Катастрофы: социологический анализ

Раздел: Социология

В завершающей главе предыдущего раздела читателю был представлен один из возможных вариантов истолкования культуры (вернее сказать — такой важной ее части, каковой является художественная литература) как фактора осмысления, предсказания, предчувствия катастроф. Предугадывая наступление катастрофы, художественная литература в силу своего огромного воздействия на мысли и чувства людей выступает мощным фактором духовно-нравственной подготовки людей к возможным катастрофическим событиям и соответствующего снижения масштабов и степени их разрушительного воздействия на жизнь человеческих сообществ.

Но, будучи в сущности своей общемировым, общечеловеческим процессом, культура имеет множество дифференциаций. Одна из таких дифференциаций связана с этнической самобытностью культур тех или иных народов. Фактически всякая культура несет На себе печать национального своеобразия и только в таком, национальное мобытном облични входит в сокровищницу мировой культуры. Поэтому культура и этнос имеют огромное, можно сказать, неисчислимое множество взаимопересечений.

Обладая большим количеством «общих пространств» с культурой, этнос тем не менее несет в себе специфические черты, которые и определяют его своеобразную роль в цивилизационном развитии человечества. Известный этнолог Л. Н. Гумилев прекрасно раскрыл роль этноса в повышении катастрофоустойчивости различных человеческих сообществ — родовых, национальных, государственных н т. п.

При подъеме этногенеза на более высокие ступени возрастает гармоничность цивилизационного развития, вследствие чего этнос достигает своей акматической фазы. От нее же развертывается процесс перехода к «золотой осени» цивилизация, то есть плодотворному ее развитию, в котором важнейшие ее достижения — техносфера и культура — выступают как своеобразные индикаторы развития этноса [5, 402—427].

Чем выше согласованность этих двух составляющих цивилизационного развития, тем более катастрофоустой- чив соответствующий социальный организм. Когда же техносфера вырывается из смягчающих ее твердую поступь по пути технико-экономического прогресса объятий культуры, баланс сил в обществе нарушается, возникают диспропорции, внутреннее напряжение в социальной системе превышает допустимый с точки зрения сохранения ее целостности предел, а неизбежным следствием этого становится катастрофа. Если взглянуть именно с этой несколько необычной, а потому и непривычной точки зрения на процесс этногенеза, становится очевидной огромная позитивная роль этноса как специфического социально-природного феномена, резко снижающего опасность катастрофического развития событий в определенных территориальных общностях, где гармонизированы или хотя бы согласованы техносферные, социокультурные, национально-государственные отношения.

Однако этнос, интересы его сохранения и развития способны .выполнить и противопозитивную функцию — повышение катастрофоопасности в тех территориальных общностях, в недрах которых возникают и разрастаются противоречия между национально-культурным своеобразием определенных народов и их государственно-самостоятельными устремлениями, между развитием техносферы и культуры (в первую очередь национальной) и т. п. Множество проявлений второго варианта развития событий в этнонациональной сфере мы видим в настоящее время во многих так называемых «горячих точках» бывшего Советского. Союза, где межнациональные конфликты достигли остроты и масштабов военного противостояния, создавая тем самым опасность экономической, политической, духовно-нравственной катастрофы соответствующих регионов, существующих в них территориальных общностей. Нагорный Карабах и связанный с решением проблем его национальной автономии или государственной независимости армяно-азербайджанский вооруженный конфликт, почти такой же по степени разрушительных последствий конфликт грузино-абхаз- ский — вот только единичные примеры этой трагической тенденции, втягивающей в свою всепожирающую воронку все новые народы и территории.

И культура, и техносфера, и этнос выступают очень важными компонентами, входящими в состав более обширного и многомерного образования, каковым является цивилизация. Поэтому она в истории человечества играет очень важную роль как в возникновении катастроф, так и в их предупреждении, смягчении их отрицательных пот- следствий. В своем реальном функционировании цивилизация предстает как системная организация общественной жизни, включающая в себя технологическую основу общества, его социально-экономическое, социокультурное и политическое развитие и интегрирующая в единую целостность общественные отношения людей и их деятельность, ориентированные на такое взаимодействие, в процессе которого возрастает организованность общественной жизни. В этом смысле цивилизация имеет антиэнтропийную направленность и в своем развитии вырабатывает пути, способы и методы сосуществования и интеграции разнонаправленных социальных процессов, способствуя тем самым возникновению социального порядка из хаоса интересов, стремлений, поступков и поддержанию первого в целях оптимизации социальных взаимодействий людей [1,20—21].

Если исходить из такого понимания цивилизации, то становится очевидным, что Чернобыльская катастрофа могла стать событием, свойственным специфической форме цивилизации — техногенной. Одной из характерных особенностей последней является технологический детерминизм с его представлениями о решающем значении технологической основы производства в развитии социально-экономических структур, перерастающими нередко в технократическую иллюзию о всемогуществе техники и ее неоспоримом приоритете среди всех сторон жизнедеятельности человеческих сообществ. Поэтому весьма актуальный не только в теоретико-методологическом, но я в прикладном смысле представляется рассмотрение драматических предпосылок и последствий Чернобыльской катастрофы в рамках и понятиях цивилизационного развития.

Когда предметом социологического рассмотрения становятся цивилизациониые уроки Чернобыля, необходимо эту Проблему рассматривать в обшем контексте исторической ритмики становления и смены цивилизации. Сегодня можно считать общепризнанным что на рубеже XX и XXI столетий происходит сложный процесс увядания индустриальной цивилизации и смены ее цивилизацией постиндустриальной (ее еще называют цивилизацией ноосферного типа) [3,102).

