Журнал «Твоё здоровье»

Издательство Знание 2/1997

Л.Красов

 (Записки врача, вернувшего себя к жизни)

Прежде чем выпустить в свет свое лучшее произведение — человека, природа наградила его уймой замечательных качеств, но в одном обделила — не дала «запасных частей». Правда, у нас есть некоторые дублирующие органы: два глаза, два уха, два легких, две почки, две вены, сопровождающие каждую артерию, наконец, две руки, две ноги и целых двадцать пальцев. Но печень, сердце, мозг у него в единственном экземпляре.

В течение своей жизни эти органы сильно изнашиваются (виной тому неумелое обращение с ними), и очень хорошо, если бы их можно было заменять. Сейчас уже наука в этом плане многого добилась — в мире есть люди, живущие с чужим сердцем, почками, печенью, с чужой кровью.

Очень любопытна история переливания крови. Впервые такую операцию произвел французский хирург Дени в 1667 году. До этого почти все болезни лечили кровопусканием, которым занимались брадобреи.

Затем эпоха кровопусканий сменилась эпохой внутривенных вливаний. Что только не вливали в жилы больного: пиво, бульон, молоко, воду, мочу, вино, кровь животных и наконец кровь человека.

Кровь — динамичная и легко разделимая жидкая ткань, идеальная для пересадки. Но это недолговечная ткань — смешиваясь с чужой, она не приживается в организме навечно, а лишь на короткий срок восполняет нехватку гемоглобина, одновременно стимулируя действия кроветворных органов. Переливание крови — скорая временная помощь до тех пор, пока костный мозг — «хозяин» не  выработает   собственные   эритроциты   и лейкоциты, а перелитые к той поре уже исчезнут.

После катастрофы я потерял много крови, и ее, естественно, требовалось возместить. Моя кровь первой группы. Каждому могу ее дать, но не у каждого взять. Много было добровольцев-доноров, которые хотели мне помочь. А Игорь Красов (брат по приемной матери) даже предложил перелить мне кровь прямым путем — из вены в вену. Но врачи предпочли путь проще — использовать трупную кровь.

Я не возражал, мне было все равно. Вспомнил, что именно в этом институте в марте 1930 года знаменитый хирург С.С.Юдин первый собрал «бросовую» кровь от умерших людей и перелил ее больному, страдающему острым малокровием. Сергей Сергеевич любил называть работы по изучению посмертной крови своей патетической симфонией. У него даже есть стихи по этому поводу:

Пускай ты умер и давно Уж твой развеян прах, Но кровь из сердца твоего Живет в других сердцах.

А приоритет открытия принадлежит профессору В.Н.Шамову, который на два года раньше возвратил к жизни обескровленную собаку, влив ей кровь, взятую от трупа ее собрата.

Кровь живых и умерших не имеет различия по биохимическим свойствам. Зато последняя намного дешевле, и у нее есть одно незаменимое свойство — она действует как стимулятор. Это стимулирующее действие посмертной крови испытал на себе академик В.П.Филатов. И вот теперь мне тоже предстоит воспользоваться замечательным открытием.

Процедура предстояла не из легких, так как попасть в мои опавшие вены было непросто. Помучившись некоторое время и помучив основательно меня, сестра обратилась за помощью к врачу, который отпрепарировал вену от голени по всем правилам искусства.

Мысли мои невольно обратились к тому неведомому спасителю, который, погибнув от тяжелой травмы, отдал мне свою кровь, чтобы я жил. Кто был этот человек? Что с ним случилось? Какой парадокс — меня спасают не только живые, но и мертвые.

Переливание крови очень помогло, состояние мое стало намного лучше. Я чувствовал, как порозовело лицо, появился пульс, и разбуженное сердце стато стучать все сильнее, значит, вновь ожили высохшие родники, и живительное тепло, энергия стали разливаться по всему телу. А с ними возвращались ко мне силы, надежды, желания и радость бытия.

После операции за мной продолжали наблюдать. Организм, временно приютивший пришельцев, не очень-то благоволит к ним и остается для них чужим. Поэтому во мне еще долго будет происходить иммунологическая борьба организма с навязанной ему тканью. И врачи вынуждены внимательно следить за ее исходом.

Время показало, что все обошлось прекрасно. Я чувствовал себя значительно крепче, и медсестры, по их выражению, не могут на меня нарадоваться. Спасибо тебе, мой неведомый спаситель, мой союзник, за протянутую из другого мира руку помощи.

Жизнь вокруг меня прямо кипит: работаю во всю сам, заставляю и других. Обучил медсестер и друзей приемам массажа и лечебной гимнастики. Мои спасители через каждые» полтора-два часа переворачивают меня, протирают камфарным спиртом, меняют простыню, разглаживают на ней складки, разминают тело, спасают его от пролежней.

Одному из друзей пришла в голову мысль, что водяной матрац будет лучше надувного. Идею осуществили. А потом Слава и Игорь Красов оборудовали кровать специальными приспособлениями, и мне стало гораздо легче самостоятельно выполнять гимнастические упражнения. С разрешения администрации они укрепили над постелью бра. И теперь я мог читать по ночам, сдачали полочку для того, чтобы было удобно писать. Обещают изготовить балканскую раму.

Как я уже упоминал, Игорь Красов не кровный мой родственник, но роднее его нет у меня человека. Не очень разговорчивый по натуре, он не на словах, а на деле постоянно помогал (и помогает) мне. Руки у Игоря золотые, а это теперь так необходимо мне, постоянно нуждающемуся в различных, несложных порой приспособлениях, но которых нет и в помине в нашем отечестве.

Игорь очень часто приходил в больницу, и, как правило, не с пустыми руками. То приемник принесет, то наушники, то какое-нибудь новое приспособление.

И после моего выхода из больницы он был (и остается) всегда рядом, оборудуя по очереди все мои жилища, приспосабливая их под мой образ жизни, нередко заменяя меня (если я себя плохо чувствую) за рулем мотоколяски. Не знаю, что бы я делал, не имея рядом с собой такого брата-друга?

...Самостоятельные занятия мои носят пока весьма жалкий характер. В основном это не движения, а исступленное желание делать их. Постоянно посылаю импульсы то в одну, то в другую группу мышц. Безрезультатно. Пытался удерживать руками колени, ничего не получается — разваливаются в стороны. Активная гимнастика возможна только для верхней части торса. Чтобы не пользоваться снотворным, стараюсь максимально утомлять себя. Сплю четыре часа в сутки, ухитряясь заниматься даже ночью — нельзя терять ни одной минуты.

Время от времени вдохновенная борьба сменяется упадком настроения. Расстраивает то, что температура не опускается ниже 37,5 , что появляются все новые и новые боли — колющие, жгучие, стреляющие. И хотя они признак восстановления чувствительности нервов, мне от этого, как говорится, не легче.

Впервые с помощью методиста и медсестры встал на колени. Положение зыбкое, ненадежное. Куда легче было удерживаться на лыжах на самом крутом склоне.

Эта пантомима продолжалась несколько минут, а мне она показалась вечностью. Но шаг сделан, и через несколько дней я уже стал ползать по кровати на коленях, вперед и назад по два-три раза.

И вот, наконец, смог самостоятельно встать на колени. Подполз к спинке кровати и при поддержке моих помощников выпрямил корпус. Теперь буду делать это сам, держась за спинку кровати.

Когда выпрямил корпус, кругозор у меня увеличился. Я уже отвык смотреть на окружающее сверху вниз. Насколько же это приятнее, чем наоборот, видеть проходящую вокруг тебя жизнь снизу вверх.

Ползаю теперь по кровати регулярно. Конечно, это не совсем подходящее для моего возраста занятие — находиться в состоянии ребенка-ползунка, но что поделаешь, иного способа встать на ноги у меня нет.

Как странно, еще совсем недавно я бегал, плавал, ходил на лыжах, занимался фигурным катанием и танцами на коньках, а сейчас едва-едва ползу на четвереньках. Так размышляя, я совершал свой путь по кровати, заваливаясь то в одну, то в другую сторону (ведь главная опора была на руки). Отдыхая и собираясь с силами после каждого шага, с огромным трудом волочил я своё искалеченное тело, ставшее для меня теперь обузой.

Парализованные ноги, будто свинцовые двухпудовые гири, и я с огромным трудом тянул их за собой. Доски деревянного щита подо мной скрипели и стонали — им тоже тяжело было выдерживать все это. Отвисший под собственной тяжестью парализованный живот почти касался кровати, разгоряченное сердце тяжело бухало в грудную клетку, ручьями катился пот.

Несмотря на трагикомичность момента, я невольно вспоминаю замечательный французский документальный фильм «Остров черепах». В нем рассказывалось об исполинских (весом до 400 кг) морских черепахах на Галапагосских островах. Они проводят все свое время жизни в воде, но каждый год, один раз, выходят на сушу отложить яйца. Черепахи выползают на берег и неуклюже медленно ползут, тяжело дыша со стоном, чтобы дать жизнь новому многочисленному семейству.

Слезы бегут из глаз этих бедных созданий, слизь тянется изо рта, но неумолимый инстинкт требует: «Надо!» — и они ползут со вздохами, стонами, тащат на себе тяжелый панцирь, оставляя, как танки, глубокие следы на песке. Страшно тяжелый труд, но благородный и необходимый. Так и я ползаю ради жизни, ради будущего, оставляя за собой на кровати ворох постельного белья, — чуть полежу, отдохну немного и ползу дальше.

Зато в воде и под водой черепахи неузнаваемы, из тяжелых неповоротливых существ они превращаются в ловких, быстрых, проворных. Я думаю, что и меня ожидает такое же превращение. Во-первых, будет устранение собственной силы тяжести, которая не позволяет мне ни сесть, ни встать, ни даже самостоятельно поднять ноги. Закон Архимеда — способность жидкости вытеснять любое погруженное в него тело — придаст мне состояние невесомости. И тогда, в положении на плаву, для ослабленной и частично парализованной мускулатуры станут возможными активные движения. Упругость и вязкость воды по сравнению с воздушной средой исключат страх падения и травмы.

С каждым днем я ползаю все увереннее, самостоятельно выпрямляю корпус и с довольным видом оглядываю палату с высоты своего положения. Мои успехи всех радуют. Всех, кроме нового лечащего врача.

Как же мне не повезло с врачом! Каждая встреча с ней, моим главным противником, является для меня маленькой смертью. Молодая женщина, а сколько в ней нескрываемого равнодушия. Вспоминаю, как насмешливо оглядела она мои примитивные приспособления, скривила губы и только что не произнесла вслух: «Еле дышит, а еще на что-то надеется».

Впрочем, эту мысль доктор мне все-таки высказала:

—        Вы же врач, — холодно начала она в

одну  из наших  первых встреч,  — и ваши

знания нейрохирургии должны сдерживать от

зряшных усилий. В учебниках говорится, что

перелом позвоночника с повреждением спин

ного мозга приводит к стойким параличам.

Нервные    корешки    повреждены,    вещество

мозга сдавлено рубцами и гематомами, нару

шено нормальное движение спинномозговой

жидкости. Корешковые боли будут вас пре

следовать всегда.

Она била меня словами наотмашь, жестоко и хладнокровно. Было больно, однако в душе я не мог не согласиться с убийственной правдой ее слов. Но зачем мне эта правда сейчас, когда у меня появилась вера в исцеление, и я вовсе не желал поддаваться разумным советам, не хотел угомониться и смириться с матрацной могилой.

Мое желание подняться на ноги возмущало лечащего врача. Раздражало ее и то,- что меня постоянно окружали женщины.

—        Зачем вы приходите? — спрашивала

она у Эдды. — Вы же должны понимать, что

как жених он не состоялся. Так что зря хо

дите. Умрет? Хуже будет, если выживет.

—        Это мое дело, — спокойно отвечала

Эдда.  —  Почему вы вмешиваетесь,  почему

говорите такое, вы же врач?

Самое страшное, что подобные разговоры велись в моем присутствии, мне было очень стыдно за коллегу. Хотелось крикнуть ей: «Замолчите, доктор! Вы же забыли о своем призвании».

Ожесточенная словесная дуэль между ними продолжалась, и я не в силах был ей помешать. Однако Эдда и без моей помощи знала, как ответить. И отвечала так, что другой человек на месте моего врача наверняка бы смутился. Но эта молодая женщина, видно, была сделана из пуленепробиваемого материала и предназначалась для другой профессии, но по простой случайности стала врачом.

Страшная жажда вернуться к жизни перечеркивала не только скептицизм моего врача, но и более солидных авторитетов, помогала мне выстаивать. Чтобы обрести силы, которые методично подрывала мой доктор, я стал искать новых союзников.

В книге хирурга и писателя Ю.Крелина я много позже прочел: «Преклонимся перед высоким уровнем сложности живого организма, чем тяжелее болезнь, тем сложнее операция, тем больше сил нужно больному для восстановления, а у тяжелого как раз и мало сил. Стало быть, тяжелый приговорен? Но это логика формальная, а большинство оперируемых все-таки выздоравливает, и это правда жизни. Только человек, используя всю тонкость, объемность отпущенных ему природой мыслительных, волевых, интуитивных, эмоциональных способностей, может взаимодействовать с жизнью на ее уровне. Мыслить по-человечески, то есть проверять любое правило на реальной ситуации, гораздо труднее, чем трафаретно, по-машинному».

Я не хотел мыслить «по-машинному», а искал все новые и новые возможности, которые помогли бы мне достойно ответить на вызов, брошенный жизнью. Я был уверен, что выздоровление каждого человека зависит от того, насколько он сумеет мобилизовать резервы своего организма. Еще во времена Гиппократа врачи знали, что вера в лучший исход болезни помогает больным выздоравливать. Почему же этой истины не знает мой лечащий врач? Зачем она еще добавляет отрицательных эмоций, когда мне так нужны положительные? Ведь в них в первую очередь мое спасение.

Жаль, очень жаль, что мой доктор не стал моим союзником! Это же великая сила в борьбе с болезнью — союз врача и пациента, когда оба, на равных должны бороться за выздоровление больного. Союза не получилось, буду продолжать борьбу вопреки нежеланию лечащего врача видеть меня восстанавливающимся, ибо такой исход не соответствовал полученным ею в институте знаниям.

Но как же хорошо, что в борьбе есть у меня немало союзников — и мои друзья, и медицинские сестры, а главное — профессор Соколов.

Я НАЧИНАЮ ЛЕЧИТЬ

С тех пор, как я въехал в новую квартиру, жизнь моя течет спокойно и размеренно. Живу по строго установленному режиму, в котором главное место занимают тренировки, не только тела, но и ума.

Как голодный с жадностью набрасывается на еду, так и я сейчас поглощаю в огромном количестве духовную пищу — очень много читаю, конспектирую то, что особенно привлекает внимание, размышляю над прочитанным.

Знакомлюсь с трудами философов разных эпох, жизнеописаниями великих людей, шедеврами мировой литературы. И чем больше читаю, тем больше убеждаюсь: как же мало я знаю.

Системы в чтении, к сожалению, нет, просто глотаю все.что, по моему мнению, нужно знать каждому мало-мальски образованному человеку.

Теперь на моем столе Сократ соседствует с Монтенем, Гейне с Гамсуном, Платон с Франсем, Роден с Ремарком, Тен с Достоевским... В художественных произведениях мое внимание привлекают не сюжеты, а ход мыслей авторов, их умение раздумывать, строить фразы. В каждой книге я стремлюсь поймать те мысли, которые авторы не высказывают прямо, а порой лишь намекают на них, обозначают штрихами, давая читателям пищу для размышлений, раздумий. Словом, я пытаюсь докопаться до глубины мыслей великих.

