освоенное земельное владение.  В ряду этих сел трудно различить мелкие поселения крестьян-земледельцев, подобных деревне Северо-Восточной Руси, т. е. селения с ясно очерченным профилем мелких селений земледельцев.

В связи с этим можно подумать, что та трудовая целеустремленная деятельность земледельцев Северо-Восточной Руси, которая привела к повышению уровня земледелия и к появлению деревни - специфического земледельческого поселения лесной полосы, с соответствующим комплексом угодий и одной eii присущим укладом, — что она чужда земледельцам Новгородской земли. Рассмотрим, действительно ли это так? Счастливый случай позволяет нам сопоставить до предела ясные высказывания по конкретно указанным селениям в одном случае в новгородском акте, а в другом в НКП — документе поздненовгородского происхождения. Мы имеем в данном случае рядную Федора Акинфо- вича и его домочадцев с Матвеем Ивановичем в отношении наследуемой им земли. Она напечатана в сборнике «Грамоты Великого Новгорода и Пскова» с неопределенной датировкой   — «XV век». Грамота подлинная, известна уже больше 90 лет, но до сих пор никого не заинтересовала. Сопоставление имен основных участников сделки и некоторых других лиц, упоминаемых в рядной, с именами бывших новгородских землевладельцев, отмеченных в НПК,  а также сопоставление названий селений, приведенных в рядной с названиями селений в НПК, позволяет установить тесную связь между ними: оба документа рассказывают об одних и тех же селениях и хозяйствах. Участники рядной — с одной стороны новгородский землевладелец (боярин) Федор Акинфович (Федор Окинфович, Оитифович), его жена Аграфена Федоровна (Огруфена) и их сыновья Яков и Александр, а с другой стороны тоже новгородский землевладелец, Матвей Иванович, племянник Аграфены (она — сестра его отца).* Совместность их владений явилась результатом того, что Матвей Иванович вместе со своей теткой — наследники земельных владений их общих дедов и прадедов. Вероятно, в детские годы Матвея Ивановича владения ему не были выделены, а все имение было в руках боярниа Федора Акинфовича.  Владения Федора Акинфовича (приданое жены Аграфены — наследство от деда Максима и его брата Дмитрия, приходящихся прадедами Матвею Ивановичу, —- н собственные его наследственные и приобретенные им владения) весьма обширны и разбросаны в четырех пятинах: а) в Деревской пятине, в Сытинском погосте (10 обеж) и в Оксочском погосте (21 обжа),  б) в Шелонской пятине, в Илеменском погосте (7 обеж) и в Офремовском погосте (23 обжи),  в) в Бежецкой пятине и г) в Обонежской пятппе, в Волотовском н, вероятно, Мытнинском погосте.  Большинство указанных владений невдалеке (до 50 км) от Новгорода. Матвей Иванович и Федор Акннфович имели также дворы в Новгороде на Рогатице улице, у Федора Акинфовича было еще дворовое владение на посаде в Русе в конце Середка, т. е. в центре солеварения.

Основа делимых владений — земли в Сытинском погосте. Здесь старшие родственники дали Матвею за все владения в Сытинском погосте н за другие владения в Деревской в пятине «за болшеи двор н за малый селца, и за полевую землю, и за лешею землю даша Матфею Ивановичю за ты за вси земле, где ни есть... Фенютинськое село и Кеиковьское село, а тых сел но левый земли, и лешии, п ловища.. .».  Судьба указанных участников ряда и их земель различна. Федор Акинфович, крупный землевладелец, лишился своих владений и, вероятно, был выслан из Новгородской земли. Его земельные владения частью пошли и поместную раздачу, а частью записаны в оброчные земли великого князя. Матвей Иванович сохранил свои «села» и отмечен нисцовою книгою в качестве своеземца, живущего в этих «селах», названных в НГ1К деревнями. Есть возможность датировать этот документ. Федор Акинфович — последний владелец земель, указанных в рядной, а Матвей Иванович жил в момент присоединения Новгорода к Московскому государству, он современник составления HITK 1496—1501 гг. Рядная может быть датирована 00—70-ми годами XV в., не позднее.

