Архивы. Периодические издания – журналы, брошюры, сборники статей

Журнал Здоровье

1984/10

Тяжелые испытания выпали в годы Великой Отечественной войны на долю старинного русского города Ржева. Семнадцать месяцев хозяйничали здесь немецко-фашистские оккупанты, и все это время Ржев оставался городом-фронтом. Советские войска вели ожесточенные бои подо Ржевом, прикрывая путь к столице нашей Родины. 3 марта 1943 года Ржев был освобожден.

Велик подвиг его защитников и освободителей, велик и труд тех, кто в неимоверно тяжелых условиях поднимал город из руин.

Среди них—врач Мария Михайловна НОВИКОВА, коммунист, почетный гражданин Ржева.

5 марта 1943 года, третий день освобождения Ржева. Улиц, как таковых, нет. Людей не видно...

Подъезжаем к Старицкому тракту и останавливаемся — перед нами ров, заполненный трупами. Сердце сжимается от ужаса, боли, гнева. Проклятие войне! Проклятие фашизму!

Тихо течет волжская вода, а ведь и в ней кровь... Моста нет. Нас по одному переправляют на надувной лодке...

Мы—это бригада медиков, направленная в освобожденный город, чтобы срочно организовать медицинскую помощь его исстрадавшимся жителям. В составе бригады—хирург Людмила Олеговна Кетлер, назначенная главным врачом больницы, санитарные фельдшера Лида Крылова и Аня Иванова, акушерки Зина Кашонова и Вера Устинская и я—недавняя выпускница 1-го Московского медицинского института. На мне лежит особая ответственность: я назначена заведующей Ржевским городским отделом здравоохранения.

Но чем заведовать? в городе не осталось ни одного медицинского учреждения. Нет оборудования, медикаментов. Нет света, нет воды...

Оглядываем здание, которое должно стать больницей. На первом этаже—ни окон, ни дверей, на втором—одни стены. Первая мысль: невозможно! вторая: надо!

Весь день обходили развалины, среди груд битого кирпича, щебня, угля искали мало-мальски уцелевшую мебель, посуду. Кровать? Отлично! Стул, табуретка? Нужно! Кастрюля, кружка? Пригодится!

Вымыли, приспособили, как смогли, все здание. Надо было спешить: уже поступали первые больные и раненые, им требовалась медицинская помощь. Людмила Олеговна встала . к операционному столу...

Приехали мы в Ржев в, 12 часов дня, а в 18 часов уже отчитывались на заседании исполкома городского Совета о проделанной  работе:  больница открыта, больные приняты.

В городе свирепствовал сыпной тиф—последствие оккупации. Уцелевшие жители ютились в подвалах, землянках, переселились на далекие окраины. К каждому жилью надо было добраться, чтобы проверить, нет ли больных. А ходить приходилось осторожно—немцы все заминировали, и хотя наши саперы поработали на славу, можно еще было наткнуться на мину...

Инфекционное отделение развернули в молниеносном темпе. Утомленные до предела, спавшие по нескольку часов в сутки, не всегда сытые, мы из последних, казалось, сил помогали людям. И как они были нам благодарны, какой радостью светились их глаза от одной мысли, что кошмар оккупации позади, что рядом мы, советские, родные!

Всех нас объединяло стремление жить и трудиться ради победы! Мы ликовали, слушая сводки Совинформбюро, сообщавшие об освобождении наших городов, о победоносном наступлении Советской Армии. И казалось, что сил становится больше, что любые трудности не страшны, любые преграды преодолимы.

То, что мы делали тогда, определяется кратко: восстанавливали здравоохранение. Но сегодняшним моим молодым коллегам, конечно, очень трудно себе представить, что стояло за этим словом «восстановление». Ведь каждая доска, каждый гвоздь, каждый кирпич были величайшей ценностью.

Нам помогали женщины, старики, дети—они осторожно выбирали из развалин уцелевшие кирпичи, по цепочке передавали их друг другу, бережно складывали. Когда половодье снесло мост, стоя по колено в воде, мы все вылавливали плывущие бревна.