Философы и психологи, знаменитые медики и писатели стали моими учителями. В их книгах я находил ответы на многие интересующие меня вопросы — и как человека, и как медика. Я не только набирался у них медицинских и общечеловеческих знаний, но и учился тому, как надо выражать мысли. Ведь я собирался передавать свои знания другим, а для этого необходимо уметь убедить больного, заставить его поверить, что моя методика ему поможет, находить для каждого те слова, которые заставляют человека пересилить свое бездействие.

Радостные встречи с великими мыслителями прошлого перемежаются теперь у меня с неприятным общением с моими современниками — многочисленными московскими чиновниками. Дело в том, что мне надо решить одну непростую проблему: как прожить на 40 рублей в месяц (такова моя пенсия по инвалидности). При всем своем желании не могу уложиться в эту сумму и постоянно залезаю в долги. Поэтому я и вынужден был обратиться в районный отдел социального обеспечения. Обратиться-то обратился, да что толку — дело с пересмотром пенсии тянется нудно и пока безрезультатно, и конца, видно, ему не будет никогда.

Сегодня, в который уже раз, позвонил в собес Тимирязевского района, где раньше жил. Но недовольный женский голос зло оборвал меня, и на другом конце провода хлопнули трубкой. То же самое было вчера и месяц назад. Работников собеса раздражают подобные звонки: они не дают им спокойно трудиться на пользу стариков и инвалидов.

Позвонил в горсобес — реакция та же: меня отфутболили в райсобес по месту жительства. Набираю номер телефона собеса Фрунзенского района, отвечают, что заочно справок не дают, надо самому прийти. Объясняю, что я инвалид первой группы и ходить мне трудно. Рекомендуют прислать родных. Говорю, что их у меня нет. На это мне отвечают: «Тогда ничем помочь не можем».

Каждый такой разговор стоит много здоровья, и я никак не могу понять, как в таких учреждениях, призванных быть особенно гуманными, дозволено работать черствым людям. За годы болезни я встретил десятки добрых, сердечных людей, готовых помочь мне в беде. И теперь участие и помощь я встречаю всюду: на улице, в общественных местах, но только не в учреждениях, чья обязанность помогать обездоленным, служить им. Чудеса да и только!

Чиновники этих учреждений кажутся мне порой близнецами-братьями (или сестрами). Одинаково пренебрежительная (в лучшем случае сухая) манера говорить и вести себя с теми, кто нуждается в их помощи, делает лица этих людей так похожими друг на друга, что невольно вызывает мысль о кровном родстве. Ясно, что мы, инвалиды, им совершенно не нужны, более того, раздражаем, и чем меньше будем появляться в поле их зрения (и слуха), тем будет лучше (для них, конечно).

Невеселые мои размышления прервал звонок в дверь: на пороге незнакомый мужчина. Приглашаю войти. Посетитель оказался отцом девушки, сломавшей позвоночник. Кто-то рассказал ему обо мне, и вот после долгих поисков он наконец отыскал нужный адрес.

Выясняется, что травма его дочери похожа на мою. Доставить девушку ко мне он не может и просит приехать проконсультировать. Обещал отцу сделать это в ближайшее время.

В назначенный день за мной пришла машина и повезла в небольшой подмосковный городок к моей пациентке Гале Смирновой.

Полтора часа в дороге, подъем пешком на пятый этаж, затем многочасовая консультация. В общей сложности десять часов без отдыха. Но ничего — выдержал.

...Вот и наступил день, когда я начал лечить других. День, о котором столько мечтал, к которому долго готовился. Только бы моя пациентка оказалась сильным человеком, иначе ничего не выйдет: никакой врач не поможет тому больному, который лишь пассивно воспринимает советы. Первое впечатление от Гали было малоутешительное — девушка настроена пессимистически. Правда, к концу нашей встречи она заметно повеселела. Кажется, мне удалось вдохнуть в нее надежду. Но надолго ли?

Январь стоит очень холодный, морозы доходят почти до тридцати градусов, но я все равно каждый день бываю на улице. Здесь у меня уже есть определенный маршрут, и я успел многим примелькаться. Ко мне подходят незнакомые люди, участливо интересуются, что со мной случилось, предлагают свою помощь. А одна старушка пригласила даже пожить у нее летом на даче. Все это поднимает настроение, радует, что на свете есть много добрых людей.

Мне теперь никак нельзя терять набранную форму, ведь я должен, быть убедительным примером для своих пациентов, поэтому я гуляю в любой мороз и тренируюсь с полной отдачей сил.

В конце января снова приехал за мной отец Гали. Мороз 30 градусов, но я не отказался от поездки — надо поднимать пациентку. Как там она? В последнюю встречу девушка не порадовала меня: все-таки Галя не верит в успех, считает, что так и останется лежачей больной. К однообразным упражнениям у нее уже отвращение, хандрит, пропускает тренировки. Но, когда я сказал ей, что за все время болезни пропустил занятия только два раза — в первый день после травмы и когда у меня была температура 40 градусов (при 39 градусов тренировок не прекращал, лишь снижал нагрузки), глаза девушки широко раскрылись от удивления и, пожалуй, восторга.

Какой я найду ее на этот раз? Спрашиваю у отца о дочери. Говорит, что стала активнее. Посмотрим, посмотрим....

Галя встречает меня с улыбкой. Это уже хорошо. Стала показывать, чего успела добиться. Молодец, хвалю ее, отмечая явные сдвиги в лучшую сторону. Глаза у Гали сияют, а я радуюсь, наверное, не меньше ее.

Так, шаг за шагом, поднимал я свою первую пациентку на ноги. И поднял! В последнюю нашу встречу она уже передвигалась на костылях (а ведь ей врачи сказали, что будет все время лежать).

Галя Смирнова закончила институт, вышла замуж, родила дочь. Нашла себя (весьма даже успешно) и как специалист. Счастливого жизненного пути тебе, моя первая пациентка!

Каким-то образом обо мне узнали журналисты. Звонят, приходят, часами расспрашивают, но пока еще никаких публикаций нет. И слава Богу! Буду рад, если журналисты обо мне забудут.

Нет, не забыли. Именно сегодня, в мой черный день, 17 февраля, в «Московской правде» появился очерк. Автор его Ирина Краснопольская позвонила и предупредила, чтобы был готов к многочисленным звонкам, потоку писем и приходу посетителей. Что-то преувеличивает уважаемый журналист: откуда взяться всему этому? Ну будет несколько звонков, может быть, от силы десяток писем, да и то вряд ли. Это не страшно, справлюсь.

Но я не оценил журналистского опыта Ирины Краснопольской: звонки начались в тот же день. А к вечеру пришел первый посетитель — Михаил Горшков. Ему 39 лет. Травму, как и я, получил три года назад, но пострадал значительно меньше. А передвигается хуже меня: ходит с костылями, в одном туторе и очень некрасиво.

Первое, что порекомендовал Михаилу, это снять тутор и начинать восстанавливать мышцы ноги. Хутор для ноги, что корсет для туловища: мышцы под ними дрябнут.

. Для наглядности рассказал посетителю, какими недугами страдали прежде красавицы, носившие корсеты. От постоянной бездеятельности мышцы спины были у них растренированы. Отсюда болезни позвоночника, боли спине. В связи с нарушением кровообращения (все ведь зажато-пережато корсетом) атрофировались и мышцы живота. Поэтому страдали органы брюшного пресса и малого таза.

Не то что корсет, даже тугая резинка от трусов оставляет на печени.почках, селезенке странгалиционные полосы (те же, что и у повешенных на шее), появляющиеся в результате постоянного сдавливания одного и того же места. Отчего нарушается нормальное кровообращение, обменные процессы и питание органов — возникают их заболевания.

В общем, убедил Михаила. Он расстался с тутором, и мышцы ноги стали постепенно восстанавливаться.

Второе, что я посоветовал пациенту, — это немедленно начать худеть. Чем меньше вес спинального больного, тем меньше нагрузка на травмированный позвоночник и слабые мышцы. Вследствие чего ему будет легче передвигаться.

Третий совет — заменить костыли канадскими палочками (с подлокотниками). Костыли — это крайняя необходимость, у Михаила ее уже нет. А вред от костылей немалый: от них ухудшается кровообращение рук (под мышками пережимаются нервно-сосудистые пучки) и может наступить их паралич.

Михаил Горшков, как вскоре выяснилось, принадлежал к числу тех пациентов, о которых я мечтал и с которыми в дальнейшем очень любил работать. Он все понял, все учел и проявил максимум настойчивости и терпения в тренировках. Обрадованный помощью, его организм тут же откликнулся на нее и весело пошел навстречу усилиям Михаила. Он похудел, жировые отложения исчезли, а вместо них появились мышцы. Ходил Горшков теперь с канадскими палочками и заметно исправил походку.

А я все повышал и повышал свои требования к пациенту. Особенно добивался того, чтобы Михаил развивал гибкость позвоночника. Дело в том, что гибкость это показать высоты межпозвонковых дисков. Чем они выше, тем больше шансов избежать радикулита, ущемления позвоночных нервов. Более того, с развитием гибкости мы сохраняем, несмотря на возраст, свой рост и даже увеличиваем его. А последнее волнует, как известно, и многих здоровых молодых людей. Невысокий рост становится иногда для человека трагедией. Между тем его можно увеличить в любом возрасте.

Чтобы не быть голословным, сошлюсь на собственный пример. До травмы мой рост был 173 см. После травмы, когда «полетели» четыре позвонка, он уменьшился до 168 см. А в результате тренировок я развил такую гибкость (тут со мной и сейчас не сравнится даже молодой парень), так растянул свой позвоночник, что вырос на семь сантиметров. И сейчас мой рост 175 сантиметров. Гибкий позвоночник — прекрасная профилактика таких его заболеваний, как радикулит, болезнь Бехтерева, остеохондроз.

Чтобы закончить рассказ о первом пациенте, подаренном мне журналистами, скажу, что я до тех пор помогал его восстановлению, пока это требовалось. Когда же нужда во мне исчезла, наша связь прервалась.

Одновременно с Михаилом Горшковым, буквально на следующий день после публикации в «Московской правде», появились у меня и другие пациенты. Теперь телефон в квартире не умолкал, дверь, как говорится, не закрывалась: родные доставляли больных на носилках, в инвалидных колясках, а то и просто приносили на руках. Потоком шли и письма, которые приходилось читать до глубокой ночи.

Я был поражен количеством спинальных больных в Москве и Московской области и тем, как мало медицина им помогает. Впрочем, о последнем, мне было уже достаточно известно, но как-то все еще надеялся, что случай со мной может быть нетипичен, и другим больным везет больше, чем мне. В то время я еще был недостаточно информирован о возможностях нашей медицины в этом направлении. Но чем больше больных прибывало ко мне, тем картина становилась яснее: лечить спинальников у нас не умеют. И это окончательно подтвердило правоту моего решения — остаться жить, восстановить себя, чтобы помогать другим подниматься на ноги.

Однако очень скоро я понял, что знаний у меня недостаточно для помощи всем, кто ко мне обращался, — слишком много было вариантов моей болезни. И тогда, отодвинув в сторону книги философов и поэтов, взялся за медицинскую литературу.

Она поведала мне о том, что выкрутиться, уйти от смерти спинальник с помощью врачей вполне может — хирургия в операциях на позвоночнике   добилась неплохих результатов. Но операция — лишь полдела на пути к восстановлению. После нее больного ждут новые, многочисленные испытания — вторичные осложнения. Поэтому такие больные остаются, как правило, прикованными к постели и живут недолго.

В общем, причин для размышлений после встречи с пациентами и более глубоким изучением специальной литературы было много. Искал ответы на возникшие вопросы не только в медицинских книгах, но и в своих дневниках. Стал обрабатывать их, выделяя сугубо медицинскую сторону, на основе наблюдений за своей болезнью составил методику. Теперь, размножив ее с помощью машинки, я мог вручать каждому обратившемуся за помощью.

В те дни у меня не было буквально ни одной свободной минуты. Работал с раннего утра до поздней ночи: прием больных, чтение многочисленной почты, консультации по телефону, ответы на письма. А еще ведь надо было ежедневно несколько часов отдавать тренировкам. Я задыхался от нехватки времени, а больные все прибывали и прибывали.

На первых порах, правда, это приводило меня в восторг, радовало, что так нужен людям и могу многим помочь. Между тем силы мои от такой жизни начали постепенно таять, состояние ухудшаться, катастрофически не хватало средств на жизнь, ибо львиная доля жалкой пенсии уходила на покупку конвертов, бумаги и марок. Вознаграждения за лечение я не брал — помогал всем бесплатно, а зарабатывать деньги путем публикаций статей не было времени.

Наблюдая за моим полуголодным существованием, Володя наконец не выдержал и стал ежедневно привозить или посылать со своим сыном мне обед («чтобы «популярный» доктор не умер с голоду»).

Положение спасла на некоторое время продажа мотоцикла. Тут я повеселел и не только стал сам жить безбедно, но даже понемногу помогал некоторым своим пациентам. Дело в том, что, занимаясь лечением парализованных больных, я столкнулся с такой устрашающей бедностью, по сравнению с которой мое существование было вполне терпимым.

Нередко мои пациенты были одинокими, брошенными даже близкими родственниками, людьми с ничтожной пенсией и, по существу, просто голодали. Так что приходилось с ними и едой порой делиться и, когда появились деньги, оказывать небольшую материальную помощь.

Постепенно моя радость от появления многочисленных пациентов стала сменяться тревогой. А потом меня охватил ужас: да разве я один в состоянии справиться с такой огромной армией больных?! Теперь мне уже казалось, что почти все москвичи и жители Московской области страдают от травмы позвоночника.

Расстраивало не только обилие спиналь-ных больных, но и то, что большинство из них ждало от меня чуда. Сейчас такого же чуда больные ждут от психотерапевтов и экстрасенсов. Я с глубоким уважением отношусь и к тем и к другим, ибо они действительно помогают. Но... уповая на эту помощь (и понятно почему, ведь наша медицина очень часто бывает бессильна), больные, как и при традиционном лечении, снимают с себя всякую обязанность перед своим организмом. Пассивно принимают помощь, сами ничего (или почти ничего) не делают для того, чтобы укреплять свое здоровье.

Они не понимают (или не знают), что те же экстрасенсы дают лишь необходимый толчок организму на пути к выздоровлению, лишь временно облегчают его состояние, выравнивая энергетическое поле больного и тем самым избавляя его от недуга. И тут-то человек должен браться за себя сам: достаточно физически нагружать свой организм, закалять его, правильно питаться. Словом, становиться самому для себя доктором.

К сожалению, так бывает крайне редко. А поэтому, несмотря на замечательную помощь экстрасенса, болезнь через некоторое время снова возвращается к человеку.

Так вот, большинство больных ждало от меня мгновенного чуда. Его, естественно, не было — вместо быстрого исцеления, я предлагал пациентам тяжкий, многолетний труд. Поэтому вялые, пассивные люди быстро отступали, предпочитая лучше медленно умирать, чем каторжно трудиться, постоянно преодолевать свое нежелание делать это.