На стыке двух смежных цивилизаций (а он по времени может-занимать несколько десятилетий) начинается период кризисов и революций, противоборства уходящей и приходящей систем, усиливаются процессы дезорганизации, цивилизационного кризиса [11,5]. Этот кризис становится всеохватывающим, втягивает в свою гигантскую воронку и технологическую сферу, что проявляется в резком увеличении количества и масштабов технологических катастроф, крупнейшей из которых, несомненно» стала Чернобыльская. Она наиболее рельефно, с неподдающейся описанию и точной теоретической экспликации трагической масштабностью высветила сложность, противоречивость и опасность для жизни и здоровья людей глубинной трансформации в технологических основаниях цивилизационного развития, когда на передний план выдвигается не экономическая эффективность новейших технологий н человеком а шинных систем, а степень их безопасности, мера подчиненности их человеческому разуму и контролю или, напротив, их выхода из- под разумного контроля.

Одной из фундаментальных проблем цивилизационного развития является энергетическое обеспечение производства. В современном высокотехнизированном и в столь же высокоэнергетически насыщенном производстве потребность в энергоносителях столь велика, что обычными, традиционными источниками получения энергии — гидроэнергетика, сжигание каменного угля, торфа и т. п., равно как и альтернативными видами энергии — ветровой, солнечной, морских приливов, не обойтись. Поэтому потребность в ядерной энергетике не только сохраняется, но и возрастает. Но авария на Чернобыльской АЭС, крупнейшая в истории человеческой цивилизации технологическая катастрофа, поставила энергетическую проблематику в новую, ранее не очень беспокоящую нас плоскость — обеспечение приемлемой степени риска и необходимой меры безопасности.

Принципиально важным требованием системного подхода к анализу действия различных систем — экологических, технологических (ядерных в первую очередь), социальных и др.— является обеспечение оптимума во взаимодействии и согласовании отдельных негативных и позитивных обратных связей, возникающих как в самой системе, так и в ее взаимозависимостях с окружающей средой. Чем более сложной оказывается система, тем более важной становится задача такого оптимума, ибо его отсутствие почти неизбежно приводит данную систему в состояние опасности. Как раз отсутствие такого оптимума, выразившееся в конечном счете в многократных нарушениях, техники безопасности, недопустимых в эксплуатации столь сложного технологического сооружения, как атомная электростанция, явилось основной причиной Чернобыльской трагедии.

Разумеется, абсолютной безопасности не существует нигде, но когда речь заходит о ядерной энергетике, то здесь проблема технологической безопасности становится основной. Было бы большим упрощением считать, что Чернобыль стал свидетельством существования тупиковых путей развития технической цивилизации, к каковым некоторые авторы относят в последнее время ядерную энергетику [10, 17]. Трудно согласиться с утверждением, что ядерная энергетика — тупиковая ветвь в технологическом развитии срвременной цивилизаций, но абсолютно обосновано (в том числе,н результатами анализа причин и последствий Чернобыльской катастрофы) требование гарантированного обеспечения технологической безопасности всех объектов, связанных с добычей энергии в атомных реакторах. Ведь Чернобыль в его цивилизацион- ном контексте стал не только местом грандиозной технологической катастрофы, «о и символом выхода техники из подчинения человеку. А это ставит в качестве первоочередной не просто'проблему обеспечения технологической безопасности, но и выработку научно обоснованной концепции интегральной безопасности (технологической, экологической, социальной, политической, военной и т. п.) с последующим определением и осуществлением стратегии безопасности.

Если взглянуть на Чернобыльскую трагедию под этим углом зрения, то по прошествии восьми лет после нее становится ясно, что апрельский день 1986 года, когда произошел взрыв на атомной электростанции, стал рубежом двух эпох в развитии технологическо-энергетической основы цивилизации: до- и постчернобыльской. Прошедшие после этого восемь лет дали возможность общественности Беларуси, Украины, России, других стран с трудом, с преодолением явного и скрытого сопротивления узнать правду (далеко еще не полную) об этой катастрофе и ее разрушительных последствиях, осознать глубину утрат и потерь, неизбежность и необратимость случившегося. Становится ясно, что взорвавшийся той трагической ночью атомный реактор источал не только смертельно опасные радионуклиды. В условиях сохранявшегося после этого взрыва еще на протяжении более пяти лет тоталитарного режима и идеологического диктата от Чернобыля исходило страшное поле лжи и дезинформации. И только постепенно, шаг за шагом потрясенному этим величайшим бедствием человечеству становится понятно, что в ту ночь произошла самая крупная в истории человечества технологическая ошибка, которая в антигуманных социально-экономических условиях недооценки человека неизбежно превратилась в самую тяжелую технологическую и экологическую катастрофу.

