Романовы. Исторические портреты

Разделы: Русская история и культура

Династия Романовых

                               Юноша на троне

     В январе на Руси темнеет рано. Вечером 29 января 1676 года на четвертом часу  после  захода  солнца,  закатилось  солнце   русского   самодержавного

православного  государства,  отошел  к  Господу  царь  Алексей   Михайлович, уподобленный дневному светилу чуть ранее  своего  современника  и  соперника

Людовика XIV. Большой колокол известил Московское государство о  наступлении всемирной печали - но без промедления  должна  была  наступить  и  всемирная

радость.

     Полагаю,   что,   когда   сраженный   простудой   Алексей    Михайлович исповедовался и причащался из рук святейшего патриарха  Иоакима,  придворное

ведомство клана Хитрово уже приготовило царское облачение  на  его  старшего сына Федора - превосходившего  отца  ростом,  но  более  узкоплечего  юношу, вступившего в пятнадцатое лето своего жития. С первым ударом колокола  толпа думных и близких царских людей ввалилась в покои царевича.

     Тело отца еще не успело остыть, как Федор Алексеевич  был  совлечен  из теремов вниз, в Грановитую палату, обряжен в царское облачение и  усажен  на

принесенный по приказу Хитрово из казны парадный трон. Весь вечер, всю  ночь

и утро в полыхающем огнями всех светильников царском дворце присягали новому

государю придворные, духовенство, офицеры и приказные, дворцовые служители и

выборные дворяне.

     К тому времени, как высшие чины в основном закончили крестоцелование  и

церемония присяги переместилась из дворца на площади  Кремля,  в  приходские

церкви города и стрелецких слобод, а в приказах застрочили крестоцеловальные

грамоты для всей необъятной страны (они рассылались по 10  февраля),  слабый

здоровьем царевич был совершенно измучен. Ноги его так опухли, что  днем  30

января, на похоронах отца, он совершил краткий путь до Архангельского собора

на носилках.

     Синдром Смуты заставлял придворных спешить, хотя, казалось бы, не могло

быть никаких сомнений в наследовании трона царевичем, еще  1  сентября  1674

года торжественно "объявленным" Церкви, двору и народу в качестве  преемника

отцовского самодержавия. Богатые пожалования  дворянству  и  разосланная  по

сему случаю объявительная грамота  помогали  запомнить  это  выражение  воли

Алексея Михайловича.

     Мысль о пустующем хотя бы несколько минут престоле нервировала публику,

и даже присяга Федору Алексеевичу  не  внесла  должного  успокоения  в  умы.

Публично объявлялось, что царь Алексей завещал  царство  старшему  сыну,  но

ползли слухи, что первый министр боярин канцлер  Артамон  Сергеевич  Матвеев

пытался посадить на престол малолетнего царевича Петра Алексеевича.

     В этом была логика - мать младшего царевича и ее родственники Нарышкины

были креатурами Матвеева, который мог бы сделаться при царе Петре всемогущим

регентом. Говорили, что канцлер убеждал умирающего царя и  бояр,  что  Федор

Алексеевич очень  болен,  даже  "мало  надежи  на  его  жизнь".  Второй  сын

Алексея - Иван - тоже не способен править, тогда как Петр на диво здоров.

     И в этих разговорах  был  смысл:  состояние  здоровья  Федора  вызывало

острое  беспокойство,  передавали,  что  сестры  и  тетки  его   по   матери

(Милославской) постоянно находились у постели нового царя. Они питали  самое

черное недоверие к Аптекарскому приказу, с 1672 года  возглавлявшемуся  А.С.

Матвеевым. Уже 1 февраля 1676 года Матвеев был удален с  этой  должности,  а

восьмого числа  царскую  медицину  возглавил  представитель  высшей  родовой

знати, пользовавшийся всеобщим доверием, - боярин Никита Иванович Одоевский.

Через неделю новый глава  Аптеки  созвал  консилиум  шести  ведущих  медиков

страны.