Правда, я пытался помогать и таким пациентам, уговаривая их набраться терпения. Но потом понял (к сожалению, не сразу), что это мне не под силу: я просто не выдержу напряжения (адский труд лечить тех, кто не хочет лечиться) и погибну сам. Ведь энергии на таких больных уходило во много раз больше, чем на тех, кто устремился мне навстречу и помогал исцелению своей активностью.

От обилия больных, от напрасных трат энергии я буквально валился с ног, ведь времени на собственное восстановление у меня теперь совсем не оставалось. И когда я понял, что больше не выдержу такой жизни, то решил бежать. Куда? Сам пока не знал этого. Куда угодно, только побыстрее вырваться из этого ада.

И тут, как всегда у меня бывает в критические моменты жизни, судьба улыбнулась мне: неожиданно появилась путевка в Кемери, в спинальный санаторий. Об этом можно было только мечтать, ведь в Риге живет мой брат Иван. Он встретит меня на вокзале, и без лишних хлопот я доберусь до места, а заодно и повидаюсь с родными.

Быстро, быстро собрался — ив путь, а вслед мне летели мольбы и настоящие вопли: «Доктор, не задерживайтесь, быстрее возвращайтесь, как мы без вас будем!.;»

В санатории мне дали отдельную комнату, и наступила блаженная жизнь. Утро, как всегда, начинал с гимнастики, холодных обтираний. После завтрака — прогулки, несмотря ни на какую погоду (часто шел мокрый снег, было холодно, скользко). После обеда — работа над методикой, которую продолжал усовершенствовать, взяв и то, что предлагали спинальным больным здесь, в санатории.

Освоил спортзал, где тренировался по нескольку часов в полном одиночестве, ибо, кроме меня, никто из больных здесь не появлялся. А ведь среди них были не только лежачие, но и такие, кто мог передвигаться. Я встречал их в парке каждый день. Тепло одетые, они осторожно бродили по скользким дорожкам. При встрече со мной, быстро шагавшим по аллее без пальто и головного убора, удивленно вскидывали на меня глаза, в которых я видел осуждение своему легкомысленному поведению («и одеваться легко нельзя, — говорил их взгляд, — И ходить так быстро не стоит»).

Когда я начинал заниматься на брусьях, расположенных тут же в парке, ходячие больные и те, которые передвигались в колясках, окружали меня и наблюдали за тренировками. Порой некоторые тоже начинали пытаться подражать мне, но терпения их хватало ненадолго — через два-три дня они остывали и снова превращались в пассивных зрителей.

А вот методисты санатория всерьез заинтересовались моей системой. Попросили у мены методику, чертежи конструкций, манежа и приспособлений для тренировок. Обратили внимание даже на мою обувь — обыкновенные кеды, но с жестким задником для фиксирования пятки, чтобы стопы не отвисали.

Уезжая из Москвы, я оставил адрес санатория своим наиболее перспективным больным и сказал, чтобы в случае острой необходимости они писали мне. Такая потребность у некоторых вскоре возникла, и в санаторий стали поступать письма. А потом из Риги начали приезжать на консультацию спинальные больные (я так и не выяснил, откуда эти-то узнали о моем пребывании в Кемери).

Теперь мое лечение в санатории перемежалось с консультациями рижским спиналь-никам. Но их было немного, и я имел даже время на отдых, не говоря уже о тренировках, которым уделял несколько часов в день.

Врачи здесь были очень внимательные, думающие. С интересом и весьма одобритель- \ но они отнеслись к моей методике. Медперсонал работал четко и квалифицированно. Так что пребывание в санатории доставляло мне только радость. А тут еще вдруг неожиданный подарок судьбы — увлекся очень симпатичной, милой медсестрой. Рая тоже не осталась ко мне равнодушной, и мы с удовольствием проводили время в обществе друг друга: гуляли по аллеям парка, ходили в кино и подолгу беседовали.

Никому, кроме Раи, не рассказал я историю своей травмы и становления на ноги. Она тут же оценила мой «подвиг» и как медик дала ему соответствующую оценку.

Как-то после завтрака Рая протянула мне журнал. Я раскрыл журнал и увидел огромный очерк Марка Баринова: «Эксперимент доктора Красова». Стал читать. Рассказ журналиста время от времени прерывался моими дневниковыми записями. Тут же были и фотографии: две во время тренировок, а одна — огромный поясной портрет чуть ли не на всю полосу.

В заключение очерка было дано послесловие от редакции, в котором специалист из Института нейрохирургии имени Бурденко, ныне доктор медицинских наук, профессор Владимир Львович Найдин, сказал следующее: «Я бы никогда не поверил, что у Красова было такое сложное повреждение спинного мозга, если бы об этом не свидетельствовали документы. Эксперимент Красова представляет собой несомненную ценность для науки. Результаты, полученные больным-экспериментатором, неоценимы, и следует как можно быстрее дать возможность Леониду Ильичу поделиться своими выводами со специалистами. Дневники Красова должны быть обработаны и изданы — они также представляют большую ценность. Для дальнейшей разработки методики Красова следовало бы организовать стационар на пять-шесть коек, где он бы вел группу больных. И наконец, мужественный экспериментатор должен немедленно засесть за научную диссертацию.

К этому мнению необходимо добавить, что вряд ли можно считать нормальным такое положение, когда для продолжения своих наблюдений Красов фактически вынужден заниматься самодеятельностью: посылать копии своих дневниковых записей больным, ездить по всему городу и консультировать пациентов, читать лекции случайной аудитории. К тому же, ведя подлинную научную работу, он живет на инвалидную пенсию. Дело, которым он занимается, не его личное, а государственное.

Мы не сомневаемся, что Министерство здравоохранения СССР и Академия медицинских наук обратят на эксперимент доктора Красова должное внимание».

...Хорошие слова, благие пожелания, но осуществиться им, за малым исключением, так и не удалось. Тогда мне надо было выбирать одно из двух: или бросить своих пациентов и начать пробивать эксперимент — ведь для этого требовалось много свободного времени и богатырского здоровья, а у меня, как известно, не было ни того, ни другого; или махнуть рукой на официальную поддержку руководящих медицинских организаций и заниматься непосредственной помощью спи-нальным больным. Я выбрал второе, так как жизненный опыт подсказывал, что толстую стену равнодушия, возведенную чиновниками от медицины, мне с моими силами не пробить. Время показало, что я был прав, приняв такое решение.

А пока я лечусь и отдыхаю, помогаю советами другим больным. Дело в том, что очерк в «Смене» прочитали многие в нашем санатории. Поэтому теперь у двери моей комнаты постоянно «дежурило» несколько инвалидных    колясок.    Приходилось    вести прием больных. Но для меня уже испытавшего настоящее нашествие спинальников, это теперь казалось лишь службишкой — не службой. И не подозревал я тогда, что вскоре жизнь моя в санатории станет просто невыносимой.

Но прежде чем рассказать об этом, вернусь сначала к одному событию, происшедшему со мной в Москве года два назад. А случилось то, что я стал не только героем журналистских выступлений, но и главным действующим лицом пьесы. Ее написал драматург Давид Медведенко, назвав пьесу «Канат альпинистов».

Поскольку времени уже прошло немало и драматург не напоминал о себе, я забыл о нем и о пьесе. Но вот однажды вхожу в комнату и по радио слышу свою фамилию. Следом вбегает Рая и с порога почти кричит:

— Леня, о тебе пьесу по радио передают!

Мы замерли с ней у приемника и стали слушать. Рая, как говорится, затаив дыхание, я — с интересом, ловя время от времени себя на том, что воспринимаю эту радиопостановку как повествование о каком-то постороннем для меня человеке. Поступки его в чрезвычайной ситуации, умение владеть собой порой очень импонировали мне и даже иногда хотелось воскликнуть: «Молодец, парень, хорошо держишься!» Но я вовремя мысленно одергивал себя, напоминая тем самым,что поступать так просто нескромно.

Оказалось, что пьесу слушали не только мы с Раей, но и в других палатах санатория тоже. И уже к вечеру это событие обсуждалось буквально всеми, а результаты обсуждения сказались немедленно. Теперь у двери моей комнаты собиралось уже очень много больных: кто в колясках, кто с костылями, кто с палочками. Все жаждали консультации, конкретных советов, и с каждым днем желающих их получить становилось все больше и больше. Больные уже не шли на прием к своим лечащим врачам, а хотели получить помощь только от меня.

Я приходил в отчаяние: не мог я помогать всем этим людям, не нарушая врачебной этики, и в то же время был не в состоянии отказывать в советах тем, кто в них нуждался. И я снова решил бежать, хотя до окончания срока пребывания в санатории оставалось еще две недели.

Из Риги приехал брат и увез меня к себе. Я прожил у него, наверное, с месяц, а потом, уже в мае, мы с другим моим братом Петром отправились в Москву.

На звонок открыла дверь Елена Николаевна, которая с той поры, как я въехал сюда, так и жила со мной. Она очень обрадовалась моему возвращению, обозвала бродягой, забывшим свой дом.

Как и положено после долгого отсутствия, стал обходить свои «хоромы». Открыл дверь в маленькую комнату, где стояла моя конструкция, затем большую и замер: посередине ее стояли три огромных бумажных мешка.

—        Что это? — спросил я у Елены Нико

лаевны.

—        Письма, — коротко ответила она.

Меня даже жаром обдало: такого количества писем я никогда не предполагал получить. Первой мыслью было: сколько же у нас в стране спинальных больных! И второй: когда же я все это прочитаю?

Ну что же, держись теперь, Красов, ведь ради этих людей ты и остался жить. Исцелился сам — теперь помогай другим.

Я ПОШЕВЕЛИЛ ПАЛЬЦЕМ

Сегодня меня впервые вымыли прямо в кровати, подложив клеенку, — с мылом, мочалкой и горячей водой. После этой приятной процедуры я ожил и относительно хорошо спал ночь.

Скоро два месяца, как я нахожусь в Институте имени Склифасовского. Чувствую себя достаточно окрепшим, чтобы встать на ноги. Профессор Соколов и методист по лечебной гимнастике поддерживают мое стремление. Но лечащий врач, врач по лечебной физкультуре откладывают вставание еще на месяц. Свой отказ объясняют тем, что нет манежа. Вернее, он есть, но громоздкий, на колесиках, такой мне не подойдет.

Нет не только манежа, нет балканской рамы — бруса, крепящегося на спинках кровати и висящего над больным так, что, протянув руки, он может подтягиваться и подниматься. Те, что имеются, находятся в травматологии, там они приносят ощутимую пользу. А в нейрохирургии все ходячие, так что никого не приходится ставить на ноги, потому рамы тут и не держат.

Изучив необходимую литературу, поручил друзьям сделать простую и легкую конструкцию манежа. Обычно парализованного человека, поставленного на ноги, замуровывают в кожу и металл от торса до стоп. Я настаивал на том, чтобы меня не упаковывали в корсет. Я создам себе собственный корсет из мышц, разовью и наращу их так, что будут держать меня не хуже искусственного. А вот без специальных приспособлений, предохраняющих стопы от вывихивания, пока обойтись нельзя.

Над постелью укрепили самодельную раму, методист по лечебной гимнастике сшила из бинтов и ваты лямки, закрепила их на стопах. Теперь я могу в любое время, натягивая «вожжи», сгибать ноги в коленях или поднимать их над матрацем.

...Прошло еще полмесяца. Врачи по-прежнему не разрешают встать на ноги. А мне все больше хочется двигаться, любым способом, только бы не лежать.

—        Вставать   нельзя,   тогда   вывозите   в

парк, — прошу я врачей и медсестер.

От меня отмахиваются:

—        Почему другие не просят, лежат спо

койно? Вы видите,  медсестры и санитары за

няты, их нельзя отвлекать.

Все вижу, но знаю и другое — если буду лежать спокойно, как другие, останусь лежачим на всю жизнь. И я добиваюсь своего. Сноровистые санитары быстро и ловко переложили меня на носилки с кровати, подняли высоко над полом и, как римского триумфатора, торжественно понесли на плечах через все отделение на внутренний двор. Впервые за три месяца покидаю я так надоевшую мне палату и свою постылую кровать. Был день 9 мая, День Победы!

И вот, наконец, мы в саду. С носилок меня перекладывают на высокую тележку-каталку и оставляют на некоторое время наедине с природой. Я лежал, замерев, боясь открыть глаза, отвыкшие от ослепительных красок природы. После длительного заточения в серой, мрачной палате все вокруг казалось особенно ярким — и трава, и молоденькие листочки на деревьях, и цветы на клумбах и синяя-синяя ткань неба. Как красива каждая травинка, как совершенно все, что создано природой! По саду прогуливались больные и их посетители. Моим глазам, привыкшим к белым халатам, цветастые платья и кофточки женщин казались особенно яркими и красивыми. Как, оказывается, привлекательно выглядят люди, когда на них надеты такие пестрые вещи.

Я не знал, на что обращать в первую очередь внимание. — на нарядных ли людей или еще более нарядную весеннюю природу. Глаза торопливо перебегали от травы к деревьям, от цветочной клумбы к прогуливающимся людям, и я не мог сделать выбора. Увиденное казалось сном: вот сейчас я проснусь, и все безвозвратно исчезнет. И тогда, чтобы убедиться, что все это наяву, я больно ущипнул себя за руку. Но нет, я не спал, ничего не исчезло — волшебный мир по-прежнему был перед моими глазами. Мир весны, когда природа полностью проснулась от долгого зимнего сна и уже успела нарядиться в роскошный зеленый наряд.

К сожалению, большинство из нас, окунувшись в суету каждодневных дел, живет, не замечая красоты окружающего мира. Людям зачастую некогда (а может быть, и нет потребности) любоваться совершенством строения зеленого листа, удивительной архитектурой цветка, серебристыми крылышками бабочек. А вот обреченный на тяжелую болезнь человек, находясь на пороге смерти, остро чувствует то, как прекрасна живая природа, как много вокруг интересного и удивительного.

Ну а воскресший совсем не похож на того, что был до беды. И жизнь он воспринимает уже по-другому, и ценить начинает ее очень дорого — так, как она того заслуживает.

Я подставляю лицо начинающему припекать солнцу, высвобождаю из-под одеяла руки и раскрываю ему свои объятия. Право же, лучшей минуты в моей жизни после катастрофы не было. Опьяненный запахами молодой травы, ароматом только что распустившихся листьев и лаской солнца, я забыл на мгновение о своей болезни. Все мрачные мысли отступили, и теперь счастливый человек парил где-то высоко-высоко в поднебесье.

Нет, жизнь не кончена (и как только мог об этом думать!), мы еще поживем и поборемся. Я почувствовал себя сильным, бодрым, ко мне вновь вернулось потерянное ощущение здоровья и молодости.

Мое появление в старом больничном парке вызвало интерес окружающих. Прогуливающиеся по дорожкам больные (несколько молодых людей) предложили покатать по парку. И вот уже они с шутками и прибаутками весело катят мою «карету» по тенистым аллеям парка. Какой же он оказался большой! Работая здесь, в институте, я даже не подозревал об этом оазисе посреди шумных московских магистралей.

Именно в этот первый день моего выхода в парк я понял, что таким больным людям, как я, крайне необходимо общение с природой. И дело не только в свежем воздухе, который особенно нужен человеку нездоровому, нужны также простое созерцание природы, ее краски, дающие отдых для глаз, ее запахи. Все это помогает обрести внутреннюю успокоенность и набраться душевных сил, которые так необходимы при борьбе за здоровье.