хОднако прошедшие годы высветили не только многогранность Чернобыльской трагедии как знака беды технологической и экологической, как испытания на прочность социально-экономической системы и господствовавшей в ней идеологии, политики и морали, основательности устоев культуры и мотивации человеческих поступков. Они медленно, исподволь выдвинули одну из драматических проблем современной цивилизации — проблему привыкания. Человечество на протяжении самого милитаризованного в своей истории XX века, обернувшегося двумя мировыми войнами, постепенно привыкло к гонке вооружений, сокращение которой дается ему с такими трудностями. Оно привыкло к голоду, от которого ежегодно в разных концах планеты умирают миллионы людей. В постоянных заботах о хлебе насущном многие наши современники, в том числе и в самой пострадавшей от Чернобыля стране — Беларуси, начинают привыкать к этой величайшей трагедии и ее неисчислимым отрицательным последствиям. Мы забываем о геракловых подвигах тех, кто ценой своего здоровья и даже жизни сумел захоронить огнедышащее пекло реактора, извергавшего смерть, кто предотвратил второй его, еще более ужасающий по разрушительным последствиям взрыв, что дало академику Е. Б. Велихову основание в конце первой декады мая 1986 г. заявить: «Самое страшное уже миновало».

Сегодня в нашем распоряжении множество опубликованных и неопубликованных воспоминаний и раздумий тех людей, которые приняли непосредственное участие в ликвидации последствий этой гигантской катастрофы, начиная с самых первых ее дней. При всем различии оттенков, конкретных случаев, оценок и выводов их объединяет одно: ощущение какого-то мучительного перелома, краха надежд и стремлений, жизненных планов и того дела, которому посвящена вся жизнь! Процитируем одно из таких воспоминаний, принадлежащее одному из главных действующих лиц Чернобыльской трагедии — бывшему заместителю министра энергетики и электрификации СССР, ответственному за атомную энергетику, Г. Шашарину. «Мысль, что жизнь прожита как-то не так, появлялась у меня не раз. Неужели никто из нас не мог представить, что аварии, подобные этой, в принципе возможны? Никто не может знать, как себя чувствует человек, когда дело его жизни заканчивается крахом и при этом не только гибнут товарищи По работе, но и последствия деятельности, которой ты посвятил жизнь, оказываются столь трагическими... Долг всех участников в ликвидации аварии — сделать все, чтобы подобное не повторилось» [9, 171].

В этих словах мы видим острое восприятие трагедии сотен тысяч, даже миллионов, людей через свою личную катастрофу, побуждающую задуматься о том, как и почему такая беда могла произойти, о том, что она в корце переворачивает прежние представления о смысле жизни, работы, карьеры, благополучия. И таких свидетельств — самообвинений и обвинений системы, в условиях которой ядерная катастрофа стала неизбежной, неотвратимой, не одно и не два, а десятки и сотни.

Когда примешь во внимание все это, невольно возникает вопрос: неужели мы можем позволить себе привыкнуть к Чернобыльской трагедии, к ядерной катастрофе? Если мы способны на это, тогда мы предадим своих детей и внуков, и никогда нам не будет прощения от наших потомков.

Рамки социологического осмысления социальной сущности Чернобыльской катастрофы могут быть весьма широкими и подвижными: от общецивилизационного понимания ее места и роли в развитии человечества до выявления уникальности индивидуализации поведения личности, оказавшейся в условиях радиоактивного загрязнения среды в экстремальной ситуации, угрожающей незаметно, а потому более страшно, чем обычно, отнять самую высшую из ценностей  человеческую жизнь.

С точки зрения общецивилизационного подхода, Фрак- туемого с позиции социологий катастроф, несомненен вывод о том, что произошедшая в апреле 1986 г. ядерная авария —г самая крупная по своим масштабам, по силе воздействия на человека и окружающую среду, по своим многоплановым негативным последствиям технологическая катастрофа в историк человечества. Она обусловлена не только технологическими просчетами и нарушениями техники безопасности, которых было допущено чрезмерно много, но и свойствами социально-политической системы, приведшей к ее возникновению. Системы, провозгласившей примат человека в ряду всех ценностей, а 71 (существу обесценившей человеческую жизнь и достоинство личности. Недаром ведь лучше других информированные люди, такие, в частности, как бывший председатель Совета Министров СССР Н. И. Рыжков, академик В. А. Легасов, бывший заместитель министра энергетики и электрификации СССР по атомной энергетике Г. Н. Шашарин, в один голос признавали неизбежность столь трагического исхода. Нельзя в связи с этим не зат думаться над трагической судьбой выдающегося ученого- ядерщика В. А. Легасова, под тяжестью неразрешимых проблем Чернобыльской беды добровольно ушедшего из жизни. Нельзя оставить без внимания признание Г. Ша- шарина, который ярко показал, какими страшными последствиями обернулось тридцатилетнее засекречивайие в СССР всего того, что было связано с атомной энергетикой, когда все здесь вершилось при полном игнорировании опыта других атомных держав и мнения широкой научной общественности. «В этих условиях трагедия, подобная той, что произошла в Чернобыле, рано или поздно должна была случиться. И это горький урок всем нам на будущее» {9, 179].

Приведенные свидетельства, да и многочисленные другие материалы, дают основания для вывода, что спе- цифпка Чернобыльской трагедии состоит не только в несопоставимости масштабов с другими катастрофами, которые не могут с нею сравниться ни своими размерами,, ни величиной негативных воздействий на человека. Особенность ее заключается и в том, что наряду с технологической в ней переплетаются экологическая и социальная катастрофы. Что касается экологического ее аспекта,, то, видимо, он не нуждается в пояснении; очевидно ужасающее по мощи и масштабам катастрофическое влияние данного события на экосистему со всеми ее составляющими: земля, вода, воздух, растительность, животный мир и т. п.

