|
|
В истории советского хозяйства
есть два самостоятельных, своеобразных, глубоко отличных один от другого
периода: а) эпоха военного коммунизма; б) эпоха нэп'а.
Продиктованная логикой военщины, вдoxнoвляe^ мая партийной
догмой, политика военного коммунизма отразила в себе разом господствующие
стихии времени — героику и панику. Импровизированная, без знания страны, ее
материальных рессурсов, без возможности учета ее потребностей, без средств,
управлявшая агитацией, реквизициями, казнями, парализуемая неслыханными условиями
существования городов, спасавшихся от голодной смерти прорывами диктаторского
плана, искажаемая мешочничеством, демагогией, классовыми подачками — политика
военного коммунизма привела к грандиозной катастрофе 1921 года — вымиранию
целого края, людоедству, восстаниям, и т. д., и т . д.
Предостережение было дано. Система военного коммунизма
становилась угрозой для дальнейшего существования большевистской диктатуры.
Маневрирующий Ленин спешил открыть клапан. Нэп должен был,
хотя временно, снять трудности, ставшие на пути диктатуры. Оффициально нэп
был признан «отступлением от передовых позиций, захваченных в период военного
коммунизма, на которых большевизм долее держаться не мог... Временным
допущением капитализма в определенных .рамках и при определенных условиях,
установленных пролетарской революцией» (Микоян).
Новая система должна была создать реальные предпосылки для
построения «социалистического» фундамента народного хозяйства в СССР.
Первый период нэп'а, по мысли его зачинателей, должен был
быть посвящен коренной перестройке и укреплению советского хозяйства; второй
— индустриализации страны, т. е.. постепенному превращению страны аграрной в
страну индустриальную.
Эти грандиозные задачи требовали широчайшего
финансирования.
В конкретных условиях международной обстановки, расчеты на
получение помощи извне были бы напрасны. Страна должна была создать
собственные рессур- сы, другими словами, поставить и разрешить труднейшую
задачу внутреннего накопления. Однако, этот путь оставался единственным путем
индустриализации страны.
Исследовать его возможности, значит, исследовать советское
хозяйство.
Нэп, введенный большевиками, с одной стороны, как продукт
бессилия и страха их перед требованиями и велениями, подлинной социальной
революции, а с другой стороны, как уступка мелко буржуазной стихии, — этот
нэп разбил вдребезги каноны большевизма и вбил жестокий клин, как в линии
хозяйственного строительства диктатуры, так и в психологию коммунизма, как
такового. Эпохой военного коммунизма кончился героический период революции.
Пришли будни. Революционер должен был сойти с привычного ему пьедестала —
воина, трибуна, агитатора. Основной коммунистической добродетелью стало
уменье торговать. Хороший революционер прежде всего — хороший купец. Успехи
прилавка стали мерой социалистических достижений. На этой почве — рождение
красного купца — выросли неисчислимые и неразрешимые противоречия. С одной
стороны — красный купец, социалист, революционер, должен был помнить прежде
всего о своей революционной миссии. Поднять мировой пролетариат, зажечь
мировой пожар — было и оставалось священным долгом купца-коммуниста. С другой
стороны, вдохновляемый лозунгом «социалистического накопления»,
купец-поджигатель должен был забыть классовую щепетильность. Он должен был
научиться столковываться со своим классовым врагом, блюсти заключенные с ним
договоры, поддерживать и развивать добрососедские отношения с матерым
империалистическим хищником.
Большевизм завел по капиталистическому миру полпредства и
торгпредства, стал домогаться участия в конференциях и с'ездах; подчиняясь
европейским традициям, он начал облекать представителей своих во фраки и
цилиндры, но рядом, восполняя миссию, забывая дипломатический язык, гремел
проклятия старому миру, обличал буржуазные правительства, звал к бунту и
революциям пролетариат. Кого могло обмануть это наивное двоедушие? Кого могли
обмануть заверения красного купца, — когда революционные плутни его выходили
наружу, — что его правительство, независимо от Центрального Комитета партии,
от Коммунистического Интернационала? И когда это наивное, неприкрытое ничем
двоедушие когда то революционного большевизма, набивало оскомину трезвой,
хищнически проницательной, но остающейся монолитной буржуазии, и она влетала
с грубыми обысками в его торгпредства, изгоняла его полпредов, — большевизм,
задетый в своих лучших чувствах честного коммерсанта, начинал вопить о
нарушенном доверии, грозил предоставить Европу ее собственной печальной
участи, устраивал в СССР грозные демонстрации, бряцал оружием, не взирая на
смертельную боязнь войны. Можно ли придумать более верную школу лицемерия и
лжи не только для непосредственных участников этой перманентной хозяйственно-
политической комедии, но для партии в целом, особенно для молодых ее членов?