Часы блаженства продолжаются, теперь я до вечера могу оставаться в саду. Лежу на животе с подложенной под грудь подушкой, с валиками под стопами. Время от времени прибегает медсестра или санитарка, им страшно, что я тут один. Перекладывают ноги, массируют. Незнакомые больные из других отделений подходят ко мне, спрашивают, чем помочь, и по моей просьбе оказывают небольшие услуги. Какой прекрасный день, настоящий праздник!

Когда меня в очередной раз переложили на спину и укладывали ноги, вздрогнул третий палец правой стопы. В первый раз! Я тут же попробовал это повторить, но при всем напряжении воли ничего не смог сделать.

День этот стал переломным в моей болезни. Пустяк, «блажь» больного — желание вырваться в парк на несколько порядков усилило мою психологическую энергию. Желаемое на мгновение превратилось в реальность.

Назавтра движение пальца удалось повторить, но с каким усилием! Будто сдвинул огромный камень. За это мгновение я устал больше, чем за целый день напряженных занятий.

Проходят дни, и правая стопа уже держится какое-то время без упора за счет тонуса мышц. Лежа на боку, смог пошевелить правой ногой.

Когда два с половиной месяца назад я поставил себе цель — встать, то я не предполагал, что выздоровление пойдет такими ничтожными порциями и что для этого понадобятся такие усилия воли.

Пережив ужас и муку неподвижности, я готов был вести счет на каждую мышцу. Сколько их имеют ноги человека! И сколько из них мне удастся оживить, чтобы начать как-то двигаться?

Есть уже отдельные живые волокна мышц. Теперь их надо тренировать осторожно, чтобы не перетрудить и в то же время умело оживлять соседние. Все время помню о том, что в каждом живом организме запас возможностей намного превосходит их расходы.

Поскольку я хорошо осознал и на себе прочувствовал, как велико значение радости для всякого излечения, то основным принципом тренировок отныне стала эмоциональная насыщенность упражнений. Не количество повторений одного и того же движения, а разнообразие, игра, веселье. Это, я уверен, приведет к успеху в более короткие сроки и не вызовет ненависть к однообразной работе. Итак, изобретать новые упражнения — они привлекут к работе новые мышцы.

Во время утренней гимнастики пошевелил вторым пальцем на правой ноге. Потом повторил движение. Видел натянувшееся сухожилие!

Не все врачи понимали, как важны для меня часы, проведенные в парке. Но я продолжал доказывать это и добился того, что стал там гулять каждый день.

Обычно меня выносила в парк натренированная команда выздоравливающих из соседнего отделения. Но вот она распалась: кто-то выписался, кто-то готовился к операции. Попробовал воспользоваться услугами медсестер и санитарок, но, после того как они меня уронили тут же в палате, отказался от их помощи...

Итак, лишившись постоянных носильщиков, я решил прибегнуть к помощи первых попавшихся, из трех травматологических больных, что недавно вышли из стрессового состояния. Чтобы попасть в больничный двор, надо пройти сначала длинный сумеречный коридор, а потом преодолеть небольшую, но довольно коварную лестницу.

До лестницы мы добрались благополучно (хотя я, уже опытный путешественник, чувствовал, что несут носилки неловкие хиляки) , но здесь ребята попытались спустить меня ногами вперед, как покойника. Я тут же бурно запротестовал:

— Только не сейчас, только не сейчас, это я еще успею. Разверните носилки.

Сделать это было нелегко — лестничная площадка для такого маневра оказалась тесной и неудобной, а ступеньки высокими и скользкими. Как сейчас помню, их было семь, из холодного серого мрамора...

Подняли меня быстро, слегка отряхнули и положили на прежнее место, после чего, естественно, хотели отнести обратно в палату. Но я, хоть и считал ступеньки головой, тут же сообразил, что меня хотят лишить прогулки, и твердо потребовал не менять маршрута. Причем предупредил, чтобы несли непременно головой вперед.

Что делать — понесли, как я велел. Однако приключения мои в тот день падением не закончились — на этот раз голову надежно прищемило между створками двери. Пружины, стягивающие обе их половины, оказались довольно мощными. Пытаясь вытащить меня, ребята дружно тянули за ноги, и только шее своей я обязан (связки и сухожилия ее были развиты многолетними занятиями борьбой) тем, что голова моя не отделилась от туловища.

Когда носилки вынесли, наконец, на свежий воздух и поставили на каталку, шея и бока мои болели, а в голове раздавался звон. На этот раз я не получил удовольствия от пребывания в парке. Но зато мне стало ясно, что нижняя половина туловища и ноги так похудели, что центр тяжести тела переместился наверх, поэтому при каждом падении (а они у меня уже были) голова как более тяжелая часть достигает земли (пола) раньше •и берет главный удар на себя.

ДЕЛАЮ ПЕРВЫЕ ШАГИ

Какие слова найти, чтобы описать то, что я пережил на 97-й день после травмы? Какие подобрать сравнения? Пожалуй, я испытал в тот день то, что испытывает человек, убежавший из-под расстрела или вырвавшийся из рук бандитов, собирающихся его убить, или спасшийся после кораблекрушения, словом, избежавший смерти. Ибо остаться навсегда лежачим больным было для меня равносильно гибели.

Итак, в тот незабываемый день, 25 мая, я впервые после катастрофы встал на ноги. Вопреки всем предсказаниям врачей, вопреки тому, что говорилось о моей травме в медицинских книгах, вопреки всякой логике.

Правда, событие это могло произойти значительно раньше — я давно был готов к нему, но по милости лечащего врача оно запоздало. Это сейчас в учебниках написано о том, что спинальных больных нужно, не затягивая, ставить на ноги. А в те времена врачи боялись это сделать и все оттягивали такой важный для больного момент.

Палата была полна народу — собрались больные нашего отделения, все свободные от работы медсестры и санитары. Еще бы, такое событие бывает не часто в больничной жизни. Потом-то ко мне привыкнут, и моя фигура с громоздким железным манежем, шествующая по коридорам, станет обычным будничным явлением. А сейчас...

Процесс одевания был очень долгим и напоминал обряжение невесты. Вся сложность этого обряда заключалась в том, что меня нельзя было сажать, сгибать, резко поворачивать.

На ноги мне натянули простые женские чулки, чтобы защитить парализованную кожу и предохранить от потертостей. Добытые с трудом (в то время их тоже не было в продаже), они оказались очень короткими и прикрыли ноги лишь до колен, поэтому выше пришлось их забинтовывать. Затем эластичными бинтами укрепили голеностопные суставы, чтобы предотвратить отвисание и подвертывание стоп.

После этого к задней поверхности всей ноги прибинтовывали довольно примитивные гипсовые лангеты, весящие около пуда. Пока не изготовят специальные ортопедические аппараты, буду пользоваться этими. Их назначение — удерживать парализованные ноги выпрямленными в коленях, чтобы они не подламывались под тяжестью тела.

Наконец, надели больничные тапочки, а чтобы я их не потерял, прибинтовали (теперь только на скатывание всех бинтов потребуется полчаса). В заключение на эту забинтованную куклу напялили новую пижаму. Получилось что-то вроде манекена, которого выставляют в витринах магазина (в данном случае для демонстрации больничных пижам).

Теперь предстояло самое сложное — поставить мое тело в вертикальное положение, ведь туловище со сломанным позвоночником нельзя ни скручивать, ни сгибать, ни наклонять в стороны. Меня перевернули на живот, подтащили к краю кровати, ноги спустили на пол и стали медленно и осторожно, как высоковольтную мачту, поддерживая со всех сторон руками, ставить в вертикальное положение.

И вот впервые за три месяца я стою. Стою на новых искусственных ногах и ног под собой не чувствую. Нет, не в переносном смысле, а в прямом — ног подо мной словно никогда и не было: я не ощущал опоры, привычной твердости пола, как будто завис над ним. Это даже забавно: голова, руки и туловище лишены ног, парят в воздухе.

Ну и пусть, я все равно счастлив, потому что снова на ногах, хотя и глиняных, и могу теперь посмотреть на мир стоя, сверху вниз. Итак, в путь. Я начинаю ходить!

Ох, как громко сказано! — на деле же все выглядело так: трое меня тащили, а четвертый переставлял мои ноги, которые совершенно мне не повиновались и болтались, как плети, привешенные к туловищу. Позвоночник тоже не держал, и туловище все время пыталось сложиться пополам, как складной перочинный ножик.

И только благодаря ловкости множества сильных рук я не падал и пассивно удерживался в вертикальном положении. Не человек, а настоящая марионетка.

Наконец, два метра до окна преодолены, но что там за окном, я уже не смог увидеть: все вокруг меня зашаталось, закружилось, глаза заволокло полупрозрачной пленкой. Голова завалилась набок, я потерял сознание. На этом и закончилась эпоха с вставанием. Меня подтащили к кровати, совершенно безжизненного, как бревно, и начали разоблачать. Разочарованные зрители начали расходиться — представление окончилось. Моя радость (наконец-то поставили на ноги!) прошла, усталый, изнеможденный лежал я на кровати. А потом все куда-то провалилось...

Внезапная, кратковременная потеря сознания — обморок случается, когда парализованного впервые ставят на ноги. После длительного лежания на постели переход из горизонтального положения в вертикальное вызывает состояние, характеризующееся слабостью, обильным потом, бледностью, резким понижением артериального давления и потерей пульса. Причина этого — снижение тонуса кровеносных сосудов и резкого оттока крови от головного мозга. (Сейчас для соответствующей подготовки и тренировки существуют специальные ортостатические столы).

В этот день я уже ни на что не был способен. Хотелось только одного: чтобы все оставили меня в покое. Но на следующее утро появилось обманчивое чувство улучшения, и мне не терпелось снова оказаться на ногах. После того как меня из привычного (и смертельно надоевшего) горизонтального состояния подняли на ноги, лежать уже было невозможно. Но как же мне научиться ходить, управлять ногами, удерживать тело в вертикальном положении?

Конечно, для этого нужно прежде всего добиться, чтобы руки стали сильными, мышцы тела хорошо тренированными, а рядом были верные друзья. Предстоят долгие месяцы ежедневных тренировок (а вообще я должен буду тренировать свое тело теперь всю жизнь), чтобы заново научиться элементарным движениям, о которых здоровые люди даже не задумываются, производя их неосознанно. И я с новой энергией набрасываюсь на тренировки.

После того как встал на ноги, меня уже невозможно было удержать в кровати — я рвался на пол. Друзья во главе со Славой изготовили удобный манеж — конструкцию в виде буквы V. Стоя внутри и опираясь на поручни, я начал с его помощью передвигаться по палате. В один из дней вышел в коридор и сопровождаемый ходячим больным (для страховки, так как падать пока нельзя — броня из мышц еще недостаточно крепка) дошел до кабинета своих однокашников, работающих в институте, где и был встречен бурными аплодисментами.

А потом начались прогулки с манежем по парку. Впервые 400 метров прошел за два часа, а совсем недавно это расстояние на стадионе преодолевал за 53 секунды.

Но вот меня впервые решили поставить на костыли. В манеже двигаюсь довольно уверенно. А как будет без него? Но когда-то же нужно переходить на костыли. Не будешь же всю жизнь ходить в железном манеже, как шагающий экскаватор.

Честно сказать — страшно отрываться от манежа, мужества потребуется немало, и не только мне, но и моим помощникам.

И вот я стою в парке на своих гипсовых ногах, широко их расставив. Низко опущенные плечи опираются на костыли, спина сгорблена, и всем своим видом являю безжалостно придавленного бременем жизни человека.

Меня крепко держат со всех сторон. Подсказывают, как сделать первый шаг. Но я не двигаюсь. Все не так просто, как казалось раньше. В ногах исчезла былая легкость, вместо ног у меня какие-то громоздкие неуклюжие ходули. Пытаюсь отдавать ногам приказы — каждой в отдельности и обеим вместе. Ничего не получается! Я разучился ходить, забыл за три месяца, как это делается, совершенно не помню свою походку. В манеже двигаться было куда проще: там я шел на шести ногах (две мои, четыре манежа) с хорошим упором на руки (они теперь самые надежные ноги).

Стараюсь погасить охватившую панику и спокойно говорю себе: не спеши, привыкни сначала к своему новому состоянию и обрети уверенность. Главное сейчас — научиться удерживать равновесие, а для этого нужны сильные мышцы. Пока их нет, и меня совершенно невозможно оставить одного, без поддержки — я тут же валюсь, как подрубленное дерево, в ту или другую сторону. Вокруг даже стали говорить шепотом, боясь, видимо, что громкий разговор будет сотрясать воздух и я потеряю равновесие. Как говорится, и смех и грех.

Но двигаться надо, не вечно же стоять вот так на костылях, покачиваясь, словно маятник. И я, поддерживаемый со всех сторон, делаю один, второй шаг уже не по гладкому кафелю, да еще с помощью манежа, а по земле. Какая же она неровная, бугристая, с ямками!

Несмотря на все мои мощные усилия и огромное желание, я смог пройти всего пять-шесть немыслимо корявых шагов, в результате переместился от силы на один метр. Выходит, чтобы преодолеть это расстояние со всеми приготовлениями, надо потратить более полутора часов. Какой тяжкий и сложный путь ожидает меня, сколько уйдет сил и времени, чтобы научиться передвигаться с помощью костылей...

. А пока я медленно продолжаю свой путь робкими шажками, сильно наклонившись вперед на костыли и поддерживаемый несколькими руками. Левый костыль — правая нога вперед, правый костыль — левая нога вперед. Какие у меня оказались непомерно длинные неуклюжие ноги, они без конца путаются при ходьбе! Мне постоянно грозит опасность споткнуться о собственную ногу, одетую в громоздкий ортопедический аппарат, о костыль или предательские неровности земли.

Чтобы не повредить ноги, ступни разворачиваю наружу и очень внимательно слежу за каждым своим шагом. Двигаюсь по принципу: тише едешь — дальше будешь. И это я, который любил много и быстро ходить, заниматься бегом.

После нескольких метров черепашьего передвижения вперед я почувствовал такую усталость, что, казалось, уже больше не смогу сделать ни одного шага. Нет, ты не должен сдаваться, говорю я себе. В спорте тоже бывали моменты, когда силы иссякали, и ты готов был отказаться от борьбы, сойти с дистанции. Но не сходил ведь! И я собираю все остатки сил, напрягаю всю свою волю и заставляю себя сделать еще один шаг. Только так, совершая невозможное, и приходят к победе. Не жалеть себя, не жаловаться на усталость и верить в успех. Трудно, очень трудно, но другого выхода нет. Никто за меня этого не сделает. Отдохни, постой и снова вперед.

От сильнейшего напряжения немеют пальцы рук, вздувшиеся на них вены, кажется, вот-вот лопнут, сердце колотится не только в груди, но и в голове, висках, ушах. Появляется тошнота, головокружение, у меня начинаются галлюцинации. Дальше мучить себя неразумно, но меня уже трудно остановить. Я иду, иду, тяжело дыша и почти теряя сознание.

Но вот наступил предел, когда силы окончательно иссякли, больше не могу сделать ни шага. В глазах темно, я ничего не вижу. Ко мне подкатывают каталку (сам вернуться к ней не могу, и к тому же не умею еще поворачиваться на костылях), я судорожно схватываюсь за нее и, сразу обмякнув, тяжело валюсь на бок.