     Обследование Федора Алексеевича и изучение анализов показали, что  "ево

государская болезнь не от внешнего случая и ни от какой порчи (так!), но  от

его царскаго величества природы... та-де цинга была отца ево государева... в

персоне". Хроническая болезнь дает сезонные обострения, -  заявили  доктора,

лекари и фармацевты, - которые купируются с  помощью  внутренних  и  внешних

укрепляющих  средств,  "сухой  ванны",  мазей  на  царские  "ношки".  Полное

излечение возможно "только исподволь, а не скорым времянем".

     Бояре вздохнули с облегчением - болезнь при соответствующем уходе  была

несмертельна, в конце концов, Алексей Михайлович  жил  с  ней  и  царствовал

десятки лет, был любителем охоты с ловчими птицами и борзыми,  а  в  случаях

душевной тоски ходил с рогатиной на медведя.  Юноша  Федор  Алексеевич  был,

конечно, похлипче, но  воспитан  на  физических  упражнениях,  как  истинный

царевич дома Романовых.

     Федору исполнился год от роду, когда "дядьки", взяв его из  рук  мамок,

посадили на игрушечного деревянного коня (этот символический  конь  стоял  в

хоромах царевича по крайней мере до его одиннадцатилетия). С детства страсть

к лошадям вошла в кровь царевича, который, вступив на престол, проявил  себя

как фанатик  коннозаводства.  Он  полностью  сменил  руководство  Конюшенным

приказом, беспрецедентно приблизив к себе  конюшего  И.Т.  Кондырева  с  его

родней,  коннозаводчика  В.Д.  Долгорукова;  выписывал   производителей   из

Западной Европы и не стеснялся даже выменивать коней у иноземных послов!

     "Как отец сего государя, - писал о Федоре В.Н. Татищев, -  великой  был

(охотник) до ловель зверей и птиц, так сей государь до лошадей  великой  был

охотник. И не токмо предорогих и дивных лошадей в  своей  конюшне  содержал,

розным поступкам оных обучал и великие  заводы  конские  по  удобным  местам

завел, но и шляхетство к тому возбуждал. Чрез что в его время всяк  наиболее

о том прилежал к ничим более, как лошадьми, не хвалилися!"

     Характерен   случай,   который   несведущие   люди   считали   причиной

болезненности Федора Алексеевича: он, "будучи на тринадцатом  году,  однажды

собирался в пригороды прогуливаться со своими тетками и сестрами в санях. Им

подведена была ретивая лошадь; Федор сел на нее, хотя быть возницею у  своих

теток и сестер. На сани насело их так много, что лошадь не могла тронуться с

места, но скакала на дыбы, сшибла с себя седока и сбила его  под  сани.  Тут

сани всею своею тяжестью проехали по спине лежащего на земле Федора и измяли

у него грудь,  от  чего  он  и  теперь  (в  1676  году.  -  А.В.)  чувствует

беспрерывную боль в груди и спине".

     Пользительные  для  здоровья  поездки  по   Подмосковью   верхом   царь

практиковал постоянно, исключая моменты приступов цинги.  Не  забывал  он  и

увлечение отца, проявляя большую заботу  об  увеличении  числа  и  улучшении

породы ловчих птиц, которые по его указам доставляли даже из Сибири;  причем

строго следил за сохранением поголовья соколов, кречетов и т.  п.  в  местах

обитания.

     Наряду  с  лошадьми  с  раннего  детства  Федор  Алексеевич   увлекался

стрельбой из лука. Это был настоящий спорт со своими  правилами  и  детально

разработанным инвентарем. Документы рассказывают, что для царевича Федора  и

четырнадцати-семнадцати его товарищей-стольников изготовлялись десятки луков

разных типов и многие сотни  стрел  нескольких  разновидностей,  мишени  для

комнатной и полевой стрельбы, с подставками и "влет".

     После  воцарения  Федор  Алексеевич  не  отказался  от  любимой   игры.

Например,  7  июня  1677  года  шестнадцатилетний  государь  "в  походе   за

Ваганьковом изволил тешиться на поле и указал из луков стрелять спальникам".