Из владений Федора Акинфовича и его жены Аграфены в ряд нон грамоте подробнее онисаны селения Сытинского ногоста. «А не вступаться Матфею в Федоровы и в Огруфенины и их детей в И кол и и в Олександровы села на Хохули в болшеи двор и во околнын села: в Лодыгино село и в Березнек и Овннчево село, it в Зарецьп, ни за Хохулен и на Студеньски село, и Фомкино село и ] lonejiHiiKOBo село, и Падишпно село и половина Тылова села п Ушаково село по реку. . .».

И писцовой книге Деревской пятины есть описание бывшей боярщины Федора Акинфова. Приводим его: «В Сытинском же погосте деревни Гаврила Саларева (бывшие) Федоровские Онки- фова. .. Д. Хохол: а в ней дв. Гаврилов (Саларева), а в нем дворник его (Гаврилы Саларева) Фнлка, а христиан: во дворе Олиско Кирнлков, во дворе Неронко Назарков, сеют ржи 5 коробей, а сена косят 50 копеы, 2 обжы; дохода 10 денег, а из хлеба пятина; ключнику полкоробьи ржы, полкоробьи овса. Д. Лодыгино: во дворе Дениско Нестерков, во дворе Михалко Микифорков сеют ржы 6 коробей, а сена косят 30 копен, 2 обжы; дохода 10 денег,, а из хлеба пятина, 2 сыра, 20 яиц; ключнику полкоробьи ржи, полкоробьи овса». Также описаны еще деревни: Ушаково, Овин- цово, Студенец, Фомкино, Падишино, Новинка и починок Пепел- никово, и указан итог по этому владению: «и по старому писму деревень семь, а дворов в них одиннадцать, а людей в них одиннадцать человек, а обеж десять. И прибыло две деревни да починок, а дворов четыре, а людей пять человек, а обжы две». Описанная здесь деревня Хохол с помещичьим двором (большим) и двумя крестьянскими дворами соответствует указанному в рядной селу Хохулей с большим двором, деревня Лодыгино (два крестьянских двора) — селу Лодыгино, деревня Ушаково (один двор) — селу Ушаково, деревня Овинцево (два двора) —- селу Овинчево, деревня Студенець (один двор) — селу «и& Сту- деньски», деревня Фомкино (два двора) — селу Фомкино, деревня Падишино (один двор) — селу Падишино, а взамен Пепелникова села оказался починок Пепелниково с одним двором, положенный в пол-обжи. Недостающее здесь село Березнек описано дальше за другим помещиком (за Алексейкой Вьюковым): это деревня Березник с двумя крестьянскими дворами.

Из рядной известно, что Федор Акинфович с женой Аграфе- иой выделили своему племяннику Матвею Ивановичу находившиеся в том же Сытинском погосте «Фенютнньское село и Кеиковьское село, а тых сел (и тех же сел, — Г. К.) полевыи земле, и лешии, и ловища, и хмелища, и бортшца.. .».  Среди описанных в Сытинском погосте своеземцевых деревень есть и деревни знакомого нам Матвея Ивановича. Теперь в качестве своеземца его называют в писцовой книге уничижительно: Ма- тюк Иванов. «Деревни Матюковы Иванова. Д. Кийков: во дворе Степанко Нестерков, во дворе Ивашко Онанкии, сын его Ивашко ж, сеют ржы нол-6 коробьи, а сена косят пол-40 конен. 2 обжы. Д. Панино: во дворе Гридка Парфейков, во дворе Фомка Михалев, сеют ржы 4 коробьи, а сена косят 20 конен, нол-2 обжы. А в вопчей деревне в Заполье, на Матюкове четверти: во дворе сам Матюк, сеет ржы 7 коробей, а сена косит 100 копен, 2 обжы; а тринадцать жеребьев в той деревне великого князя, что была владычня. Д. Ушаково, пуста; писана была обжею, а земли иод нею на пол-обжы. Д. Фенютпно пуста, писана была 2 обжамн, а земли под нею на обжу. И по старому пнсму четыре деревни, а дворов в них и с теми, что в вопчей деревне, семь; а людей десят человек, а обеж семь. И убыло два двора, а людей четыре человеки».