Можно ли придумать более действительное средство для калечения души
коммуниста?
Так, нэп, вырванный стихиями у большевистского догматизма,
обмозгованный и оформленный всеприспо- собляющимся Лениным, двуликий,
скользкий, трусливый, с демагогическими оглядками и демагогическими
подачками, антагонистический, пропитанный насквозь противоречиями, — стал
неизживаемым, раздирающим
противоречием в психологии современного коммунизма.
При суждении о формах, характере, путях и средствах
советского хозяйства необходимо иметь в виду основное капитальное
соображение, которое обычно или не замечается или замалчивается советскими
экономистами и политиками. Это соображение о чрезвычайно высокой стоимости
социалистической формы советского хозяйства. В конкретных условиях советской
действительности это соображение приобретает тем большую значимость, что
хозяйство СССР вышло из революции, вызванной не органическим разложением
отжившего экономического порядка, но великой катастрофой — мировой войной.
Страдание и нищета, ею порожденные, стимулировали волю революционных масс, и
устои старого порядка рухнули ранее, чем были возведены леса для будущей
постройки. Образовался огромный зияющий разрыв между потребностями
восставшего многомиллионного народа и реальными техническими возможностями их
удовлетворения.
Капиталистический режим, несмотря на все свои внутренние
неразрешимые противоречия, по своим основным заданиям, — идеально прост. Он
призван удовлетворять потребности верхних десяти тысяч. Осталь- ные являются
или более или менее квалифицированны' ми орудиями производства или ложными
.издержками хозяйственной системы. Их участь не может беспокоить командную
верхушку капитализма. Они существуют стихийной силой капиталистического
накопления. Их берут на содержание, поскольку этого требует правильный ход
капиталистической машины. Их вышвыривают за борт, когда они, хоть в какой
либо мере становятся мертвым грузом и пробуют жить за счет капиталистического
мешка.
Социалистическая форма хозяйства и, даже, так называемая,
«переходная форма», строющая социализм,
— выкидывает диаметрально - противоположные,
глубоко обязующие лозунги: «все для трудящихся», «власть принадлежит
трудящимся» и пр., и пр.
Требование не только политического, но и экономического
равенства есть краеугольный камень системы.
Отныне, по букве социалистической догмы, нет человеческого
стада, человеческого материала, человека
— только орудия производства, человека — только
ложных издержек капитализма и пр. Каждый трудящийся вправе выявить свои
потребности. Нет «10.000», но 10 миллионов, 100 миллионов, весь народ.
Не будем считаться с демагогией и ее лживыми посулами. Не
по силе демагогии, но по силе основных постулатов социалистического
строительства дело обстоит именно так, что все люди отныне являются не только
более или менее равноправными производителями, но и еще, и в гораздо большей
степени, равноправными потребителями. Никто по крайней мере не смеет властно
заявить, тем более откровенно проводить в системе, что важно напитать лишь
отборную кучку и кучки, а на остальных наплевать. Все должны быть сыты, все
должны быть обуты, все должны проходить через школу, все должны получить
книгу, больницу, пенсию и пр. и пр.
Это не все. Капиталистический режим, со свойственной ему
технической гибкостью и психологическим аморализмом, непрерывно чистился от
всякой плесени. Автоматически выбрасывал он отсталых, неудачников, не-
приспособившихся, давил их, и на трупах строил благополучие и процветание
уцелевших.
Человеческие жертвы и гибель индивидуальных хозяйств его
ни мало не страшили. Капиталистический режим — есть деловой режим. Сперва
капиталистическое накопление, потом человеческое достоинство, человеческое
здоровье, человеческая жизнь. Капиталистическое государство ни мало не
смущалось чудовищным расточением человеческих сил. Человеческие резервы —
безграничны. И капиталистическое государство менее всего могло брать на себя
функции страхования больных и неуспевших.
Социалистическая форма хозяйства не может быть
безразличной к гибели хотя бы одного хозяйственного атома. Каждый атом есть
часть его собственного тела. В социализме кровеносная система — едина. Если
кровоточит какой либо орган, это чувствует весь организм. Поэтому
социалистическая система хозяйства поддерживает и должна поддерживать, в силу
сложных экономических и политических соображений такого механизма,
предприятия, хозяйства, которые явно невыгодны, убыточны, которые могут быть
только на консервации.