Горисполком создал ремонтно-строительную бригаду, но она была очень малочисленна и маломощна. Ведь мужчины сражались на фронте, и хозяйство восстанавливалось в основном руками женщин. Правда, нам помогали военные строители, наводившие мосты на Волге. Они привели в порядок здание больницы и отремонтировали дом, предназначенный для детских яслей.

Вскоре удалось открыть амбулаторию в полуразрушенном здании на Партизанской улице, на окраине города оборудовали медицинский пункт.

Каждый день появлялись новые заботы. Среди больных было много истощенных—они нуждались в хорошем питании не меньше, чем в лечении. Но больница получала в ту пору скудный рацион военного времени. И мы решили: организуем подсобное хозяйство!

Нас поддержали городской комитет партии, горисполком. Пришла помощь из районов, не бывших в оккупации. Помогали, чем могли, воинские части.

Больнице отвели участок—36 гектаров, преподнесли щедрый подарок: 23 коровы, лошадь, четырех волов. Ну, а пахать, сеять, убирать урожай, заготавливать корм пришлось самим. И все вручную!

В моем дневнике тех лет есть запись: «Никогда не думала, что придется пахать землю. Надо засеять два с половиной гектара, а лошадь наша отощала, не встает. Конюх утешает, а у меня в глазах темно. Спасибо капитану Сафронову, дал лошадей. Сама взялась за плуг. На пути попалась воронка, плуг в сторону, я до крови разбила нос. Но все-таки первая борозда проложена».

Мы с энтузиазмом осваивали чуть ли не все виды сельскохозяйственных работ. Бывало, ночь отдежуришь в больнице, а потом;—в поле. И откуда брались силы?

Все мы стали на редкость хозяйственными: занимались заготовкой дров, вывозили их из леса на волах, а потом пилили и кололи. И опять радовались, что будет чем натопить здание, что не придется больным мерзнуть...

Но ведь и подсобное хозяйство, и строительство, и лесозаготовки— все это было нашей общественной работой, а основная, лечебная, шла своим чередом, требуя огромных усилий.

Фронт отходил дальше, на запад, но бывали еще бомбежки, еще поступали к нам раненые. И Людмиле Олеговне приходилось иногда не легче, чем фронтовому хирургу: сутками она не выходила из операционной.

Война не давала забыть о себе ни на минуту. Но рядом были и другие дела—мирные, привычные. Мы принимали роды, лечили детей, добывали игрушки для яслей, вели санитарно-просветительные беседы...

Не помню, чтобы кто-нибудь отказывался, от какой-то работы, от дополнительной нагрузки, от внепланового дежурства. Беспредельная самоотдача, твердость духа, готовность к любым трудностям — качества, которые отличали, пожалуй, всех, с кем пришлось мне работать в те годы. Такое было время, такой атмосферой мы дышали, что, казалось, иначе нельзя.

И были мы при всей скудости материальных своих возможностей, при скромном достатке и неустройстве быта очень' щедрыми. Неведом нам был культ вещей, неведомо стремление получить какую-то выгоду для себя. Все было подчинено одной цели—помочь людям, помочь фронту.

Коллектив наш был в основном женский. У кого муж, у кого жених, брат, отец, сын сражались на фронте. Работой мы заглушали тоску по близким, ежеминутную тревогу, страх за их жизнь. И было такое чувство, что. наш труд, наше терпение помогают им, защищают их.

И вот пришел незабываемый май 1945 года. Кончилась война, и мы вместе со всем народом отметили один из счастливейших дней своей жизни — День Победы! И хотя впереди было еще много трудностей и лишений, жизнь вступила в новую колею...

Сегодняшний Ржев—красивый, чистый, благоустроенный город с новыми улицами, площадями, скверами. Участники освобождения Ржева, приезжающие сюда каждую весну, долго ищут те места, куда врывались их танки, где стояли орудия, где шли рукопашные бои. А потом подходят к обелиску, воздвигнутому в память павших бойцов. Стоят, молчат, вспоминают...

Я тоже часто подхожу к обелиску. Я помню то, что помнят уже очень немногие жители Ржева: на этом месте весной 43-го была землянка, в которой мы открыли медпункт...