О владениях Федора Акинфова в Оксочском погосте в рядной грамоте сказано глухо и немного: «...на Ксоци болшеи двор, и околныи села в Зялядиньи, и на Руке, и на Горке, и на Новенке, где ни есть в Ксочком погосте, а то Федору и его жене и его детям, а в тось Матфею не вступается».  В НПК эта волость Оксочского погоста, бывшая боярщина Федора Акинфова, подробно описана, отдельно каждое селение. Таковы село Заксочье с двором помещика (с «большим двором») и деревни Новинка, Залядинье, две деревни Городища, две деревни Луки, Заполье, две деревни Горушки, Зачеренье, Новинка и Туромичи; в каждой деревне указаны дворы с поименованием их хозяев-крестьян, указан размер посева хлебов в этих хозяйствах, размер сенного покоса, во сколько обеж обложена деревня, а также перечислен шедший с крестьян землевладельцу «старый доход» — основной, «мелкий доход» и «ключнич», а также и новый доход. А дальше подведен итог: «по старому письму (т. е. в старое время, когда все принадлежало боярину Федору Акинфовичу, — Г. К.) в этой волости было с сельцом 13 деревень, а дворов в них 20, а людей в них 20 человек, а обеж 21». Указана общая сумма старого дохода с волости. Приведен итог по волости, «по новому письму»: число деревень прежнее, дворов больше на семь, людей (крестьян) 28, обеж прежнее число; указан и размер нового дохода.  Сопоставление выписей из рядной грамоты и из писцовой книги Де- ревской пятпиы — документов, близких по времени составления и рассказывающих об одном и том же явлении, — показывает, в каком отношении находятся села, указываемые в актах Новгородской земли XIV—XV вв., с деревнями, упоминающимися в документах Северо-Восточной Руси этого же периода. Мы видим, что все села, указанные в рядной Федора Акинфова с племянником, описаны московским составителем писцовой книги под наименованием деревень. Писцы не увидели никакой разницы между новгородскими селами п знакомыми им по московской практике деревнями Северо-Восточной Руси и потому назвали почти все села деревнями. Столь же естественной и оправданной сочло эту замену (наименование сел деревнями) и новгородское население. Писцы работали в постоянном контакте с местным сельским на селением, пользуясь их показаниями («сказками»), и с их слов определялись названия деревень; надо полагать, различия в языке писцов п местных крестьян не было. Писец знал те же самые села, которые были предметом дележа между Федором Акинфо- вичем и Матвеем Ивановичем. В писцовой книге села не только названы по-новому. В подробном описании НПК всех бывших владений боярина Федора Акинфовича жизнь сел и деревень этой большой, сложной по составу вотчины выглядит совсем по-иному, нежели в описании рядной, составленной землевладельцами. Основное и главное, из чего складывалась жизнь и трудовая хозяйственная деятельность населения всех перечисленных деревень и сел, — это крестьянские хозяйства. Сравнение новгородского земледельческого поселения, но-старому «села», как оно описывается в немногих новгородских актах, с московской «деревней» указывает, что между тем и другим поселением нет разницы. А то, что их называли по-разному, не отражало никакого различия по существу. Разница в названиях сразу же была забыта, лишь только состоялось включение Новгородской земли в состав Московского великого княжества. Это единство содержания не только к моменту «нового письма», но и ко времени «старого письма» подсказывает, что и в более раннее время такое сходство было между новгородским селом и деревнями Северо-Восточной Руси. И естественна мысль, что земледельческие хозяйства в Новгородской земле развивались совершенно сходным с Северо-Восточной Русью путем.