Отнесение же рассматриваемой трагедии к числу социальных катастроф требует некоторых пояснений. Одно из них сводится к следующему. Эта величайшая в мире катастрофа обусловлена не только технологическими просчетами и вопиющими нарушениями техники безопасности, неописуемо низкой социальной ответственностью* разработчиков столь сложного и жизнеопасного сооружения и специалистов, осуществлявших его эксплуатацию, но и (пожалуй, в первую очередь) теми социально-экономическими условиями, в которых происходило развитие атомной энергетики в 70—80-е годы в нашей стране, И дело не только в том, что высшими органами партийного и государственного руководства задолго до Чернобыльской трагедии, еще в 1977 г., не было принято во- внимание тревожное донесение- от работавшего тогда Председателем КГБ СССР Ю. А. Андропова (ставшего впоследствии Генеральным секретарем ЦК КПСС) а серьезнейших недостатках в проектировании и строительстве атомной станции, угрожающих грандиозной технологической катастрофой.

Дело скорее всего в том, что в противовес теоретическим положениям и социальным идеологическим лозунгам о безусловном приоритете человека и его интересов- на протяжении десятилетий человек практически рассматривался в Советском Союзе не в качестве высшей цели и ценности социально-экономического и политиче- скощ развития, а только как средство для достижения Целей этого развития. Поэтому экономили на всех ресурсах, в т. ч. на самом важном — ресурсе человеческого здоровья. Именно такая социальная установка, пусть негласная, но в силу этого не менее жесткая, не уогла не привести к удешевлению, следовательно, к снижению эффективности защитных приспособлений в различных технологических системах, включая и конструкцию атомных энергетических объектов. В таких условиях подобного рода катастрофа (пусть даже и меньшего масштаба) не могла не произойти, ее л и" и не в Чернобыле, так в другом месте. Суть дела именно в том, что не технология, а сама система, обрекающая человека на роль средства ради достижения некоей вознесенной над ним и чуждой ему цели, а следовательно, побуждающая его на постоянную жертвенность, делает его в конце концов жертвой политических, социальных, технологических ошибок. Поэтому сущность Чернобыльской трагедии определяется не столько ее технологическими компонентами, сколько социально детерминированными процессами, определяющий из которых — пренебрежение к человеку, отсутствие его реальной социальной защищенности.

Второе пояснение, помогающее понять, почему мы в случае с Чернобылем имеем дело не просто с технологической, но и социальной катастрофой, можно изложить таким образом. Разрушительное влияние этой катастрофы и ее последствий на обширные пространства экосистемы и социосферы столь велико по масштабам и длительности действия, что в данном процессе социальные К9мпоненты, несомненно, превалируют над технологическими. По сравнению с видимыми и чаще всего грохочущими технологическими разрушениями невидимая и немая, а потому и более страшная опасность для человека, его жизни и здоровья, причем не только отдельных индивидов, но н для миллионов людей и их потомков '(недаром в Беларуси нередко говорят о национальной катастрофе, о необходимости спасения нации н ее генофонда) разрушительная мощь и масштабность социальных последствий данного бедствия в сотни, а может быть, и в тысячи раз коварнее и злее. Поэтому данную катастрофу следует трактовать преимущественно как социотехноло- гическую с акцентированием внимания на первой части данного составного термина.

Но, пожалуй, самым важным для интерпретации рассматриваемой катастрофы в качестве социальной выступает третье пояснение. Вкратце его можно сформулировать так. В отличие от множества других катастроф (аварий поездов и самолетов, кораблекрушений, землетрясений и т. п.) наиболее разрушительным, особенно в смысле жизнеопасности для человека, в данном случае становится не столько сам период катастрофы, обычно локализуемый в ограниченном интервале времени, сколько лосткатастрофное протекание процессов, губительных для человека, его здоровья, генофонда, окружающей социальной, природной среды, различного рода строений, сооружений, сельхозугодий и т. п. Здесь особенно рельефно выступает на передний план социальная составляющая посткатастрофного развития, поскольку ограничение масштабов бедствия в решающей степени зависит не от технологических и иных материально-вещественных факторов, а прежде всего от факторов социальных — способности социальной системы быстро, адекватно и эффективно отреагировать на создавшуюся ситуацию. Это во- первых. А во-вторых, при нейтрализации негативных, в том числе побочных, влияний посткатастрофных процессов наибольшую трудность и вместе с тем наибольшие затраты финансовых, материально-технических и иных ресурсов вызывают именно социальные факторы—сохранение жизни и здоровья людей, преодоление дезадап- тационных ситуаций, порождающих 'стрессогенные, депрессивные, радиофобильные и другие негативные формы поведения индивидов, различных общностей, их социальная реабилитация.

Трагический опыт Чернобыльской катастрофы и ее последствий ставит в повестку дня несколько взаимосвязанных и новых социологических проблем. Во-первых, он побуждает к осознанию того, .что совместными усилиями человеческого сообщества, по крайней мере, высокоразвитых в научно-техническом и индустриальном отношении стран, необходимо внести существенные коррективы в создание и освоение технологических основ перехода человечества к новым цивилизационным системам, в частности к информационному обществу, где первостепенная роль энергетического обеспечения жизнедеятельности людей, в том числе за счет атомной энергетики, сохраняется. Бесспорно, что при всех условиях (масштабы, степень развитости, технологическая эффективность и т, п.) атомных энергетических объектов должна быть обеспечена высокая степень безопасности людей, их обслуживающих, а также экологической и социальной среды (среды обитания людей), к ним прилегающей.