Воспоминания—это не только дань прошлому. Они с властной силой заставляют нас думать о будущем. Империалистические круги США готовят новую войну, изощряются в создании все более страшного оружия уничтожения людей. Над миром, завоеванным ценой неисчислимых страданий, жертв, нависла страшная угроза.

И память о тех, кто отдал жизнь за свободу и независимость Родины, за спасение всего человечества, зовет нас трудиться во имя мира, отдать этой великой цели все свои силы.

Мы верим." войну можно предотвратить! Порукой тому—неизменно миролюбивая политика Коммунистической партии Советского Союза, решимость всех стран социалистического содружества действовать в интересах обеспечения мира, создать прочный заслон гонке вооружений!

Каждый год, в третье воскресенье сентября, группа ветеранов бывшей четвертой морской бригады собирается у памятника «Рубежный камень» под Ленинградом, на легендарном Невском пятачке.

Садимся в глубокую воронку, заросшую увядающей травой, и поем свою любимую песню:

Дымилась роща под горою,

И вместе с ней пылал закат...

Нам кажется, будто эта песня сложена про нас, про эту самую рощу, про памятный для нас поселок—деревню Арбузово. Мы вспоминаем давно отпылавшие закаты, отгремевшие бои. А я Зою Аверину...

Сестры Зоя и Ирина Аверины окончили школу весной 1941 года, вместе в первые дни войны пошли в райком комсомола просить, чтобы их направили на фронт, вместе оказались на Невском пятачке.

Какими они обе были хрупкими, нежными, милыми! И какими мужественными! Словно не замечая ни пуль, ни снарядов, перевязывали раненых на поле боя, ползли с ними к берегу, доставляя в медсанбат, и возвращались обратно, под огонь...

В музее боевой славы Невской Дубровки стоит обыкновенный—метр на метр— ящик с землей. И в этом квадратном метре—38 пуль, гильза от снаряда, мина, граната, множество осколков. Такой была вся земля на Невском пятачке, где несли свою славную медицинскую службу наши «сестренки милосердия»—так ласково называли бойцы Зою и Ирину.

Зоя была приписана к 3-му батальону, куда входила и моя рота, сформированная из юнг и курсантов Валаамской школы боцманов. Мне было 16 лет, Зое—17...

Помню, когда я первый раз увидел Зою и её лучистые черные глаза мимолетно скользнули по моему лицу, со мной что-то случилось. Такой незнакомой нежностью защемило сердце, так захотелось поговорить с этой девушкой, что-то сделать для нее. Я улучил минутку, чтобы перекинуться с ней несколькими словами, и, расстегнув противогазную сумку, вынул припрятанную бескозырку и протянул ей—другого подарка придумать не смог.

На закате осеннего дня Зоя шла с нами в бой. Задание было такое: под крутым обрывом Невы бесшумно подойти к деревне Арбузово, разгромить находившийся там командный пункт врага, взять «языка» и отступить молниеносно, без боя, чтобы не раскрывать себя.

Задание мы выполнили, но отступать пришлось под огнем. Я помогал Зое тащить на брезентовых волокушах двоих раненых. Неподалеку от нас шлепнулась в воду мина, потом еще одна. Мы добрались до небольшой траншеи, решили там переждать. Несколько мин разорвалось вдали, не задев нас. Над нашими головами мирно свесила ветки чудом уцелевшая красавица береза. Знать бы, что она принесет несчастье! Мина задела за сук березы и разорвалась в нескольких метрах от траншеи. Осколок впился мне в плечо, я зажал рану ладонью, обернулся к Зое. А у нее на груди растекалось кровавое пятно...

Вместе с моим другом Колей Никандровым мы хоронили Зою. В изголовье посадили березку и к ней прикрепили бескозырку. Я старался не заплакать—и не смог.

Ирину судьба пощадила. Она сейчас живет в Ленинграде, работает в научно-исследовательском институте, часто получает письма от тех, кому перевязывала раны. Помнят ветераны и Зою. Коротка была ее жизнь, но если измерять не годами, а тем, что успел совершить человек на Земле, то срок Зоиной жизни—вечность.

В.КОДИН, капитан-лейтенант запаса Ленинград