Ценнейшим качеством НПК, выделяющим их из других исторических источников, является то, что НПК дают массовое, сплошное (а не на выбор) описание селений и хозяйств во всей Новгородской земле. Многочисленные указания источников на раннее появление сел, на то, что селами с глубокой древности именовались почти все сельские поселения в древней Руси, хорошо известны историкам. Также давно подмечено многими историками позднее появление деревень. Теперь в связи с разбором материалов по истории Новгородской земли своевременно указать, что еще А. И. Никитский писал о древности сел и о господстве этого вида сельских поселений в Новгородской земле.  Представляя очень схематично историю развития сельского хозяйства и в особенности земледелия, А. И. Никитский связывал распространение i ел с временем освоения открытых мест и мест, близко нромыкав- ших к долинам рек. Но наступило время продвижения в леса, нремя борьбы с природой, освоения лесов под земледелие, время vторжества над природой», как выражается A. PL Никитский, «селения закладываются в лесу, на дичи, на сыром корню». Появляются селения нового типа — «деревни», село оттесняется на второй план^ сохраняя свое значение сельского поселения, где пребывают помещики, органы власти, церковь. А. И. Никитский, изучавший историю Новгородской земли, видел здесь господство «сел» и потому называет «села» новгородским типом сельского поселения; ему на смену пришла деревня — тип крестьянских селений московского времени.  У Никитского, как мы видим, история сельских поселений — «села» и «деревни» — изменяется очень схематично, без необходимого глубокого уяснения этого процесса в зависимости от времени и места.

Основной материал источников — акты Северо-Восточной Руси XIV—XV вв. - А. И. Никитским оставлен в стороне. Он не уяснил, что появлению деревень в Северо-Восточной Руси предшествовал период накопления земледельцами опыта но освоению лесов и огромный труд по превращению целинных лесных участков в полевую пашенную землю. Внимательно читая новгородские документы — летописи и акты, — близко знакомясь с писцовыми книгами, А. И. Никитский все же уловил, что «деревня» пришла в Новгородскую землю с усилением связей с Москвой; он зорко подметил позднее появление здесь наименования «деревня» н вытеснение сел деревнями.

С возражением А. И. Никитскому по вопросу о смене сел деревнями выступил В. Н. Вернадский.  Изучая материалы только о четырех южных погостах Обонежской пятины в сохранившихся отрывках писцовой книги, В. Н. Вернадский нашел, что все имеющиеся там селения — «деревни», и притом очень небольшие, с сельским хозяйством невысокого уровня, в которых малодоход- ность земледелия искупалась промыслами — охотой. Такие «деревни» не могли вытеснять сел, считает В. Н. Вернадский; он пишет, что «материал по Обонежским погостам опрокидывает схему А. И. Никитского. Деревня как тип крестьянского поселения не только преобладала, но была „исключительной" формой поселения в погостах Обонежья уже в новгородское время, и нет никаких намеков па то, чтобы ей предшествовали в Обонежье села». 

В этой части аргументации В. Н. Вернадского допущена серьезная ошибка. В. Н. Вернадский внимательно занимался этими Обонежскими погостами по материалам НПК,  по пренебрег актовым материалом. Действительно, нет прямых указаний на существование сел в изученных В. Н. Вернадским погостах Обо- нежья в новгородское время, но их нет только потому, что об этих четырех погостах вообще нет иного материала, кроме как в писцовых книгах Обонежской пятины. Стоит только пошире ознакомиться с материалами по истории Обонежья, выйти за пределы упомянутых четырех погостов и привлечь шире материалы по Обонежской пятине, как станет совершенно ясным, что новгородские источники очень много говорят о селах в Новгородской земле (в частности, в Обонежской пятине) в XIII—XV вв. и, вопреки мнению В. Н. Вернадского, показывают, что до появления НПК наименование «деревня» здесь почти не встречалось. Об этом прямо свидетельствует проведенное нами сравнительное изучение рядной Федора Акинфова и соответствующих мест из НПК 1495—1505 гг.