Меня тут же облили из ведра холодной водой, смывая пот и снимая жар с разгоряченною тела. Затем энергично растерли все тело полотенцем, размяли уставшие мышцы рук и спины, всячески ободряя при этом и восхищаясь моими успехами.

Я и сам был поражен тем, что сделал, ибо не предполагал о существовании во мне такой жизненной силы. Какие-то немыслимые сверхвозможности моего организма двигали непослушными ногами, упорно заставляя делать шаг за шагом.

Эти сверхвозможности, эти скрытые силы есть в каждом человеке. Но люди даже не догадываются о них, не знают, что за всю свою жизнь используют не более десяти процентов резервов своего организма. А если бы знали, если бы умели их использовать, сколько бы недугов было излечено, сколько жизней -спасено. Но, заболев, человек не резервы своего организма подключает для излечения, а пьет лекарство, глотает таблетки, поддерживает себя уколами, то есть ставит лишь заплатки на больное место. От всего этого я отказался очень скоро, так как понял, что лекарства (заплатки) меня не поднимут. Поэтому выкарабкивался из бездны только с помощью защитных сил организма. Так что теперь знаю о них не по литературе, а по собственному опыту.

Вот поэтому я могу с уверенностью сказать каждому, кто попал в подобное моему, казалось бы, безвыходное положение: находясь даже в самом тяжелом физическом состоянии, человек не должен опускать руки и терять надежду, а бороться за свое восстановление. Бороться упорно день за днем, и организм не подведет — он откликнется на ваши усилия. И вы обязательно победите, если станете смелы и настойчивы. Пусть восстановление будет неполным, но вы сможете жить, трудиться, любить и быть любимым. Сильных любят даже тогда, когда судьба бывает немилосердна к ним, когда их здоровье потеряно.

...В парке произошли самые трудные часы тренировок и становления на ноги. Я смертельно уставал от этой тяжкой работы и в то же время был счастлив, что снова стоял на ногах и двигался. Пусть пока в специальных аппаратах, пусть самостоятельно проходил всего несколько метров, но теперь я твердо знал — это только начало. Парк был для меня местом физического и духовного возрождения. Прекрасный тихий уголок земли, о котором мы мечтаем до слез, когда нас настигает беда.

Здесь, вне палаты, меня не затрагивал больничный режим и внутренний распорядок. Я имел много времени и полную свободу действий и старался не тратить это богатство, а заниматься упражнениями, самообразованием: много читал, делал пометки в дневнике, продолжал изучать английский. Я не знаю, как сложится теперь моя жизнь, смогу ли снова вернуться к своей прежней профессии врача или мне придется приобретать новую, но уверен, что лишние знания еще никому не помешали.

В парке я могу принимать сколько угодно посетителей, порой самых неожиданных. Особенно трогательными были посещения моих бывших больных, вылеченных мной когда-то или недолеченных и ждавших от меня обстоятельных рекомендаций.

Неожиданным было посещение Люды. Впервые увидел ее три года назад. После приема больных в поликлинике получил вызов на дом. Меня встретила встревоженная женщина, как я узнал потом, приемная мать моей пациентки, и ввела в большую комнату, всю заставленную цветами. На кушетке лежала девушка лет 17—18 с привлекательным лицом, окрашенным здоровым румянцем. Больше в комнате никого не было. Значит, вызов к ней.

«Что же это такое? — с досадой подумал я. — Такая цветущая девушка и не могла сама прийти в поликлинику». Видимо, хозяйка комнаты прочла недовольство на моем лице, потому что тут же молча и зло откинула прикрывающее ее одеяло. И я вижу, что одной ноги у девушки нет, вместо нее очень короткая культя. Повязка промокла от крови — видно, рана свежая.

Встретив тяжелый взгляд больной, чувствую замешательство, но тут же беру себя в руки и приступаю к осмотру раны. Оказав необходимую помощь, прощаюсь и выхожу в коридор. Здесь меня задерживает мать и коротко рассказывает историю несчастного случая: авария на мотоцикле, ехала со своим дядей, который не получил даже царапины. Плача, мать умоляет поддержать дочь, вдохнуть в нее надежду, желание жить.

С того дня я посещаю девушку чуть ли не каждый день. Приношу книги, рассказываю о своих больных, среди которых некоторые имели подобные травмы. Но выздоровели, нашли себя в жизни. Пациентка моя слушает с жадным вниманием.

Когда культя была готова к протезированию, Люда начала учиться ходить: сначала по дому, затем вышла на улицу, стала посещать кино, подумывать о дальнейшей учебе. Я ей больше был не нужен, дальше по жизни она зашагала сама.

Позже я узнал, что девушка вышла замуж, родила ребенка, счастлива.

И вот Люда стоит у моей постели — роли поменялись. Теперь она всячески пытается ободрить и поддержать меня. Я очень рад ее приходу, потому что она в хорошей форме и с удовольствием слушаю ее ободряющие, добрые слова. Но мне очень не хочется выглядеть перед бывшей пациенткой жалким и слабым, и я перевожу разговор на другую тему, спрашиваю, как у нее дела дома.

Люда достает рентгенограммы своей матери и протягивает их мне. На них я вижу запущенный неоперабельный рак пищевода. Больной осталось жить не более 4—5 месяцев. Тяжело говорить об этом Люде. Радость свидания омрачена.

А однажды вижу, как на мою тропинку сворачивает старичок и еще издали машет рукой. Подходит.

— Здравствуйте, доктор! Вы меня не помните?

Напрягаю память, но припомнить его не могу. И только когда он начал рассказывать о наших встречах, я, наконец, вспомнил.

Он пришел ко мне на прием вместе с женой. Ему 84 года, ей лет 60. Чувствовалось, что его молодая жена по-настоящему любит своего бравого старичка и очень заботится о нем. Пациент показал мне свою правую руку, которая была сильно согнута в локтевом суставе, и разогнуть ее никакими средствами не удавалось. Под повязкой оказалась опухоль. В течение месяца мне удалось ликвидировать ее, но разработать анкилоз (неподвижность) сустава и растянуть застарелое мышечное — сухожильные контрактуры в его возрасте я не надеялся. Однако соответствующие рекомендации все-таки дал: специальные компрессы, тешюмассажи и энергичную лечебную гимнастику.

Пациент оказался человеком с характером, он настойчиво и точно стал выполнять мои рекомендации и советы. И вот сейчас вижу, что обе руки у него прямые, одной опирается на палочку, другой держит торт.

Признаться, я очень удивился: ведь тогда почти не верил в успех лечебной гимнастики — локтевой сустав, находясь в бездействии, особенно подвержен костным изменениям и бурным солевым отложениям. И если бы мне кто-то рассказал о подобном случае, то я бы просто не поверил. Но тут увидел исцеленную руку своими глазами.

Этот визит был для меня особенно кстати: случай с бывшим пациентом еще раз подтвердил, как огромна сила движений, которые в сочетании с настойчивостью творят чудеса. Так что надо работать, работать и работать, не останавливаясь. Другого выхода у меня нет.

ПРИРОДА — ЛУЧШИЙ ЛЕКАРЬ

Теперь каждый день до завтрака меня увозят в парк, в мое укромное местечко, где я и провожу весь свой день под сенью высоких деревьев.

Раннее утро еще дышит ночной прохладой. До девяти часов в парке никого нет. Я лежу на своей каталке, отгороженный от всего мира густой зеленью. Слева и справа стоят могучие, пышущие здоровьем деревья. Разросшийся между ними кустарник образует плотные стены. Над моей головой трепещет живой зеленый потолок, через который не могут пробиться лучи горячего солнца.

Только изредка нераздробленный листьями световой луч пронизывает крону дерева, и тогда я вижу ползающих по стволу и веткам его многочисленных обитателей.

В парке ни души, только слышно, как птицы перелетают с ветки на ветку да стрекочут в траве кузнечики. Пол моего роскошного «дома» устелен ковром из травы и цветов: золотых, розовых, лиловых, голубых, белых. Тут и ромашки, и незабудки, и гвоздики, и одуванчики, похожие на маленькие солнышки.

Когда-то я запросто ходил по цветам, придавливая их подошвами, рвал. Как мог я так безжалостно относиться к этой божественной красоте, которая теперь спасает меня?! И я даю себе слово, что если суждено будет ходить своими ногами по земле, то никогда больше не сорву ни одного лесного цветка, не сломаю ни единой веточки.

Сюда в «лесную комнату» приносят мне завтрак и обед. Но, если это сделать некому, я не горюю — все на пользу: организм отдохнет от еды. А вот лечебную гимнастику не пропускаю, слежу и за тем, чтоб мне делали массаж и, конечно, обязательно гуляю с манежем.

С тех пор как меня стали вывозить в сад, восстановление пошло значительно быстрее. Изголодавшись по чистому воздуху, я буквально пил его и не мог напиться. Здесь в парке, а до этого в палате я не раз вспоминал о том, что писал в начале века по поводу свежего и несвежего воздуха известный наш врач и ученый Витольд Болиславович Каминский. А писал он вот что: «Во время индийского восстания в 1755 г. 146 пленных провели ночь в тесном помещении в Калькутте. К утру оказалось 123 трупа. Непро-ветренное помещение содержит массу вредных для здоровья примесей, которые человек выделяет легкими и кожей».

Бичер, великий английский проповедник, будучи принужден говорить в плохо проветренном помещении, сказал однажды: «Как бы вы ни стеснялись взять что-либо в рот, что вы уже выплюнули; но мы делаем хуже, по-' ступаем еще грязнее, если вводим обратно в наши легкие те выдыхания, которые выделились не только из наших, но изо всех других легких, находящихся вместе с нами».

Не могу не привести и такое остроумное высказывание Каминского по тому же поводу: «Надо свое тело вывесить на свежий воздух, как простыню, если желательно остаться здоровым».

Часы, которые я провожу в парке, пролетают незаметно потому, что здесь очень хорошо, и потому, что на воздухе я тренируюсь особенно много и с удовольствием. Но вот приближается вечер, и мне предстоит возвращаться в душную, опостылевшую палату. Я всегда стараюсь оттянуть этот неприятный момент до самой последней минуты. Остаться бы в парке на всю ночь, до утра. И наверное, однажды я так сильно захотел этого, что желание мое было услышано...

Летний вечер медленно угасал. Было тихо, пахло нагретой за день травой. Душистая лесная мгла постепенно наполняла аллеи и уголки парка, который давно опустел. Темнота уже затянула кроны деревьев, а за мной никто не шел. Дневная сестра, наверное, не успела сообщить своей ночной смене о том, что я на улице, а та не спохватилась. Все обо мне забыли, чему я был бесконечно рад, ведь сам очень хотел этого.

Хотел-то хотел, но, когда остался среди лесной темноты, стало как-то жутковато: в моем состоянии находиться одному в ночном парке довольно рискованно. Вдруг пойдет дождь или станет холодно, а я под одной простыней. Или еще хуже: упаду во время сна с этой узкой каталки, а рядом ни одной живой души. Нет, не буду настраивать себя на мрачные мысли, посмотрю на все это как на маленькое приключение. Что это за жизнь без происшествий? Считай, что судьба улыбнулась тебе, и ты переживаешь нечто необычное, ведь тебе так надоело твое больничное скучное существование, говорил я себе. Однако надо быть осторожным и постараться не упасть с каталки. Лежи себе смирненько и наслаждайся дарованным тебе чудом.

Взволнованный происшедшим, долго не мог заснуть. Лежал с открытыми глазами и любовался звездами, луной. Как же давно я ее не видел, не восхищался печальной ее красотой...

Между тем луна медленно пробиралась сквозь путаницу ветвей, совершая свой обычный путь по небосклону. Я смотрел на нее и размышлял об этом загадочном желто-ликом светиле, ее огромных гравитационных возможностях. Ведь она не только лунатиков поднимает с постели. Подъем и спад уровня воды на морских побережьях также связаны с периодами вращения луны вокруг земли. Силы луны влияют не только на морские приливы и отливы, они воздействуют и на твердое тело нашей планеты. Удивительно, что кажущаяся незыблемой твердь вместе со всем, что нас окружает, ежесуточно вздымается и опадает примерно на полметра. А вот поднять и поставить меня на ноги гравитационные волны луны не могут.

Сон по-прежнему не приходил, и я решил заняться дыхательной гимнастикий йогов. Закончив ее, перешел к аутотренингу. Потом стал петь. Затем занялся воспоминаниями, «листая» в уме страницу за страницей своей книги жизни, и уснул.

Проснулся среди ночи, разбуженный болью во всем теле. Сначала не мог понять, где я. Потом вспомнил и обрадовался, что лежу не в палате, а в этом душистом раю, среди деревьев и кустов, которые были теперь не зелеными, как днем, а приобрели серебристый оттенок.

Огромная полная луна, остановившись как раз надо мной, сияла во всю мощь. Раскинувшийся над головой гигантской купол неба казался сделанным из черного бархата, на котором были приколоты яркие звезды. Прямо передо мной созвездие Большой Медведицы, немного в стороне — Полярная звезда.

Это была удивительная ночь — теплая, светлая. Можно даже различать отдельные листочки на деревьях, стебли травы. Восхищенный окружающей меня красотой, я лежал присмиревший, вслушиваясь в тишину.

Конечно, и прежде мне доводилось видеть красивые ночи, но эта особенно поразила меня. Может быть, потому, что была первой после катастрофы. И сколько теперь я ни буду жить на свете, мне уже никогда не забыть ни этой луны, ни бархатного неба, ни удивительно ярких звезд.

Больше я так и не уснул. Постепенно небо серело, и очертания луны начали плавиться в небесах. Скоро, очень скоро рассвет наберет силу и сметет с неба звезды и луну.

Начали просыпаться деревья, трава обретала дневные краски, рождался новый день, и отдохнувшая, посвежевшая природа словно улыбалась светлому утру.

Меня хватились только часов в восемь. Прибежала испуганная дежурная сестра, за ней спешил санитар. Я бодро встретил их и попытался успокоить. Попросил перевернуть меня и немного растереть онемевшие ноги и поясницу.

В палату уже не поехал — начинался день, и очень хорошо, если мне и его удастся провести в парке. О том, что я не ночевал «дома», никто, кроме медсестры и санитара, не узнал, все обошлось благополучно. Но мне понравилось спать в парке, и потом я еще четыре раза проводил ночи под открытым небом, до той поры, пока врачи не обнаружили этого и не пресекли мои вольности, объявив порицание за нарушение дисциплины.

Приключения, которые так любил прежде, не оставляют меня и сейчас, когда я совсем уж не гожусь для них. Но, видимо, уж таков мой неугомонный характер, что я не могу жить спокойно и навсегда останусь охотником до приключений.

С каждым днем я все увереннее хожу на костылях и прошу врачей разрешить мне немного садиться. Но они категорически против: в руководстве сказано, что допустить это можно лишь через год после травмы. Если сделать раньше, то может возникнуть давление здоровых позвонков на поврежденные. В результате травматический радикулит. Так что придется  смириться — врачи правы.

Не разрешают мне и плавать в бассейне, а вот с этим я не могу согласиться. Плавание в моем случае крайне необходимо. Я уже придумал массу упражнений в воде, договорился с инструктором по плаванию Галиной Ивановной, которая вместе с моим методистом готова во всем помогать мне. Но преодолеть сопротивление заведующего отделением лечебной физкультуры Атаева мне так и не удалось.

