Архивы. Периодические издания – журналы, брошюры, сборники статей

Журнал Здоровье

01/4

Может ли больной дислексией закончить гуманитарный вуз и работать учителем русского языка и литературы? Оказывается, может - что подтверждает пример 33-летнего Андрея. Читайте его исповедь и решайте сами, каково живется человеку с языковой слепотой.

- В школе проблем с орфографией у меня не было. Проблемы были у учителей: двойку за четверть (не говоря уж про годовую) им было ставить себе дороже. Довольно быстро осознав тщетность попыток поправить мою грамотность, они весьма ловко научились править мои работы, доводя до необходимого "троечного" минимума количество ошибок. Впрочем, я до сих пор помню вздох облегчения учителя литературы в 10 классе, когда перед выпускным сочинением она увидела, что моя правая рука в гипсе - видимо, дело исправления моих ошибок было хоть и творческим, но не легким.

Но школа школой, а я хотел поступать в институт и непременно на филологический или, в крайнем случае, на исторический факультет. Репетиторы с радостью обещали родителям подготовить меня к экзаменам, но, посмотрев на результаты проверочного диктанта, опускали глаза и что-то мямлили про занятость и про то, как мало осталось времени до лета. Одна преподавательница посоветовала мне больше читать (она явно представить не могла, что юноша, делающий 40 ошибок в полуторастра-ничном тексте, вообще что-либо читал, кроме "Мурзилки") и, видимо, в качестве иллюстрации "волшебного мира русской литературы" процитировала "Люблю грозу в начале мая" Тютчева. Я читал Тютчева не по школьному учебнику и потому легко продолжил: "Ты скажешь: "Ветреная Геба, // Кормя Зевесова орла, // Громокипящий кубок с неба, // Смеясь, на землю пролила". Преподавательницу едва не хватил удар, но в итоге моя выходка решила дело: она согласилась натаскать меня к экзаменам.

Терпение и труд все перетрут, даже дислексию (тогда это слово еще никто не знал, потому называли "грамматическим идиотизмом"). Вступительное сочинение я написал с одной ошибкой и поступил на филфак педагогического института. Но не прошло и полугода моей относительной грамотности - и я снова делал по несколько ошибок в предложении. К моему счастью, контроль за грамотностью студентов филфака, которая подразумевалась сама собой, был совсем не жесткий, и я продвигался с курса на курс, оказавшись в итоге дипломированным преподавателем русского языка и литературы.

В школе, куда я попал после института, и слышать не хотели об одной только литературе, и мне пришлось учить детей 5-х и 6-х классов русскому языку. То ли я объяснял очень доходчиво (для меня сложности русской орфографии и пунктуации были не меньшими, чем для детей, да и правила многие были такой же новостью), то ли при проверке тетрадей не замечал многие ошибки, но мои успехи в преподавании потрясали воображение бывалых учителей: за три месяца грамотность в классах, где я работал, выросла более чем на 50%. Но когда я понял, что не только девочки на первых партах, но и проявляющие куда меньше рвения к учебе обитатели задних парт пишут грамотней меня, я почел за благо уволиться.

В это время как грибы после дождя стали появляться всевозможные частные школы, в которых далеко не обязательно было совмещать преподавание литературы и русского. Статус преподавателя литературы (впоследствии еще и истории, истории религий и географии) в моем представлении вовсе не был связан с непременной высокой грамотностью, потому комплексов по поводу невозможности написать на доске то или иное слово я не испытывал. Довольно быстро оказалось, что данный изъян преподавателя может не только мешать, но и помогать в учебном процессе. Осознание того, что преподаватель пишет с ошибками, рождало у учеников чувство, что и остальные его знания не есть нечто недостижимое: мы ему подсказываем, как писать, он нам - как понимать то или иное произведение. Еще важнее оказалось впечатление моей необычности: оно, как ни странно, прибавляло уважения к учителю и интереса к предмету.

Не обходилось, конечно, и без казусов, смешных и не очень. Ученица 9-го класса, недавно перешедшая в наш лицей, проболела почти всю четверть, и в графу "Литература" я уверенно поставил: "Неотестованна". На следующий день она, чуть не плача, протягивает мне дневник и, заикаясь от волнения, пытается произнести что-то не вполне членораздельное. Через несколько минут до меня доходит, что она говорит: "Вы в слове "не аттестована" сделали 4 ошибки!".

Однажды на уроке истории (хотя слово "од

нажды" здесь не совсем уместно) мой рассказ

о немецких императорах был прерван востор

женным криком одного из учеников: "Я понял,

понял, кого вы имеете в виду, когда говорите

Тогеншутеры" - это Гогенштауфены!". Как я ни

старался, но любое имя собственное сложнее,

чем Иванов, приобретало в моей речи (не гово

ря уж про письмо) форму, чрезвычайно мало

похожую на исходную. Вскоре для детей стало

своеобразной игрой поправлять меня при не

правильном произношении, а в результате они

намертво запоминали не только как произно

сится "Пантагрюэль", "Плантагенеты" и про

чее, но и что это значит. К сожалению, нередки

были случаи, когда я и сам не замечал, что де

лаю ошибку, и дети запоминали мое непра

вильное произношение.      :..  :

Но не работой единой. Однажды мне пришлось разбудить среди ночи жену, дабы узнать у нее, как пишется слово "кого". Я чувствовал, что в моем написании "ково" что-то не так, но не мог понять, что именно. Неприятности подобного рода, доставляемые мной жене, с лихвой компенсируются удовольствием, которое она получает от совместного чтения. Ее любимое развлечение - просматривать из-за моей спины тот текст, который я читаю вслух. Какую бы серьезную книжку мы ни читали, сличение того, что написано на самом деле, и того, чт',-.я произношу, обеспечивает ей веселье лучше любого юмористического романа.

Недавно у меня объявилась новая проблема; связана она с Интернетом - точнее, с участием в Интернет-форумах, где обсуждают проблемы политики, экономики, истории или литературы. Практически все участники форумов в тех или иных случаях берут себе новые псевдонимы. Я же такой возможности лишен, ибо какой бы псевдоним я ни выдумал, меня очень легко вычисляют по количеству и качеству ошибок.

Главный вопрос: лечить или не лечить - для меня до сих пор не решен. С одной стороны, я уже настолько сжился со своей дислексией, что даже не представляю, как с ней расстанусь. Выработанная привычка к внимательному, медленному чтению свела неадекватности восприятия текста только к сложным фамилиям и другим малозначащим деталям, а ошибки на письме мне все привыкли прощать. Так что от добра добра не ищут. Но с другой стороны, невозможность без посторонней помощи написать ни один сколько-нибудь важный текст весьма и весьма усложняет жизнь.

Мой опыт (впрочем, не столь уж обширный) показал: ни внушение, ни новомодные психологические и лингвистические методики почти не дают никакого результата. Реальные результаты давал только упорный и рутинный труд: переписывать по двадцать раз каждое слово, где сделана ошибка; многочасовое чтение по слогам с ясным и четким произнесением каждого звука... Только стоит ли игра свеч -тем более что труд должен быть постоянным, а результаты - лишь временные? Думаю, стоит. Только вот я ленив.