Ошибочность утверждений В. Н. Вернадского хорошо видна и из новгородского актового материала, как он ни отрывочен. Проследим его. Откупная на суд в Обонежье знает там лишь «села»;  в духовных Остафия Ананьевича и Федора Остафье- вича перечислены земельные владения в разных пятинах Новгородской земли — в Шенкурье и в Кокшеньге, в них указано на владение «селами», а не «деревнями». «А доколе сын мой подро- стет, а дотоле ездит по моим селам брат мой Григорей», — записано в духовной Остафия Ананьевича;  то же и в духовной новгородского посадника Ивана Лукинича, землевладельца Обонежской пятины.  В разобранной нами рядной Федора Акинфовича указывается на владение им «селом Навещалци на Вишере» в Обонежской пятине. Указания именно на села, а не на деревни в Новгородской земле имеются в актах всех районов Новгородской земли, в том числе и в актах Обонежья.  То, что деревня пришла на смену селу в изучаемое нами время и вытеснила села, в равной мере справедливо для Северо-Восточной Руси и для Новгородской земли.

Возражая А. И. Никитскому, В. Н. Вернадский вступает в решительное противоречие с показаниями документов. Одновременно с возражениями А. И. Никитскому В. Н. Вернадский проводит свое особое различие между деревней п селом как разными типами сельских поселений. Селения южных Обонежскпх погостов он выдает за типичные деревни (название «село» и не встречалось в Обонежье, утверждает он!) и сам этот район — типичный «деревенский» район. Произвольно избирая то, что оправдывает его точку зрения, В. Н. Вернадский выбрал в качестве типичного уже «сельского» района Врудский погост Вотской пятины. Взят район с крупными поселениями, за многими из которых и в НПК сохранилось старое название «село». Здесь, в Вруд- ском погосте, большая запашка, большие сенные покосы, высоко развитое земледелие, натуральный оброк взимается зерновыми и продукцией скотоводства. Денежная форма оброка не находит места. В. Н. Вернадский указывает на то, что и природные условия (почва, сенные луга) Врудского района таковы, что успешное развитие сельского хозяйства здесь естественно. Но главное, на что В. Н. Вернадский обращает внимание читателя, — это то, что «Врудский район—край больших сел: 88% его населения живет в селах или сельцах и только 12% в деревнях».  В. Н. Вернадский ошибочно определяет время появления наименования «деревня» для сельских поселений Новгородской земли, он ошибается и в характеристике деревень. Актовый материал XIV—XV вв. Новгородской земли, дошедший в нескольких сотнях номеров, именовал сельские поселения лишь «селами».  Название «деревня» в письменные источники принесено в Новгород составителями НПК. В. Н. Вернадский, ограничив свои наблюдения лишь несколькими (из многих сотен) погостами разных пятин, пе уяснил истинного различия между селом и деревней, вкладывав шегося в эти слова современниками и составителями НПК. Последним пришлось решать, за какими из новгородских сельских поселений следует оставить обычно употреблявшееся в новгородском актовом материале наименование «село», а какие следует считать и именовать деревнями. Селами в НПК поименованы более многолюдные сельские поселения; в селах преимущественно были центры владельческих хозяйств; название сел удержалось и за теми селениями, в которых была церковь и жил церковный причт. В таких селах были непашенные люди, занимавшиеся промыслами, ремесленники, торговые люди, здесь происходили и торги.  Удержалось старое наименование и за некоторыми многолюдными селами.  Как видим, среди огромного количества описанных в НПК поистине крестьянских земледельческих селений те, за которыми было оставлено старое наименование «сел», оказываются менее всего отвечающими характеру чисто земледельческих