И первое — универсальное, на весь народ, расширение
потребительского фонда и вынужденное консервирование, хотя бы временное, явно
невыгодных для целого частей организма, непомерно повышает стоимость
социалистической формы хозяйства.
Социалистическая форма хозяйства требует максимального
развития производительных сил, величайшей экономии человеческого труда. Даже
при наличии достаточных техно - экономических предпосылок для построения
социалистической формы хозяйства, потребности страны растут таким бурным
темпом, с такой интенсивностью, что рост валовой продукции при известном нам
уровне техники, едва ли в состоянии поспевать за ними.
В советской системе, технически крайне скудной, имеющей в
себе за пределами собственно восстановительных процессов весьма скромные
производственные возможности, разрыв между интенсивно и прогрессивно
нарастающим потребительским спросом и техническими возможностями его покрытия
— огромен и в течение известного, еще значительного, срока времени не может
не затянуться...
Так, если тенденция к перепроизводству является
необходимой характеристикой формы капиталистического хозяйства, тенденция к
относительному недопроизводству является столь же необходимой и правильной
характеристикой современного хозяйства СССР. Независимо от частных
противоречий — специфических заострении товарного голода на одни товары,
обратно — наличия достаточных, даже избыточных товаров, — общий закон
развития по крайней мере на два ближайшие десятилетия, при условии сохранения
основ системы, остается незыблемым: страна будет страдать от хронического
недопроизводства.
Советские экономисты, пока весьма немногие, усвоившие эту
точку зрения — имманентности советскому хозяйству недопроизводства — указали
на ряд частных соображений, подкрепляющих ее: а) огромный рост рабочей силы,
остающейся не у дел, усиливающей по преимуществу кадры городского населения,
поднимающей спрос на промышленные товары (текстиль, обувь, посуда) и
являющейся по существу чистым потребителем; б) систематический рост удельного
веса фонда заработной платы, в общей стоимости ежегодной продукции,
обусловленный: 1) большим расходованием рабочей силы на единицу продукта, 2)
ростом начислений на основную заработную плату, составляющих к 1927- 28
текущему году до 30% к общей сумме заработной платы; в) тенденция, в виду
острой дефицитности, к на-'
турализации запасов и в деревне (зерно, лен) и в городе
(ходовые промышленные товары); г) политика цен, ориентирующаяся на
систематическое снижение и тем стимулирующая чисто потребительский уклон (в
городе). Так, крайняя дороговизна буржуазно - социалистической или
государственно - капиталистической системы советского хозяйства, даже не
принимая во внимание относительной огромности ее расходов при бедности общих
рессурсов на политику внешнюю и внутреннюю, на чудовищный партийный
экономически мало или вовсе непроизводительный аппарат — обусловливает
хроническое недопроизводство, хроническое недопотребление, постоянный разрыв
между потребностями, устремлениями и реальными возможностями. И катастрофа
хлебозаготовительной кампании 1927 года, провал зернового экспорта,
героически-паническое решение правительственной власти оголить города от
промышленных товаров, снять все возможное с сектора рабочего и перенести на
сектор деревенский, переход на местах под шумок к принудительной разверстке и
практике заградилок эпохи военного коммунизма — помимо просчетов урожаев,
просчетов запасов, просчетов денежных рессурсов крестьянства, помимо
непредвиденной пестроты географии урожая 1927 года, помимо сокращения
посевной площади пшеницы, помимо слабости урожая в пшеничных районах, помимо
непредвиденного роста самогоноварения, помимо затяжной распутицы, помимо
опасений за состояние озимых посевов, помимо разрыва цен на зерновые хлеба и
цен на интенсивные культуры и продукты животноводства, помимо пресловутых
«внеэкономических» факторов, помимо, наконец, слабости партийного нажима,
обусловленной отвлечением всего аппарата на борьбу с оппозицией и прочих
бесчисленных «помимо», привлекаемых со всех сторон для установления
преступного стрелочника — были обусловлены прежде всего одной общей
универсальной причиной, причиной всех советских бедствий — разрывом между
производством и потреблением, предложением и платежеспособным спросом, в
частности, невозможностью противопоставить сельскохозяйственной товарности
промышленного эквивалента.
Мы подошли вплотную к проблемам советской экономики.
|