Помню первую нашу встречу с ним. Он пришел ко мне только через два с половиной месяца, хотя прекрасно знал, что есть в институте такой неистовый больной, который занимается лечебной гимнастикой чуть ли не круглые сутки. Не мог не знать, так как слух обо мне прошел по всему институту.

Четвертого мая кандидат медицинских наук Атаев впервые появился в нашей палате. На лице доктора приветливая улыбка, с уст слетают слова восхищения моими достижениями: «Немыслимо, невозможно, потрясающе», — говорит Атаев и обещает оказывать мне всяческое содействие.

Он ушел, я лежал очарованный этим милым, обаятельным человеком и радовался, что приобрел еще одного союзника. Да какого — заведующего отделением лечебной физкультуры! Человека с ученой степенью и, судя по всему, энергичного и делового.

Но радовался я напрасно — больше с той поры Атаева не видел ни разу, зато постоянно ощущал его невидимую твердую руку, сдерживающую и тормозящую мои любые начинания. Я не переставал удивляться его поведению: перед ним был уникальный случай, интересная методика восстановления спинального больного, а у него, специалиста, это не вызывало никакого интереса. Более того, я постоянно теперь чувствовал, что своей активностью только раздражаю его.

Впрочем, Атаев был не одинок в своем равнодушии и консерватизме — и со стороны других врачей я очень часто натыкался на запреты. И только от профессора Соколова получал постоянную поддержку. Он очень одобрительно относится к моим тренировкам и явно выделяет среди других больных — за настойчивость, за то, что, не жалея себя, занимаюсь по многу часов в день. «Да, — говорит он коллегам, — сидеть по всем правилам ему еще рано, но готовить себя к этому нужно, что наш больной и делает».

И против бассейна профессор не возражает, но что толку — меня туда не пускают. Чтобы завоевать себе право получать бассейн и добиться наконец разрешения сидеть, я удваиваю свои усилия в тренировках. Массаж, гимнастика, ходьба делают мои мышцы все более сильными, а позвоночник гибким. Во время ходьбы я уже не так напряжен, как прежде, и даже если упаду, то наверняка не рассыплюсь.

Но труден, ох как труден мой путь! Время от времени непредвиденные обстоятельства и побочные явления перечеркивают достигнутое и отбрасывают меня назад. Передышка (нежелательная) — и я снова в пути.

Если погода плохая и меня не вывозят в парк, занимаюсь в палате. Становлюсь между спинками кроватей, как между параллельными брусьями, и, подстрахованный стеной, переступаю с ноги на ногу, по очереди покачивая ими; делаю наклоны туловища вперед, в стороны и даже, слегка отойдя от стенки, назад.

Несмотря на срывы и отступления, чувствую себя окрепшим. Так хочется плавать, что вижу уже бассейн во сне. И только во сне я плаваю. А наяву все время слышу одно и то же:

—        Рано, еще рано, подождите...

А я ждать не могу, я должен идти вперед, и очень жаль, что мне не дают этого делать. Если так, значит, мне больше в институте находиться незачем. Останусь — заторможу восстановление. К сожалению, наши взгляды расходятся — врачи говорят, что я действую вопреки тому, что сказано в учебниках.

Итак, буду выписываться! Но тут же возникает вопрос: куда? Домой сейчас вернуться не могу: моя комната, кое-как приемлемая для крепкого, здорового парня, каким я был до травмы, совсем не подходит инвалиду, выписавшемуся из больницы. В жилье моем нет самых минимальных удобств, и находится оно на втором этаже старого-престарого дома.

Единственный выход сейчас — это уехать на курорт, лучше всего в Саки. Но как достать туда путевку и чем за нее платить?

Деньги у меня вообще никогда не водились — зарплата, как и положено врачу, была маленькая, жизнь холостяцкая. Работа спасателя в бассейне «Москва» приносила копейки и нужна мне была в основном для собственных тренировок. Так что карман мой был всегда пуст, о чем сейчас очень сожалею.

И тут я вспомнил о нашем страховом агенте. Видя, как я ношусь на мотоцикле, она твердо решила застраховать меня от несчастного случая, ведь с таким сумасшедшим мотогонщиком рано или поздно обязательно что-нибудь случится: если голову не свернет, то непременно покалечится. И вот эта милая женщина (она действительно была такой, а еще и доброй — не раз приходила ко мне в больницу) устроила на меня настоящую облаву. Но я всякий раз пытался увильнуть от нее или как-то отговориться. Я уже упоминал о том, что твердо верил в свое счастье и долгую жизнь, поэтому о страховании ее мне даже не хотелось думать. Однако страховой агент не сдавалась и постоянно напоминала мне о больничных листах, которые я получал время от времени из-за своих травм.

Однажды мы встретились на улице, и снова начался надоевший мне разговор, но я заторопился и, оглядываясь на оставшуюся стоять женщину, бросил на ходу:

—        Нет, нет, ничего со мной не слу...

И тут со всего размаху ударился об угол здания. Да так крепко, что упал и на миг потерял сознание. Агент подошла ко мне и молча помогла встать на ноги. И я сдался. Мы договорились встретиться с ней в понедельник. Но эта встреча так и не состоялась — на следующий день я сломал позвоночник.

Как же я мешал всегда судьбе проявлять обо мне заботу! Не был бы упрямцем, передо мной не стоял бы сейчас вопрос: где взять деньги на путевку? Деньги, которые я недавно отверг сам.

Тем не менее я продолжал все время мечтать о Саки. Это курорт специфический — город спинальников. Попасть туда для дальнейшего восстановления мне было крайне необходимо. Деньги на путевку, конечно, достану, а вот саму путевку добыть почти невозможно — в Саки отовсюду едут спинальные больные, а город не может вместить всех желающих. Но мне на помощь снова приходят друзья.

Друзья. Значение этого слова я понял по настоящему лишь после того, как попал в беду. Разве смог бы я выкарабкаться из нее,-если бы не друзья и не те добрые люди, порой просто знакомые, что протянули мне руку помощи, дав возможность подняться и встать на ноги.

Друзья — это самое большое богатство, которое может иметь человек. Потому я очень богат и очень счастлив, имея вокруг столько щедрых душой людей.

Жизнь без друзей невозможна. Уточняю — без настоящих друзей. Ибо те, кто любит с тобой выпить, провернуть мероприятие или повеселиться, далеко не всегда являются настоящими друзьями. Друг — это тот человек, на которого ты можешь всегда надеяться, который всегда скажет правду в глаза и который не убежит, поджав хвост, в черные дни твоей жизни, а в ущерб себе будет помогать тебе выбраться из беды.

ЗДРАВСТВУЙ, МОРЕ!

Путевку в Саки достать было невозможно, но Володя и Эдда не собирались отступать. Они твердо решили ее добиться и бросились на штурм хорошо укрепленных крепостей. Не мешкая, друзья отправились в МГСПС к товарищу Решетникову, который, говорили, может помочь.

В приемной Московского городского совета профсоюзов секретарь преградил им путь.

— Вы куда, на совещание?

—        Да, — не растерялся Володя.

—        Тогда скорее, совещание уже началось.

Открыв тяжелую дверь,  Володя  и  Эдда

очутились в огромном кабинете. За длинным столом сидели люди, а во главе его, видимо, тот, к которому ребята шли, — Решетников.

—        Вам   что,   товарищи?   —   удивленно

спросил он.

Боясь, что его перебьют не дослушав, Володя заговорил горячо, торопливо, с отчаянием. Он рассказывал о своем друге, с которым произошла катастрофа и который не сдался, сумел подняться на ноги. А теперь другу крайне необходима путевка в Саки — лечение там очень укрепит его здоровье.

Пока Володя говорил, в кабинете стояла тишина. Но вот он кончил, Решетников долго откашливался, потом сказал:

—        Денег, конечно, у вашего доктора на

путевку нет.

—        Нет, — согласился Володя, — но мы

ему поможем.

—        Не надо, — сказал Решетников, — по

стараемся найти бесплатную.

На следующий день, позвонив в МГСПС, Володя узнал, что путевка мне выделена. Бесплатная. На два месяца. В Саки!

Мы ликовали. Невероятно — я еду в Крым! Кто мог в это поверить шесть месяцев назад, глядя на мое разбитое, беспомощное тело? Конечно, я и сейчас, мягко выражаясь, очень далек от совершенства. Но по сравнению с тем, каким был совсем недавно, — просто молодец. Молодец-то молодец, но один без провожатого ехать не могу. Однако и тут повезло — медсестра Лида дала согласие сопровождать меня, используя для этого отпуск.

Хлопот перед отъездом было много. Предстояло решить массу вопросов: с деньгами — туго, с билетами — непросто: мне необходимо двухместное купе. Еще задача: как добраться до вагона? Я ведь пока не в состоянии дойти самостоятельно от вокзала до поезда, а потом сесть в него. Но постепенно все продумали, все оговорили с друзьями, все рассчитали.

И вдруг неожиданный сюрприз — Лида сообщила, что ее не отпускают с работы. Сообщила накануне отъезда, не глядя мне в лицо. Вот это был удар так удар. Завтра ехать, а сопровождающего нет.

Всю ночь я не сомкнул глаз. В последнее время только одна мысль о поездке к морю заряжала меня новой энергией. И вдруг все срывается.   Я   почувствовал   сильный  озноб, лоб пылал. Этого еще не хватало! Если врачи обнаружат, что у меня температура, то, конечно, не отпустят.

Утром я, как говорится, был ни жив ни мертв, ожидая обхода. К счастью, все закончилось благополучно. Но Лида не появлялась, и тогда я решил, что поеду один. На поезд меня посадят, а там как-нибудь доберусь.

Володя и Эдда повезли меня на вокзал, поместили в вагон. А я все ждал, поглядывая на пустую полку — вдруг Лида прибежит в последнюю минуту. Но она не прибежала. И когда проводница предупредила, что поезд скоро отправляется и провожающим надо выйти из вагона, Эдда вдруг выпалила:

—        Леня, я поеду с тобой!

Немая сцена продолжалась несколько минут, а потом Володя сказал:

—        Молодец! Мы вышлем тебе вещи.

Поезд тронулся, но я еще долго не мог

прийти в себя: от того, что все так хорошо закончилось, что я еду в Крым. В дороге моя жизнь шла так же, как и в больнице. Зарядка, обтирание холодной водой, упражнения для мышц ног. Не делать этого я не мог, ведь за день бездействия можно потерять все, что накоплено за месяцы. Скромная еда, непродолжительный отдых и снова занятия. С таким режимом я почти не потерял набранную форму и, когда приехали в Крым, чувствовал себя весьма неплохо.

В Саки санатории оборудованы тренировочными снарядами, кабинетами массажа. На улицах — широкие тротуары, к магазинам устроены специальные подъезды для инвалидных колясок.

Каждый день хожу вдоль брусьев сначала обычным способом, потом спиной вперед, боком влево и вправо. Отрабатываю прежнюю амплитуду движений. Это требует от меня нечеловеческого терпения, так как каждое упражнение сопровождается болями. Методист все понимает, и порой ей хочется уменьшить нагрузки. Но сдерживается, поэтому-то мы с ней сразу условились, чтобы она меня не жалела и делала свое делло, не обращая внимания на мои вскрики и слезы, вызванные билью.

Наблюдаю за больными. Один на сухих ногах, но ходш с палочкой, другой имеет полный комплект мышц, а еле-еле двигается на костылях. Большинство больных не знают, что надо делать, ждут указаний методиста и выполняют их механически, не вкладывая в занятия душу. Это оттого, что не верят в свое исцеление, а значит, его и не будет. Такие люди постепенно привыкают к своему положению, смиряются и медленно гибнут.

Нет, с этими мне не по пути, равняться надо на других. Вон на того высокого мужчину, у которого повреждены поясничные позвонки на год раньше, чем у меня. Ходит с палочками, мышцы натренированы так, что смотреть приятно. Много движется, занимается упражнениями. Этот обязательно восстановится.

Все время не покидают меня мысли о море, оно всего в нескольких десятках километров. Вот бы потихоньку удрать туда! Жду подходящего момента, надеюсь, авось повезет. И что же — действительно повезло. У одного больного «Волга» с ручным управлением, и однажды, когда к нему приехали друзья, он решил отправиться с ними к морю. Пригласили и меня.

Когда показались вдали синие воды Черного моря, чуть не задохнулся от счастья. Ведь я не видел его целую вечность. Так мне казалось, хотя был на море прошлым летом. Но ведь это было в той, другой жизни. А в этой — я и не надеялся на подобное счастье.

«Волга» въехала на берег. Меня вынесли из нее и положили на песок метрах в пяти от воды. Но спокойно пролежал недолго: потихоньку стал подползать на руках к воде. Так на руках и вошел в море. И поплыл, поплыл...

Отплыл от берега 150—200 метров, работая одними руками — кроллем. Попробовал плыть брасом — не получилось: ноги тонут и мешают плыть. От «дельфина» тут же заболела спина — большая нагрузка на позвоночник. Повернулся на спину и стал лежать на воде. Когда был здоров, это мне не удавалось — мощные, тяжелые ноги тянули вниз.

Легче всего мне было сейчас плавать кролем и брасом на спине, и я от души резвился в волнах. Пробыв в воде минут сорок, поплыл к берегу, где волны выбросили меня, как щепку, на песок. Подошли приятели, подхватили ноги, а я, отжавшись, пошел на руках вперед к своему месту. (Подобные упражнения есть в спорте, когда партнер держит тебя за ноги, а ты передвигаешься на руках.)

Отдохнув, проделал на песке комплекс упражнений на все группы мышц. Море удивительно   взбодрило  меня,   дало   ощущение полного здоровья. Особенно это чувствовалось, когда я был в воде, нет, я не зря добивался бассейна: в воде тело приобретает невесомость, ноги теряют собственный вес, и движения, немыслимые на суше, здесь становятся возможными.

На следующий день мы снова поехали к морю и потом ездили туда каждый день. Ноги уже не мешали мне, и я свободно плавал всеми стилями. Мало того, принял участие в игре с ватерпольным мячом. Нагрузка отличная на все группы мышц.

Силы растут с каждым днем, это, в свою очередь, дает возможность тренироваться с большими нагрузками. Мои занятия начинают вызывать удивление — никто из больных так не тренируется. Я вижу иронические улыбки людей, которые, как мне известно, болеют многие годы. За это время они почти не продвинулись вперед — как передвигались на костылях, так и передвигаются. И мой благодетель — хозяин «Волги» — тоже усмехается, глядя на меня. «Мол, зря, дорогой, стараешься, напрасно себя истязаешь, ничего у тебя не выйдет».

Впрочем, наши отношения от этого не портились и по-прежнему оставались дружескими. Поездки на пляж тоже продолжались. Но однажды в субботу поездка не состоялась, мой приятель пожаловался, что чувствует себя неважно. А в воскресенье прибежала Эдда и сказала, что водителю очень плохо, поднялась высокая температура. Что делать? Врачей сегодня нет.

—        Посмотри его, Леня, — попросила Эдца.

Осматривая больного, я увидел у него на ноге обширную флегмону. Видимо, вначале была ссадина или ранка, но он не чувствовал боли, нога ведь парализована. В результате образовалась флегмона. Вид у ноги зловещий — опухла, посинела, а красная «дорожка» говорит о том, что инфекция уже пошла вверх по лимфатическим сосудам. Может начаться заражение крови. Больного надо срочно оперировать. Говорю об этом ему и медсестре. Оба в смятении, так как врача нет, оперировать некому.