Еще более ошибочна у В. Н. Вернадского характеристика деревни. Летописные записи и актовый материал Северо-Восточной Руси XIV—XV вв. с достаточной определенностью показали свойства «деревень» как нового типа сельского поселения. Ясно очерчен чисто земледельческий характер деревень; комплекс материалов в актах XIV—XV вв. о деревнях, пустошах и починках, показывая преемственную связь между ними, убеждает, что основою деревень являлись именно тщательно разработанные пахотные угодья — поля: в починках это угодья в начальной стадии разработки, в деревнях они в полной силе и ими совместно с другими угодьями определялся облпк деревни, а в опустевших деревнях, в пустошах, это уже оставленное, но еще ценное пахотное угодье. Наличие полей, т. е. достаточных по размеру участков нолевой пашенной земли, регулярно обрабатываемой и постоянно используемой для посева зерновых хлебов и других хозяйственных растений, было обязательным признаком деревень. Паровое пашенное земледелие, с закреплением которого связывалось появление деревень, тесно увязывалось со скотоводством, а отсюда и наличие в каждой деревне, кроме полей, сенных угодий, выгонов для пастьбы скота и лесных угодий, естественных и обязательных в лесной стороне; они являлись признаками и тех деревень, какие мы знаем по актам XIV—XV вв. Северо-Восточной Руси; такой же выступает и новгородская деревня в НПК.

Актовый материал XIV—XV вв., представляющий преимущественно сделки между землевладельцами по земельным вопросам, по своему характеру таков, что в нем напрасно искать сведений о земледельческих крестьянских хозяйствах, а значит — и достаточно полных сведений о деревнях. Писцовые же книги Новгородской земли развертывают этот материал о деревнях в конкретных, ясных указаниях на трехполье, на размер посева зерновых хлебов в каждой деревне, на размер сенных покосов и т. п. Изучающий НПК находит такие данные о многих десятках тысяч деревень, описанных в этих документах, именно о всех, без единого пропуска.  Рядом можно встретить сведения и о пустошах — запустевших деревнях, — обычно сопровождаемые пояснением о том, как используются имеющиеся в них пахотные земли; указаны и починки, в которых еще нет настоящей пашни и потому они еще не деревни. Облик деревни, вырисовывавшийся перед нами в глухих, отрывочных данных актового материала Северо- восточной Руси, конкретно показан здесь в писцовых книгах Новгородской земли; подан в массовом цифровом материале о всех сторонах хозяйственной жизни деревень рядом с именами их создателей и хозяев — земледельцев-крестьян. Деревня выступает перед памп как комплекс крестьянских земледельческих хозяйств с освоенными и разработанными земельными угодьями. Труд земледельцев -крестьянских семей, живших во дворах, которые составляют деревню, — является основой каждой деревни: их трудом созданы эти деревни, их трудовой деятельностью наполнялась всегда жизнь деревни, ею определяется и облик этих сельских поселений.

В Новгородской земле в те же XII]—XV вв. в связи с развитием земледелия шло освоение лесных массивов под полевое пашенное земледелие, происходило строительство сельских поселений— деревень, точно таких же, как и в Северо-Восточной Руси. НПК подвели итог этой созидательной трудовой деятельности земледельцев-крестьян Новгородской земли.

Материал о сельскохозяйственном производстве особенно скуден в XIV—XV вв. Прямых высказываний о нем совершенно нет. Успехи в развитии сельского хозяйства и переход к нолевому пашенному земледелию внесли важные перемены в быт земледельцев лесной полосы Северо-Восточной и Северо-Западной Русл. Появление полей вместе с другими сельскохозяйственными угодьями изменило облик земледельческих селений--возникли «деревни». В условиях скудости сведений о сельском хозяйстве материал о деревнях, о пустошах и починках в актах XIV—XV вв. служит косвенным, но убедительным свидетельством о широком повсеместном распространении полевого пашенного земледелия (паровой системы) в Северо-Восточной Руси в это время.