Во-вторых, он требует максимальных усилий, способных обеспечить минимизацию Технологических, экологических, социально-психологических последствий Чернобыльской катастрофы для нынешнего и последующих поколений, прежде всего с точки зрения спасения жизни и здоровья людей, оказавшихся в зоне бедствия, а также с позиций сохранения и избавления от неблагоприятных воздействий генофонда той многочисленной когорты населения, насчитывающей ныне около полутора десятков миллионов людей, которая проживает в обширном ареале, охватывающем собой почти всю территорию Беларуси, значительную часть Украины и часть западных областей России.

В-третьих, он высвечивает необходимость совместными усилиями специалистов естественных, технических и гуманитарных наук разработать пути и методы адаптации человека, человечества в целом к новому, гораздо более широкому по своим масштабам и цивилизационно- му значению постчернобыльскому состоянию, состоянию, в котором забота о высокой эффективности я безопасности сложных технологических систем должна органически сочетаться с еще более отчетливо выраженной озабоченностью о принципиальном недопущении такой ситуации, которая бы угрожала здоровью человека, негативному в нравственно-психологическом плане воздействию на него, а тем более — его жизни. Освоение этого трагического опыта заставляет принципиально по-иному подойти к проектированию и функционированию всех видов человекомашинных систем, которые играют все более важную роль в условиях углубляющейся и расширяющей свои масштабы социотехнологической революции, создающей материально-технические основы перехода человечества к новой, более гуманной ступени цивилнза- ционного развития. Во всех вариантах новых технологических решений должен быть обеспечен бесспорный приоритет личностных интересов человека по отношению к техническим, технологическим; экономическим и иным материальным факторам современного,, высокотехнизированного производства.

Если взглянуть на проблему Чернобыля и его трагических последствий сквозь призму надежд, разочарований и тревог, обуревающих наших сограждан, то назрела острейшая необходимость принятия закона о развитии ядерной энергетики, который призван регулировать допустимые пределы (не только технологические) проектирования, строительства и эксплуатации атомных объектов. Нельзя упускать из вида, что взорвавшийся в Чернобыле ядерный реактор РБМК только по одному из девятнадцати параметров соответствует международному, стандарту, что при его эксплуатации было нарушено 36 пунктов, техники безопасности, что на территории СНГ и сегодня действует еще около полутора десятков таких реакторов. Все это говорит о необходимости срочных, причем законодательно закрепленных, мер по обеспечению безопасного действия ядерных энергетических объектов, по гарантированной защищенности человека, экологической и социальной среды от возможных энергетических трагедий. Здесь жизненно важна разработка целой системы мер, способных ввести развитие ядерной энергетики в безопасное и гуманное русло, которые были бы разработаны в условиях вневедомственной научной экспертизы, реальной гласности и сопоставимости различных проектов, квалифицированного парламентского рассмотрения й всенародного обсуждения.

Не следует забывать и международного аспекта обсуждаемой проблемы. Чернобыльский ядерный смерч сопровождался распространением вредоносных выбросов вплоть до Швейцарии, а йодистые новообразования мигрировали почти по всей планете. Поэтому важнейшее значение приобретает тот факт, что большинство стран, эксплуатирующих атомные электростанции, существенно уточнили и ужесточили в постчернобыльский период принципы ядерной безопасности и критерии ее обеспечения. Если синтезировать основные положения философии ядерной безопасности, законодательно закрепленные в США, Германии и ряде других высокоразвитых в промышленном отношения стран, то их сущность можно свести к следующему. Осно&чые принципы безопасности воплощаются в двух взаимосвязанных тезисах: а) адекватность радиологической защиты, гарантирующей способность атомной электростанции выдерживать воздействие предельных радиологических нагрузок; б) отсутствие чрезмерного риска.

Реализации этих принципов служит иерархическая система соподчинения нормативных документов, начиная от закона об атомной энергии, утвержденного парламентом положения о радиационной безопасности и кончая административными предписаниями о критериях безопасности для атомных электростанций. Основанная на этих нормативных актах система да щиты от радиационной опасности должна поддерживаться в состоянии, безусловно обеспечивающем безопасность станции в любое время.

Отсутствие чрезмерного риска от эксплуатации атомных электростанций обеспечивается предельно жестким регулированием в смысле потребительских требований к ядерной безопасности. Поэтому верхние критерии регулирования должны содержать необходимый и достаточный набор нормативов, обеспечивающих здоровье как персонала атомной электростанции, так и населения прилегающих к ней территорий, безопасных последствий функционирования этого сложного н потенциально опасного технологического объекта, минимальную степень индивидуального и коллективного риска. Такой набор критериев обеспечивается за счет реализации принципа глубоко эшелонированной защиты от угрозы радиоактивного воздействия на людей и окружающую природную и социальную среду с учетом вероятностной оценки риска, сведенного к минимуму.

Чернобыльский цивилизационный урок заключается не только в глубоком осознании общественностью про-" мышленно развитых стран необходимости резкого ужесточения требований и критериев безопасности в отношении -объектов атомной энергетики и вызываемой ими степени риска для человека и окружающей среды. Речь идет о необходимости выработки новой интегральной концепции безопасности, которая включала бы в себя не только технологическую, но и экологическую, социальную, политическую, военную безопасность. Каждый из этих компонентов интегральной безопасности, как показали острые дебаты в Верховном Совете Республики Беларусь в апреле — июне 1993 г., несет в себе, множество элементов драматизма и может быть осмыслен, правильно оценен только в совокупности со всеми остальными. Да и может ли быть иначе, если разрушительные последствия аварии на атомной электростанции сопоставимы с последствиями атомной бомбардировки крупного города?