—        Может быть, ты, Леня? — робко смот

рит на меня Эдда. — Хирург все-таки.

—        Я не смогу долго стоять на ногах, —

отвечаю ей.

Сам же лихорадочно думаю, как выйти из этого положения. А что если сделать операцию лежа? Ну, конечно, лежа я смогу!

Обработав руки, я лег на каталку на левый бок, под спину мне подсунули подушку и подвезли к кушетке, на которой лежал больной. Так началась эта уникальная в своем роде операция.

Медсестра подавала инструменты, Эдда вытирала пот со лба, а я, в неудобной позе, перекошенный, с трудом делал обычное прежде для меня дело.

Но вот «карманы» с гноем закрыты, рана очищена и промыта. Ввожу в нее тампоны с мазью Вишневского и в изнеможении падаю на спину, предоставив медсестре завершить остальное. Она накладывает повязку, а я, страшно утомленный, но счастливый, что сумел преодолеть себя и помочь человеку, закрываю глаза. Теперь можно отдохнуть, с больным все в порядке.

А через несколько дней машина опять мчала нас к морю. Как прекрасна жизнь, как хорошо вновь возвращаться к ней! Мы были веселы и счастливы, забыв о пережитом. Мы рвались к морю, с которым не виделись почти неделю.

Как обычно, меня забрасывают в волны, и среди их прохлады я забываю обо всем. Увлекся плаванием настолько, что не услышал даже шум катера. Очнулся только тогда, когда увидел летящего над головой воднолыжника. Кажется, далеко заплыл. Помахал катеру рукой, а водитель мне в ответ — кулаком. Рассердил я его очень, видно, не ожидал он, что можно встретить тут пловца и чуть не налетел на меня. Могла и беда случиться. Но не случилась, значит, можно плыть дальше.

Однако плавал недолго — подошел другой катер (как выяснилось позже, воднолыжники пожаловались на меня спасателям), и оттуда загремел грозный голос:

— Вы что, не знаете правил? Не понимаете, что заплывать так далеко запрещено? Вылезайте немедленно из воды!

Попросили бы они меня сделать что-нибудь полегче. Пришлось сказать, что выполнить их приказа при всем желании не могу. Еще больше рассердились спасатели. Раз-два и... вытащили меня из воды. И только тут поняли, в чем дело. Начали извиняться, потом восхищаться, а на берегу очень долго жали мне руки.

Город Саки переполнен спинальными больными. Видя, как много людей страдают от тяжелого заболевания, с горечью думаю о бессилии медицины.

Основное средство передвижения в Саки — инвалидные коляски. Для них тут оборудованы специальные въезды в магазин, кино. Здоровые люди привыкли к инвалидам, охотно исполняют их просьбы, не смущают любопытными взглядами, как это было бы в любом другом городе.

Среди лечащихся в Саки людей много таких, кто отчаивается, пасует перед судьбой, начинает пить водку, играть в азартные игры. Такие люди озлобляются, хулиганят, а некоторые и вовсе со временем теряют человеческий облик.

Имея здесь возможность наблюдать за многими спинальными больными, в основе своей очень несчастными людьми, я еще больше утвердился в своем желании сделать для них как можно больше, помочь им, облегчить их состояние, порекомендовать пути и средства для реабилитации.

Но прежде предстояло завершить эксперимент на самом себе, привести себя в такое состояние, чтобы мне поверили. Я должен стать наглядным примером того, чего можно достигнуть даже после самой страшной травмы.

А время продолжало свой неутомимый бег, дни сжимались как шагреневая кожа. Есть у времени такое свойство — быстро бежать, когда человеку очень хорошо. И как же долго оно тянется, когда нам бывает плохо.

Приближался день отъезда. Что ждет меня в Москве? Куда мне ехать из аэропорта? В больницу, где мне уже приготовлено место? Но мне о ней даже думать не хочется. Может быть, к Володе? Он настойчиво зовет. Нет, нельзя этого делать — парализованный больной в доме, да еще не близкий родственник, — тяжелейшая нагрузка на окружающих. И я останавливаю выбор на своей «голубятне». Конечно, моя комната — не лучшее место для больного-хроника, но другие варианты не подходят, ничего, как-нибудь перезимую.

Голова была так полна морем и солнцем, что все (даже мое жалкое жилье) казалось мне в радужном свете. С таким настроением я и сел в самолет.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

И вот я снова дома, откуда восемь месяцев назад февральским солнечным утром вышел с лыжами на плечах, здоровый, беззаботный, счастливый, и быстро сбежал по нашей полуразрушенной лестнице навстречу своей судьбе. И предчувствие не подсказало, что ждет меня в зимнем лесу. Да и кто мог предполагать, что вот так весело, на своих крепких ногах я сбегаю с лестницы в последний раз в жизни, что вернусь в свой дом очень и очень нескоро, уже совсем другим человеком...

Несколько друзей с трудом внесли меня по щербатым ступенькам на второй этаж и положили на кровать. С болью оглядел я родные углы — вокруг запустение, пахнет прелым деревом. Убогая моя конура выглядит непривычно и печально.

Здесь провел я лучшие двадцать лет своей жизни: закончил школу, институты физкультурный, медицинский. Работал одновременно врачом в одном месте и тренером — в другом, отдавая всего себя любимым профессиям.

Я всегда был нетребовательным к бытовым условиям, и каморка, откуда уходил рано утром и возвращался поздно вечером, вполне меня устраивала. Здоровый, закаленный, я не замечал, что в ней всегда холодно, что одна теплая печная стенка не в состоянии обогреть все углы, где полно щелей самых различных размеров, и высушить сырые разводы на стенах.

После жаркого, залитого солнцем Крыма я попал словно на Северный полюс, и убожество моего жилья предстало передо мной во всей своей красе.

Лежа в холодной постели, я разглядывал так, словно видел впервые, свое жилье. Немалое место в ней занимала голландка. Напротив нее — старая развалина, которую я все еще искренне считал шкафом. В нем вместе с одеждой хранятся и книги, и хозяйственные вещи, частично унаследованные от матери. Дряхлая жесткая кушетка, на которой я спал, когда жива была мама, письменный стол, весь источенный червяками, два стула и мое бывшее рабочее кресло. Наконец, высокая кровать с металлическими спинками и вздыбленными строптивыми пружинами, которые, когда я поворачивался на другой бок, выстреливали в мое тело, больно вонзаясь в ребра.

Дышать в комнате трудно, воздух здесь сырой и затхлый. Маленькая форточка пропускает тоненький ручеек воздуха, зато промерзшие стены словно решето — совсем не способны удерживать тепло, и оно беспрепятственно уходит наружу.

О том, чтобы выходить на улицу, подышать свежим воздухом, не может быть и речи. Нашу лестницу трудно одолеть и здоровыми ногами, а уж мне-то и вовсе с ней не справиться. С купанием тоже проблема — ванны нет, так что придется обходиться тазами и ведрами.

Думал я, покидая Институт имени Склифосовского, что все страшное уже позади, но вижу, что в этой «голубятне» ждут меня новые и очень нелегкие испытания. И я должен их встретить как можно мужественнее, должен приспособить себя к жизни в этой ужасной комнате, а для этого надо занять свою голову и свое время полезными мыслями и нужными делами.

Прежде всего никаких жалоб и стонов. Каждого, кто придет ко мне, я буду встречать улыбкой и шуткой. Никто не должен слышать от меня никакого нытья. Иначе очень скоро можно всем надоесть, и самые терпеливые разбегутся в разные стороны.

Так что, дорогой, если хочешь выжить, если хочешь, чтобы около тебя всегда были люди, сделайся им нужным, интересным, в крайнем случае, любопытным.

В природе все живое, потерпев крушение, старается приспособиться ц новым условиям существования. Потерянные функции обязательно компенсируются здоровыми. У слепого, например, обостряются слух, обоняние.

А чем я могу компенсировать свои ноги, свою беспомощность? Мозгом! Конечно, умом. Теперь в коре моего головного мозга освободилось огромное поле деятельности. Ушли в прошлое занятия спортом, тренерской работой. Освободившуюся от них переднюю центральную извилину, в которой была сосредоточена вся моторная деятельность, надо сейчас хорошо «взрыхлить», «удобрить» и «засеять» добрыми мыслями, нужными занятиями, а не ждать, когда все прорастет сорняками.

Но легко так рассуждать, а как это сделать? Пока же я коченею от холода и готов выть от тоски. Чувствую, как жизнь во мне постепенно вымерзает, и только боли всех оттенков говорят о том, что я еще жив.

Ветер жалобно завывает в печной трубе, наводя на меня еще большую тоску. Тщетно укутываю себя одеялом, пытаясь согреться и уснуть. Нет, ничего из моих усилий не получается. Значит, надо попытаться согреться около печки. Но и это сделать не удается изразцы ее совсем холодные. Остается одно — согреть себя движениями, причем такими, которые вызовут пот (пот — это тепло, жизнь). Затем постоять в манеже — это полезнее, чем просто лежать без сна.

Долгая зимняя ночь... Спят сладким сном в своих теплых кроватях мои сограждане, и только я в своей «голубятне», словно подбитая ночная птица, машу крыльями. Упражнения для рук, несколько пассивных для ног, самомассаж — по телу побежало тепло. Снова уложил на валики стопы, завернулся поплотнее в одеяло и стал засыпать.

Пробуждение тоже сулит мало радости. В моей камере так холодно, что страшно высунуться из-под одеяла. Окна зашторены замысловатыми морозными узорами, отчего в комнате почти темно. На подоконнике намерзли огромные ледники в виде сталактитовых наплывов. Когда печка топится и несколько нагревает воздух, часть ледников от-' таивает, и тогда маленькие ручейки стекают по стенам на пол. Ежедневно приходится скалывать куски льда, но за ночь он намерзает заново.

Кто победит в этой борьбе: я или адская камера? Трудно ответить сразу на этот вопрос. Порой мне кажется, что, замурованный в своем каземате, я уже отсюда никогда не выберусь. Погибну здесь одинокий и всеми забытый.

Но таким мыслям я не даю долго бродить в голове. Только они появляются — я тут же пресекаю их: начинаю читать или работать над статьей о лечении эпикондалита (воспалительный процесс в локтевом суставе) гидрокортизоном. Заинтересовался этой темой в то время, когда был хирургом, и многим тогда помог. Способ лечения новый, и никто о нем толком ничего не знал. А я успел накопить и обобщить немало наблюдений. И сейчас для отвлечения от мрачных мыслей работа над статьей очень ко времени (кстати, эта моя первая статья позже была опубликована в журнале «Советская медицина») .

А еще я спасаюсь от тяжких дум с помощью музыки — включаю радио. Музыка — это мощнейшее средство влияния на эмоциональную сферу человека. Больным людям веселая музыка приносит заметное облегчение: улучшается сердечная деятельность, кровообращение, появляется хорошее настроение. Словом,  музыка способна мобилизовать резервы нашего организма, а это так необходимо тем, кто борется с тяжелым недугом.

Музыка, льющаяся сейчас из приемника, успокаивает меня, вселяет радость, бодрит. Мои тяжелые размышления растворяются в ней, стены и потолок комнатушки как бы раздвигаются, и душа моя начинает парить. Мне уже не так грустно и страшно, и я терпеливо начинаю ждать Елену Николаевну.

До сих пор я еще ничего не сказал об этой женщине. Когда-то она была моей пациенткой, приходила несколько раз в поликлинику. Однажды я помог ей справиться с каким-то заболеванием, и с тех пор она свято поверила в меня, считая своим спасителем. Когда Елена Николаевна узнала о случившемся со мной, то тут же примчалась в больницу.

Ее появление в дверях палаты с кучей баночек и свертков было для меня большим сюрпризом. Растерявшись, я неожиданно для себя участливо спросил ее:

—        Как вы себя чувствуете?

В ответ Елена Николаевна горько расплакалась. С той поры она уже не покидала меня. Ловкая, хозяйственная/ ухаживала за мной поистине с материнской заботливостью. А после моего возвращения из Крыма Елена Николаевна стала регулярно приходить в «голубятню» и по мере сил старалась облегчить мне жизнь.

Когда я, переполненный благодарностью, пытался говорить добрые слова, в ответ она только рукой махала:

—        Перестаньте,   перестаньте,  Леня,   вы

меня тоже в свое время спасли.

Спас! Я просто помог ей, выполняя долг врача. А вот она меня действительно спасала: готовила пищу, убирала в комнате, стала моими ногами.

Помощь Елены Николаевны в те тяжелейшие дни была просто бесценной. После возвращения из Крыма люди, окружавшие меня в больнице, как-то отхлынули: кто-то не знал моего домашнего адреса, кто-то был занят своими делами, а кто-то потерял интерес к моей особе. Рядом осталось немного самых близких друзей, которым часто тоже не хватало сил и времени уделять мне много внимания. Поэтому каждая живая душа, появившаяся в моей каморке, была тогда для меня драгоценна.

Помимо мук холода и бытовых неурядиц, отравляло существование и очень неприятное. За стеной жил печник с женой, который стал для меня настоящим мучителем. До болезни я чаете спасал его жену от побоев. Тогда печник побаивался меня и после моих встрясок оставлял несчастную женщину на некоторое время в покое.

Теперь же, видя мою беспомощность, пьяница разгулялся вовсю. Мало того, что стал регулярно избивать жену, но и до меня начал добираться. Открыв дверь, сосед ежедневно интересовался:

—        Лежишь? Ну лежи, лежи. Не бойся, я

тебя трогать не буду, сам подохнешь.

И поскольку я никак не реагировал на его слова, печник заводился:

—        А может быть, тебе все-таки врезать

разок?

Лицо его начинало наливаться кровью, глазки зло сверкали. И тогда я доставал из-под подушки гантели. Печник тут же успокаивался и исчезал за дверью.

Однажды, когда я ему в Очередной раз погрозил гантелью, он сделал неожиданный комплимент:

—        Да не бойся, не бойся, не трону я тебя,

вон ты какой здоровый мужик, покрепче лю

бого печника, хоть и безногий.

.Куда сильнее соседа донимал меня другой недруг — пролежни. Гноящаяся рана и воспаление приносили мучительные боли, вызывали высокую температуру. К болям я уже привык, беспокоило то, что из-за раны пришлось сократить упражнения. Это, в свою очередь, ухудшило мое общее состояние, и я, махнув рукой на пролежень, снова начал тренироваться. Пролежень в ответ становился еще больше.

В те тяжкие для меня дни я стал намного старше своих лет. Как на фронте, где каждый год за три. Но я не собирался сдаваться. Глупо было бы это делать, когда столько преодолено на пути из бездны, когда я сумел уже доставить себя на ноги.

Два с половиной месяца я выдерживал максимальные физические нагрузки. От такой титанической работы мог бы стать мастером в самом неожиданном виде спорта. Тренировался по нескольку раз днем, а когда не спал, то и один-два раза ночью.

Очень помогал восстанавливаться прочный брус, который сделали друзья, закрепив его на спинке кровати, подобно балканской раме. Обучил Елену Николаевну и кое-кого из новых друзей приемам массажа и лечебной гимнастики. По 3—4 раза в день мы занимались ногами, разрабатывали суставы. Подвешивали ноги на резиновых бинтах, и я пытался ими двигать в состоянии невесомости.