Потеха была знатная: "Пропало в траве и переломали 33  гнезда  северег"  (то

есть тридцать три связки по двадцать пять стрел  определенного  вида).  Игра

продолжалась 8 июня, "июня 10 в селе Покровском", "июня 15 в  Преображенском

в роще"; "июня 21 в Соловецкой пустыне (царь) изволил тешиться...  из  луков

стрелять".

     Стрельба смыкалась с военными играми вроде перестрелки  через  Крымский

брод на Москве-реке,  месте  давних  сражений  с  ордынцами.  С  малолетства

шахматы, свайки, мячики и  другие  мирные  игрушки  откладывались  царевичем

Федором и товарищами его игр ради многочисленного и  разнообразного  оружия:

шпаг и тесаков, пистолетов и ружей (в том  числе  винтовок),  булав,  копий,

алебард, медных пушечек, знамен и барабанов,  литавр  и  набатов,  -  как  в

настоящем войске.

     Будучи уже царем, Федор Алексеевич с большим знанием дела  распорядился

об оборудовании Потешной площадки  при  комнатах  своего  младшего  брата  и

крестника царевича Петра: с  военным  шатром,  воеводской  избой,  пахотными

рогатками, пушками и прочим воинским снаряжением. Для уверенности в том, что

это были личные распоряжения государя, есть все основания.

     Строительство было еще одной страстью Федора Алексеевича. Записи о  его

личных распоряжениях только с апреля 1681 года по апрель 1682 года (то  есть

по кончину) содержат указы о строительстве пятидесяти пяти объектов в Москве

и  дворцовых  селах,  каждому  из  которых  царь  дал  точную  архитектурную

характеристику "против  чертежа",  причем  время  от  времени  менял  детали

проектов. Указы о срочных работах на новых объектах отдавались семь - девять

раз в месяц; не удивительно, что с весны 1676-го по весну 1681 года в Москву

неоднократно вызывались каменщики и кирпичники из других районов.

     Кремлевский дворец, включая хоромы членов  Царской  семьи  и  дворцовые

церкви, мастерские палаты (начиная с Оружейной), комплекс зданий приказов  -

все было перестроено и возведено вновь в  царствование  Федора  Алексеевича,

соединено галереями, переходами и крыльцами, богато и по-новому  изукрашено.

Пятиглавые каменные храмы на Пресне и в Котельниках, колокольня в Измайлове,

ворота в Алексеевском, два каменных корпуса под Академию на Никольской и еще

десятки каменных зданий были результатом трудов юного государя.

     При всех хоромах, разумеется,  были  разбиты  сады,  кроме  общего  для

обитателей царского "Верха" сада у Золотой  палаты  и  висячего  Набережного

сада площадью около одной целой двух десятых квадратных километров,  со  ста

девятью окнами  по  фасаду.  Устраивая  общую  систему  канализации  Кремля,

государь позаботился устроить в саду проточный пруд десять на восемь  метров

и запустить туда потешный кораблик. Не удовлетворившись  результатом,  Федор

Алексеевич соорудил еще  один  висячий  сад  площадью  более  чем  в  триста

пятьдесят квадратных метров со своим прудом, водовзводной башней, беседкой.

     Собственный, "новый деревянный Верхний сад" при своем новом дворе  царь

приказал богато  украсить  колоннами  с  различными  капителями,  решетками,

живописью, помимо цветов и деревьев,  клеток  с  попугаями  и  традиционными

певчими птицами, которых царь любил с малолетства и покупал, не жалея денег.

Кстати, само строительство нового дворца было затеяно  Федором  Алексеевичем

вопреки воле большинства его советников, предпочитавших выселить  из  хором,

окна в окна примыкавших к старому царскому  дворцу,  вдовую  царицу  Наталью

Кирилловну с ее сыном Петром.

     Жить в такой близости с властолюбивой мачехой было, надо  полагать,  не

сахар. Однако царь, слишком юный даже в глазах рано взрослевших  людей  XVII

века, с неожиданным упорством противостоял течению,  не  давая  в  обиду  ни

маленького Петра, ни даже его мать - изящную молодую женщину,  исключительно

за свойства характера получившую от врагов прозвище "медведица".