Выработка концепции интегральной безопасности, в чем решающая роль принадлежит науке, должна сопровождаться разработкой и практическим осуществлением эффективной стратегии безопасности. А в выработке такой стратегии нельзя ограничиться только.научными концепциями, поскольку наука по своему назначению может дать только достаточно узкий спектр основных принципов стратегии обеспечения безопасности. В такой важной сфере бытия в условиях техногенной цивилизации, каковой является обеспечение безопасности, недостаточно опираться только на научные достижения и технологические средства. Здесь важное значение принадлежит катастрофической субкультуре, которая включает в себя многовековой опыт людей, их традиции, культуру, развитое чувство опасности, возникающее в нестандартных, непредсказуемых ситуациях (о значимости провидческой роли художественной литературы в этом процессе мы уже говорили). Но следует в полной мере использовать и такие вненаучные средства знания, как интуиция. Именно интуиция прежде всего способна предупредить человека о надвигающейся опасности и тем самым подготовить его к ней.

Когда мы говорим о роли опыта и интуиции в подготовке человека к надвигающейся опасности, нельзя забывать о том, что создание и использование орудий, технических средств предполагало некоторую опасность и связанную с ней долю риска для человека во все времена с самого начала его орудийно-производственной деятельности. Однако Чернобыльская катастрофа не только развеяла миф о безопасности ядерной энергетики, но и поставила на повестку дня. проблему безопасности не только для персонала атомных станций и населения ближайших территорий, но и глобализировала саму проблему безопасности. Резко раздвинув привычные дотоле представления о локальной технологической опасности вследствие распространения радионуклидов на громадные пространства практически всех стран Северного полушария, она превратила в жертвы ядерной опасности не только ныне живущие, но и будущие поколения людей.

Поэтому в создании и осуществлении стратегии глобальной ядерной безопасности, а в более широком контексте — интегральной безопасности должен быть использован не только мощный потенциал современной науки и техники, но и трудно поддающиеся научному, дискурсивному анализу, но тем не менее могущественные творческие силы интуиции-и опыта. Именно эти силы способны сыграть роль сильнейшего средства, порождающего у человека предощущение, предчувствие возможной беды от использования технологических и иных средств воздействия на окружающий мир.

Один из важнейших цивилизационных уроков Чернобыльской катастрофы состоит в том, что она поставила перед современной цивилизацией ряд принципиально важных и трудно решаемых проблем, тесно связанных с обеспечением безопасности.. К ним относятся," в частности, такие: существует ли предельная величина риска и чему она равна? Какова должна быть оценка риска, каков его критерий? Можно ли регламентировать недопустимый уровень -риска?

Если исходить нз понимания риска как вероятности возникновения конкретного нежелательного события В пределах конкретного периода времени или в конкретных обстоятельствах, то можно с определенностью сказать, что любая ядерная установка — это уже риск: Насколько это возможно, люди стремятся выразить степень риска числовыми величинами. Поэтому двумя основными параметрами нежелательного результата деятельности технологической системы (скажем, ядерного реактора) являются вероятность возникновения нежелательного (угрожающего человеку) события и размер его последствий, причем оба нуждаются в оценке. В различных областях производственно-технической деятельности (например, в машиноведении) величину риска можно получить арифметическим путем умножения вероятности результата на степень его тяжести. Величина риска' в таком случае представляет собой некоторую ожидаемую величину. Математическое ожидание представляет собой удобное понятие во многих обстоятельствах из-за его простоты: концепция риска сводится к одномерному распределению величин.

Однако в тех случаях, когда результат развития нежелательных событий приобретает катастрофический характер, как это случилось на Чернобыльской атомной электростанции, такая простота не только не срабатывает, но может ввести в заблуждение. Трагический опыт Чернобыля доказал, что риск в случае крупной катастрофы he может быть сведен к единственной числовой-величине. Если пользоваться рассмотренной ранее логикой количественного выражения риска, то он ассоциируется с целым рядом числовых величин, количество которых должно равняться количеству рассматриваемых негативных последствий нежелательного события (смертельные случаи, телесные повреждения, количество человеко-дней нетрудоспособности в связи с заболеваниями, стоимость причиненного ущерба, стрессовые ситуации, операции по ликвидации последствий катастрофы и т. п.).

В таком случае процедура одномерного распределения величии должна заменяться методом агрегирования, при котором различным последствиям присваивается определенное числовое значение в одних и тех же единицах, и тогда риск выражается следующим триплетом: вероятность, последствия к значимость последствий.

Но риск всегда затрагивает жизненные интересы людей, чьи индивидуальные восприятия определенных событий как нежелательных, угрожающих их благосостоянию, здоровью или жизни отнюдь не всегда совпадают с обеспокоенностью отдаленного или близкого риска тех или иных социальных общностей. Поэтому важнейшей составляющей в количественном и качественном определении риска становится субъективное восприятие риска, которое должно рассматриваться и оцениваться в единстве с объективно существующей вероятностью той или иной опасности. Если второе (объективно существующий риск) можно квалифицировать в определенных величинах сравнительно легко, то первое в большинстве случаев (в силу большой разбежки восприятий и оценок у различных индивидов и их групп) практически невозможно. Дело в том, что воспринимаемый, риск для того или иного конкретного индивидуума — это своеобразное, только ему свойственное сочетание его личной оценки возможности неблагоприятного события в будущем и столь же субъективно окрашенного индивидуального ожидания вероятных последствий такого события, Как именно происходит такая оценка и как формируются подобные ожидания, внешнему наблюдателю описать не под силу, и даже соответствующий индивидуум испытывает трудности в проведении самоанализа, если его попросить об этом. Поэтому у социолога и психолога оказывается очень мало шансов предвидеть поведение данного индивидуума, когда он столкнется с рискованной ситуацией, ибо слишком велико здесь число неизвестных и непредсказуемых факторов.