Особое внимание уделял тренировке стоп, движениям пальцев, всех вместе и каждого в отдельности. Для этого мой друг Женя Райков сделал специальные педали с пружинами, в которые я упирал стопы и многократно в течение дня в положении лежа на спине или полусидя в кровати пытался отжимать их ногами.

А еще я имитировал ходьбу на месте лежа, делал ряд упражнений, стоя в коленоупо-ре, вырабатывал устойчивость и равновесие. Словом, занимался как одержимый, заканчивая свои тренировки холодными обтираниями.

Никто из моих друзей, даже Володя, не догадывался, какую мучительную, заполненную адским трудом и одиночеством жизнь я веду, оставаясь днем один, какие у меня страшные — холодные и бессонные, наполненные болями, ночи. Я никому не жаловался, никого не терзал — всю душевную боль, тоску, отчаяние мог откровенно высказать лишь своему «духовнику» — дневнику.

Он по-прежнему был моим верным спутником — молчаливым, безотказным слушателем горячих и горьких исповедей. Он скрашивал минуты и часы моего одиночества, он очень помогал мне выдержать и выстоять.

Будни проходили менее мучительно: это были рабочие дни, и я трудился, не жалея сил, не замечая порой времени. В праздники же, когда люди отдыхают, когда с улиц или от соседей слышится смех, песни, мне было просто невыносимо. Тогда особенно остро чувствовал я свою ненужность этому большому, далекому от меня миру.

Шел к концу 1963 год, самый трагический и трудный год в моей жизни. С надеждой ждал я приближения нового, 1964 года, твердо веря, что он станет заметной вехой на моем пути к выздоровлению. Я ждал Новый год и боялся его наступления. Ведь придется быть в эти праздничные часы одному, наедине со своими мыслями, болями, в ожидании появления пьяного печника.

Днем 31 декабря у меня побывали товарищи и Елена Николаевна. Но к вечеру все разошлись по своим домам — у каждого предновогодние хлопоты, заботы, дела. Я был безмерно благодарен друзьям за то, что зашли накануне Нового года, уделили мне внимание. Способен ли я был до болезни на подвиги, какие совершали мои друзья и просто знакомые, — ухаживать постоянно за чужим человеком: кормить его чуть ли не с ложечки, подавать горшки, заниматься с ним лечебной гимнастикой? Вряд ли бы у меня раньше хватило терпения на все это. Теперь другое дело, теперь, пережив трагедию и все то, что испытал, я стал иным: чужое горе воспринимаю как свое собственное.

Предновогодний вечер продолжал медленно тянуться; печальный и мучительный, навевающий мрачные мысли. Какой же он длинный, нескончаемый. Скорее бы проходила ночь. И вдруг в гнетущей тишине раздался тихий, едва слышный стук в дверь. Потом она стала медленно открываться, и на пороге появилась прелестная улыбающаяся девушка.

Я с недоумением разглядывал ее румяное с мороза лицо и совершенно не узнавал.

—        Вы не помните меня, Леонид Ильич?

Институт Склифосовского... парк. Я прибега

ла к вам перед сессией проконсультировать

ся. Вот узнала, что вы приехали, и решила

поздравить с Новым годом.

И тут я вспомнил ее — Зоя Калинина, студентка из медицинского училища, находившегося на территории института. Я помогал ей готовиться к сессии, она, как и многие другие, помогала мне выживать.

—        Это замечательно, Зоя, что вы при

шли! — радовался я, как мальчишка. — Сей

час мы будем с вами пировать.

Зоя стала разворачивать свои сверточки, раскладывать по тарелкам разные вкусные блюда, принесенные друзьями. Она подвинула ко мне стол, который выглядел вполне новогодним с бутылкой вина посередине, и праздник начался.

Волшебная музыка «Болеро» Равеля, передаваемая по радио, заполнила комнату, еще больше украсив этот чудесный вечер. А мы, с аппетитом поглощая новогодние закуски, веселились от души. Вот так встретил я новый, 1964, год.

Зоя даже не представляла, как важен был для меня ее приход. Вместо одиночества под Новый год — неожиданный сюрприз: общество прелестной, доброй девушки. Вместо тоски — смех, шутки, воспоминания о моих приключениях в больнице.

После такой замечательной новогодней ночи хотелось верить, что впереди у меня будут успехи и удачи. Я был полон самых радужных надежд. И результатом моего хорошего настроения (ах как оно необходимо больному человеку!) стали новые, еще более упорные тренировки. Многочасовые упражнения, ходьба по комнате на костылях, лечебная гимнастика, самомассаж. День был заполнен по-настоящему каторжным трудом. Теперь я редко пребывал в одиночестве, с каждым днем вокруг меня становилось все больше и больше людей. Словно моя энергия притягивала всех как магнит.

Однажды будто вихрь ворвалась в комнату Мария Николаевна и с порога начала упрекать меня:

— Как вам не стыдно, Леня! Вы ведь знаете, что я живу рядом, почему же не сообщили о своем возвращении? Совершенно случайно узнала об этом!

Мы работали с ней вместе. Она была отличной медсестрой и прекрасным человеком. Увидев, в каких условиях я живу, Мария Николаевна решила действовать. Она отправилась к главному врачу своей больницы и настояла на том, чтобы коллектив взял надо мной шефство.

Теперь мне ежедневно привозили оттуда обеды, раз в неделю меняли постельное белье. А Мария Николаевна ухаживала за мной как за своим сыном.

Где только находила силы эта почти семидесятилетняя женщина? Ведь она по-прежнему работала и очень уставала, но всегда выкраивала время, чтобы забежать ко мне и сделать все необходимое.

Не говоря мне ничего, Мария Николаевна написала письмо в Министерство здравоохранения СССР с просьбой поместить меня в Центральный институт травматологии и ортопедии. Это было моей мечтой, ведь в институте есть так необходимые мне тренажеры и главное — бассейн.

Сначала Мария Николаевна съездила в ЦИТО (и не раз), но ей сказали, что мест нет. И вот тогда она села за письмо в министерство. Писала весь вечер, подыскивая самые важные и убедительные слова, а утром сама отвезла письмо, не доверяя почте.

Какую же бурную деятельность развила она вокруг меня! Мало того что нянчилась со мной, как с ребенком, но еще и решила, что должна помогать мне и по большому счету. Нет, нет, речь идет не только о хлопотах по поводу ЦИТО, Мария Николаевна замахнулась на большее: она поставила перед собой задачу добиться для меня квартиры.

—        Не может больной человек жить в та

ких условиях, — говорила моя добрая вол

шебница, — тут и здоровый-то человек не

выдержит. И мы, ваши друзья, должны сде

лать все, чтобы освободить вас, Леня, от этого

склепа.

Письмо в «Известия» писали всем миром. А потом Володя дома еще восемь раз переписывал его. Подписали письмо почти все сотрудники больницы, шефствующей надо мной. И Мария Николаевна повезла его в редакцию.

Через пару дней Володя позвонил туда, и ему сказали, что письмо, поддержанное газетой, переправлено в Моссовет.

А потом приехал ко мне оттуда замечательный человек, заместитель председателя Моссовета Михаил Петрович Приставкин. Немолодой, с протезом, он с трудом поднялся по нашей разваливающейся лестнице и замер в дверях, увидев представшую перед глазами картину: убогая конура с мокрыми стенами и льдинами на окнах и неподвижно лежащий в кровати молодой мужчина с седыми висками.

Полтора часа провел бывший фронтовик в моей комнатушке и все никак не мог уйти. Моя история, борьба с болезнью взволновали его, Михаил Петрович все задавал и задавал вопросы, интересуясь буквально каждой мелочью. Наконец, он встал.

—        Однокомнатная   квартира   со   всеми

удобствами вам подойдет?

—        Конечно! — выдохнул я.

—        Поможем   вам,   обязательно   помо

жем, — сказал Приставкин на прощание,

крепко пожимая мне руку.

1964 год начал одаривать меня приятными сюрпризами — один за другим. Прибежала счастливая Мария Николаевна:

—        Леня, будем собираться, позвонили из

ЦИТО, сказали, чтобы привозила вас.

Так начался новый этап на моем пути к здоровью.

ПРЫЖОК

В ЦИТО я буквально воскресл. Откуда только брались силы для тренировок! Соседи по палате, наблюдая за моими занятиями, только головами качали:

— Этот настырный обязательно будет ходить.

Видя мое усердие, окружающие тоже зажигались энергией и начинали усиленно тренироваться. А затем, подобно бумерангу, их энергия возвращалась ко мне, наполняя меня свежим запасом жизненных сил.

Тренажеры, бассейн, регулярный массаж, тренировки в компании друзей по несчастью стали быстро давать прекрасные результаты, так быстро, что я даже опешил поначалу. Однажды в бассейне (как я верил всегда в его силу) ноги впервые удержали меня.

Лечение в ЦИТО комплексное: физические упражнения, ежедневные процедуры в физиотерапевтическом кабинете (токи Бер-нара), ручной массаж, чередующийся через день с подводным. А кроме того, со мной постоянно занимаются выздоравливающие спортсмены, которые хорошо знакомы с приемами лечебной гимнастики и массажа. Гуляю в туторах по коридору ежедневно в течение часа.

День заполнен тренировками: с утра до 12 часов ночи работаю не щадя себя. В перерывах много читаю, веду подробный дневник, подбирая материал для медицинской статьи.

Возле меня постоянно люди: приходят навестить друзья, знакомые ребята, которых я тренировал до болезни, выздоравливающие спортсмены из нашего отделения. Все это поднимает настроение, помогает быстрее обрести здоровье.

Мышцы мои крепнут день ото дня, жизнь начинает пульсировать в омертвевших ногах: лучше двигаются правая стопа, пальцы, крепнет четырехглавая мышца бедра.

Пришел март. Вторая весна после катастрофы. Жизнь идет, и каждый выполняет в ней свое назначение, работает для общества, для людей, и только я изо дня в день занят самим собой. Как это скучно. Но с другой стороны, если не стану это делать, то вообще никогда не буду полезен обществу. А ведь я уже столько знаю, столько сведений могу передать страдающим моим недугом людям, помочь им.

Объем движений расширяется с каждым днем. Я уже самостоятельно добираюсь на коляске к бассейну, где переодеваюсь без посторонней помощи и на руках легко забираюсь в бассейн (раньше меня туда вносили).

В туторах хожу более уверенно и довольно долго, обуваюсь и надеваю туторы сам. Каждый день приносит новые достижения — то, что не мог делать вчера, довольно успешно делаю сегодня. Успехи радуют меня, но главной цели — ходить на собственных ногах, без туторов, только с помощью палочек, достигнуть пока не могу.

Через день делают мне токи Бернара и тоже через день озокерит на весь позвоночник. Огромную пользу по-прежнему извлекаю из бассейна, где провожу по часу через день. В воде выполняю по двадцать и более упражнений для ног, плаваю различными стилями.

Несмотря на огромные нагрузки, начинаю полнеть, а это недопустимо, ведь чем я худее, тем легче мышцам ног удерживать меня. Поэтому резко изменяю питание. Ограничиваю прием жиров, углеводов, но увеличиваю количество витаминов — на дворе весна, и они сейчас особенно нужны.

Весна, весна, как прекрасно пробуждение природы. Лучи солнца врываются в окно, ласковый ветер треплет занавески, пьянящий воздух заполняет нашу небольшую — на трех человек — палату.

Выздоравливающие спортсмены вывезли меня в коляске на воздух, где я пробыл три часа. Но не бездействовал, выполняя упражнения для ног.

С каждым днем становлюсь все более активным, все меньше времени провожу в постели. Благодаря сдержанности в питании удалось согнать лишний жир. Пресс укрепил. Теперь свободно поднимаю туловище и сажусь без помощи рук.

Прошло ровно 15 месяцев после катастрофы, и вот я впервые сделал самостоятельные шаги без тутора. Произошло эта так. В отделении спортивной травмы, где я находился, кроме спортсменов, лечатся и артисты балета. С одной из пациенток, балериной Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Галиной Комоловой, мы часто и помногу беседовали. Высокая, стройная, она вызывала у меня восхищение своей удивительной грацией, красивыми движениями. Я постоянно любовался тем, как она ходит, сидит и даже встает.

Так вот, когда я решил начать ходить без туторов, Галина вызывалась помочь мне сделать первые шаги. Я с радостью согласился — лучшего помощника и желать было не надо. Несмотря не внешнее изящество и хрупкость, Галина, как и все артисты балета, обладала не только большой силой, но и умением страховать  и  поддерживать.   Правда,   на   сцене партнер поддерживал балерину, ну а здесь ей пришлось выполнять его роль. Делала это Галина блестяще, и я чувствовал себя с ней гораздо увереннее, чем с мужчиной, не обладавшим ее навыком.

Мы прошли всего 5—6 метров, но это было началом нового состояния, новых режимов тренировок. Отныне туторы заброшены навсегда.

Кажется, я уже достиг своего потолка. Но раз мог сделать это, значит, смогу добиться и большего. Итак, я на верном пути, и дело теперь в правильных, систематических занятиях. Конечно, не все радует меня. Восстановление внутренних органов идет медленно. Или я не знаю специальных тренировок или, может быть, их вообще нет. Но это уже не может повлиять на мое настроение. Пора отчаяния прошла, и я уже не сомневаюсь в лучшем будущем, которое зависит только от меня одного, только от моего усердия.

Начались разговоры о моей выписке, очень огорчившие меня. Ведь прежде я выбирался из болезни буквально микрошажками. ЦИТО же помог мне сделать заметный прыжок вперед. Условия для восстановления здесь прекрасные. А что ждет меня дома? Там я, естественно, опять откачусь назад. Поэтому надо пользоваться сейчас каждым часом, каждой минутой, чтобы закрепить достигнутое. Стараюсь чаще бывать на свежем воздухе, где постоянно тренируюсь, загораю.

Ходьбу на костылях довел до 50 метров, что требует максимального напряжения мышц и нервов. Малейшее отвлечение от процесса ходьбы, малейшее расслабление — и ноги подламываются в коленях.

С каждым днем двигаюсь все увереннее. Иногда падаю, но путешествий своих не прекращаю. Чем больше буду ходить, тем быстрее будет идти выздоровление.

Но вот наступил и последний день моего пребывания в ЦИТО. Окунувшись на прощание в бассейне, я с помощью двух медсестер спустился с лестницы на своих ногах и сел в санитарную машину. Нет, я ехал еще не домой, а в Институт курортологии.

Не буду долго описывать дни, которые провел в этом институте. Они мало чем отличались от тех, что были в ЦИТО. Те же бесконечные тренировки, массаж, ходьба в манеже, попытки передвигаться с палочками. Не верю чуду, произошедшему со мной, — ведь я хожу на своих ногах. Еще очень ненадежных, слабых, требующих помощи манежа, но передвигающихся самостоятельно, без туторов, только в специальной обуви.

Хожу вдоль гимнастической стенки, держась одной рукой за ее рейки, в другой — палочка. Хожу и лицом вперед, и спиной, и боком. А спустя несколько дней двинулся в путь (со страховкой) с двумя палочками. Мышцы мои растут, ноги крепнут.

Кончилось пребывание и в Институте курортологии — он закрывается на ремонт. За мной приехали на такси друзья. Я на костылях вышел из здания института и сел в такси. Едем в мою новую квартиру, которую я еще не видел. Второй этаж, две изолированные комнаты в только что выстроенном доме, со всеми удобствами.

Мечта моя исполнилась — в свою квартиру я войду на собственных ногах.