. И тем не менее было бы опрометчиво назвать восприятие риска «черным ящиком». Социологические, психологические, антропологические исследования, проведенные со множеством людей в катастрофных и посткатастрофных ситуациях, включая и Чернобыльскую зону, дают основание для представления содержания и структурной схемы восприятия риска. Сейчас можно считать общепризнанным, что восприятие риска возникает из взаимодействия трех компонентов: 1) вероятность того, что данного индивида затронет конкретный эффект ра* диационного воздействия; 2) возможность отрицательных последствий такого воздействия; 3) значимость этих последствий с точки зрения нетерпимости для отдельных лиц и общества в целом. На основе воспринимаемой реальности, таящей в себе угрозу безопасности, благополучию или здоровью человека, индивиды и их группы: строят образы риска, которые в свою очередь приводят к формированию отношения к риску, соответствующих мнений, оценок и поведенческих реакций.

f Чернобыльский опыт убедительно показал, что возникающие в посткатастрофических условиях ошибки и неточности в восприятии риска непосредственным образом связаны с искажением или сознательным утаиванием информации о реальной степени опасности, возникшей вследствие катастрофы. Ошибочное восприятие риска или неэффективный контроль риска могут быть исправлены только объективной, оперативной и достоверной информацией о подлинных размерах катастрофы, вызываемых ею последствий и степени их опасности для людей- здоровья, благополучия, жизни. Разнообразные виды такой информации, дополняя объективно существующую картину реального риска, составляют своеобразную «переданную реальность», которая может кардинальным образом отличаться от объективной реальности в отношении той ситуации, которая была определена раньше. Поэтому первостепенное значение приобретает адекватность информации о степени риска той объективно существующей ситуации, которая реально несет в себе угрозу жизненным интересам людей. Но, чтобы добиться такой адекватности, базирующейся на способности выявить, определить и точно охарактеризовать степень реальной угрозы, необходимо, чтобы в определение и оценку риска были вовлечены не только отдельные индивиды и их группы, но и общественные институты, прежде всего научные [13, 32—33].

Одним из важнейших цивилизационных уроков Чернобыльской трагедии становится проблема оперативной и достоверной информации о катастрофических явлениях и процессах. Чернобыль показал весьма' красноречиво, что любое ведомство, повинное в катастрофе, заинтересовано в преуменьшении ее масштабов и отрицательных последствий. Он же показал, Что любая властная структура — будь то местная власть или правительство— в случае катастрофы опасается возникновения массовой паники среди населения, а потому заинтересована в сокрытии подлинных масштабов бедствия.

Однако то, что произошло в апреле 1986 г. и последующие за ним месяцы в бывшем Советском Союзе, убеждает, что Политбюро ЦК КПСС и Советское государство совершили беспрецедентную по масштабам и лицемерию акцию по блокированию информации о степени и масштабах радиоактивного загрязнения местности и опасности его последствий для здоровья и жизни людей. Контент-анализ публикаций по чернобыльской проблеме в газетах Беларуси показывает, что в течение первых двух месяцев, когда необходимо было.принимать срочные меры по спасению населения, подвергшегося радиоактивному воздействию, оценка опасности в прессе замалчивалась 1<ли представлялась в виде процесса, который идёт на убыль, к полной ликвидации последствий катастрофы. В сообщениях говорилось о том, что выделение радиоактивных веществ уменьшилось, обстановка контролируется и нормализуется, радиоактивность уменьшилась в 1,5—2 раза, радиоактивная обстановка на Украине и в Беларуси улучшается. ТЬлько в июне 1986 г. появляются более жесткие оценки, а в газете «Звязда» корреспондент по Гомельской области А. Усеня впервые получает возможность опубликовать слова «опасно и смертельно». Однако к декабрю того же года интерес к катастрофе в публикациях газет заметно снижается.

Только спустя четыре года важность чернобыльской проблематики становится для республиканской прессы свершившимся -фактом. Резко меняется тональность публикаций. Оценка ситуации становится однозначной: катастрофа — самая крупная в истории человечества, угрожающая жизни белорусской нации, ее будущему и т. п. Появляются статьи с высокой степенью информативности, базирующиеся на радиологических, социологических, психологических исследованиях [6,103—131].

Аналогичные материалы получены и другими исследователями. Они позволяют сделать однозначный вывод: в течение четырех лет большинство сведений о загрязненности огромных территорий и пищевых продуктов радионуклидами были засекречены, информация строго дозировалась и контролировалась, а потому н не была адекватной реально складывающейся ситуации в зоне Чернобыльской катастрофы. Характерно, что даже в отдаленной от Чернобыля Германии журналистами было введено в употребление понятие «двойная катастрофа». Речь шла о существовании рядом с ядерной катастрофой еще одной— «информационной катастрофы», под которой понималось сокрытие правды о первой. Даже в Германии год спустя после Чернобыльской трагедии, в мае 1987 г., почти половина респондентов (49,8%) высказалась в том смысле, что реальная опасность радиационного воздействия на людей гораздо больше, чем о том информировано население [12,301—302].

Что уж в таком случае говорить о Беларуси, Украине или Брянской области России, где такое мнение господствовало у большинства населения? Исследования, проведенные в Брянской и Гомельской областях, показали, что полностью или в основном доверяют информации о степени загрязненности соответственно 19 и 18% от общего количества опрошенных, мало доверяют 58 и 60, а совсем не доверяют 23 и 22% [8, 24]. Если суммировать последние цифры, то станет ясно, что почти 80% населе-. ния настроены весьма скептично или отрицательно (н смысле доверия) по отношению к официальной информации о масштабах и последствиях ядерной катастрофы.

Посткатастрофные процессы, возникшие в результате аварии на Чернобыльской атомной электростанции, и их освещение в официальных документах, в средствах массовой информации показали, что существуют два вида дезинформации о бедствиях, сопровождающих крупномасштабную ядерную катастрофу. Первый из них заключается в том, что большим массам людей дают строго дозированную, а подчас и заведомо ложную информацию о размерах, реальных последствиях катастрофы и степени их реальной угрозы безопасности тем или иным группам населения — детям, женщинам и т. п. Именно этот тип дезинформации был преобладающим в первые два- три года после Чернобыльской катастрофы.

Однако существует и второй, более завуалированный вид дезинформации. Суть его состоит в том, что людям, ненодготовленным к ее восприятию и адекватной оценке, предоставляют вполне достоверную информацию, но, по? скольку очень многие не подготовлены к ее оценке и, следовательно, не в состоянии ее осмыслить, сделать из нее соответствующие выводы,, она превращается в своеобразную дезинформацию. На наш взгляд, такой именно формой дезинформации стала предложенная группой специалистов-медиков 35-бэрная концепция, исходящая из того, что ничего страшного с людьми, проживающими в зоне бедствия, не произойдет, если радиационная загрязненность не превышает 40 кюри н& квадратный километр, а доза облучения составит 35 бэр за 70 лет жизни. Эта информация социально неприемлема не только потому, что ставит условно выведенный физико-математический символ выше человека, интересов его здоровья и безопасности. Она ущербна и дезинформацнонна еще и потому, что рассматривает человека в качестве некоего одномерного существа, предельно допустимая доза облучения которого устанавливается только по одному из многих возможных, правда, наиболее распространенных радионуклиде® — цезию-137. Но ведь в действительности человеческий организм действует как многомерное и сложноорганизованное целое, воспринимающее в совокупности все факторы окружающей радиационно загрязненной среды, в силу чего возникает так называемый «синергизм», при котором отрицательное воздействие каждого из многих радионуклидов (стронция, плутоний и др.) многократно усиливается их совокупным влиянием на человека. Здесь вступает в действие научная этика: каждый человек должен быть проинформирован о реальной степени риска, которой он подвергается в том случае, если решает остаться жить на радиоактивно загрязненной территории. Только получив объективную, полную и достоверную информацию о реальной степени угрозы его безопасному проживанию на этой территории, он сможет самостоятельно решить вопрос о допустимой для него степени риска и цене, которой за него придется заплатить. Всякий иной подход негуманен, нецивилизован.

Чернобыльская катастрофа преподала человечеству еще один цивилизационный урок — необходимость технологической взаимопомощи и сотрудничества стран, на территории которых или вблизи территории которых расположены и действуют ядерные промышленные объекты. Одна нз возможных форм взаимодействия, причем с привлечением широкой общественности,—составление подробных карт наиболее опасных с точки зрения вероятности возникновения катастроф технологических объектов  разработка соответствующего банка данных наиболее приемлемых и эффективных мер по обеспечению их безопасного функционирования. Все сегодня согласны с утверждением, что Беларусь оказалась заложницей Чернобыльской катастрофы. Но мы порой склонны забывать, что в непосредственной близости от нее действуют не только Чернобыльская, но и Игналинская, Смоленская, Ровенская атомные электростанции. И волей-неволей мы «называемся заложниками и этих станций. Но поскольку отказаться от ядерной энергетики в настоящее время не представляется возможным, то возникает животрепещущая проблема:-организация международного сотрудничества с целью блокировки и недопущения возможных катастрофических последствий эксплуатации этих сложных технологических объектов,- безопасность работ которых не представляется гарантированной.

- Но дело не только в географической близости названных станций друг от друга, где центром пересечения линий, их соединяющих, является Беларусь. Дело еще и в геополитическом аспекте проблем ядерной безопасности. Не будем забывать, что Чернобыльская катастрофа изменила масштаб и критерии оценки эффективности и безопасности функционирования ядерных установок, резко сблизила расстояния, изменила представление об отдаленности нежелательных событий. Страны, разрабатывающие и осуществляющие свои Энергетические программы, особенно связанные с использованием атомной энергии, должны в современных условиях учитывать интересы не только ближних, но и дальних соседей в гораздо большей степени, чем это было когда-либо в прошлом. Поэтому важнейшее значение приобретает сегодня международное сотрудничество в целях предотвращения технологических катастроф и нейтрализации их отрицательных последствий с участием таких влиятельных международных организаций, как ООН, МАГАТЭ, ЮНЕСКО, с привлечением международных фондов, корпораций и фирм. Такое сотрудничество не может быть эффективным, если оно станет развиваться только на коммерческой основе. Его основополагающим принципом должна стать забота о сохранении и развитии человеческой цивилизации, ее достижений и ценностей, среди которых несомненный приоритет принадлежит сохранению здоровья и жизни человека, обеспечению его благосостояния.