Старший брат Петра Первого

     Давайте войдем в положение юноши, чуть ли не  на  руках  внесенного  на

отцовский престол. Его любимые тетки и сестры, оскорбленные второй женитьбой

Алексея Михайловича и поведением мачехи (позволявшей себе даже появляться  с

открытым лицом перед народом, заведшей театр, танцы и прочие  "безобразия"),

наверняка требовали удалить Наталью Кирилловну и ее отпрыска от  двора  -  а

ведь именно они ухаживали за больным царем!

     Любимая мамка, нянчившая Федора с младенчества, боярыня  Анна  Петровна

Хитрово, суровая постница и богомолка, обвиняла перед своим воспитанником  в

страшных преступлениях и А.С. Матвеева, и Нарышкиных, - а ведь царь  знал  о

ее безусловной преданности и позже доверил попечению  боярыни  свою  молодую

жену. "Дядька"  Федора,  Иван  Хитрово,  сын  всесильного  главы  дворцового

ведомства  боярина  Богдана  Матвеевича,  любовно  воспитавший  царевича   и

оставшийся одним из доверенных  приближенных  царя,  поддерживал  требование

своей родственницы, как и многие другие придворные.

     Хитрово и виднейшие политические деятели бояре князья Долгоруковы сразу

по воцарении Федора решили поделить власть  с  Милославскими,  высланными  в

конце царствования Алексея на воеводства, а ныне спешно вызванными в Москву.

Они,  очевидно,  не  сомневались  в  падении  Матвеева  и  Нарышкиных:   так

происходило всегда, это был естественный ход событий. В свое  время  Матвеев

сверг А.Л. Ордина-Нащокина, женил Алексея на Нарышкиной и стал канцлером,  а

Нащокин отправился "в места не столь  отдаленные".  Теперь  наступило  время

расплаты, но она почему-то откладывалась.

     А.С.  Матвеев,  который  поначалу,  как  отметили  голландские   послы,

попросту плакал, 31 января неожиданно дал иностранцам твердые гарантии,  что

политика России не меняется и  для  него  лично  "при  дворе  и  теперь  все

останется по-прежнему": "Все те же господа останутся у власти,  кроме  разве

того, что ввиду малолетства его царского величества четверо знатнейших  бояр

будут управлять наряду с ним".

     По мнению иностранцев, имелись в виду Б.М.  Хитрово,  Ю.А.  Долгоруков,

Н.И. Одоевский и А.С. Матвеев. Мы, зная о соглашении за  спиной  последнего,

должны  назвать  четвертым  И.М.  Милославского,  встречать   которого   при

возвращении в Москву с воеводства выехал за город чуть не весь царский двор.

Подразумевалось (и это хорошо выразил Матвеев), что система власти останется

как при  Алексее  Михайловиче,  когда  малочисленная  Боярская  дума  (около

семидесяти человек, в том числе  двадцать  три  -  двадцать  пять  бояр,  из

которых многие пребывали в армиях и  городах  вне  столицы)  выдвигала  лишь

нескольких активных членов, пользовавшихся особым доверием государя, который

руководил с помощью первого министра-фаворита и контролировал  администрацию

через личную канцелярию - Приказ Тайных дел.

     К 1676 году Думе даже особо незачем было собираться Но при  Федоре  все

пошло  наперекосяк:  обвальной  перемены  в  верхах  не  произошло,   вместо

регентского совета стала постоянно заседать вся Дума, а привычный уже Приказ

Тайных  дел  царь  немедленно  упразднил,   подчеркнув,   что   отказывается

использовать учреждение, стоящее вне единой административной системы.

     Шел месяц за месяцем, а Матвеев и Нарышкины  сидели  на  своих  местах!

Отец ненавистной для всего окружения Федора  царской  мачехи  боярин  Кирилл

Полуектович Нарышкин продолжал руководить важнейшими финансовыми приказами -

Большой казны и Большого прихода - до 17 октября 1676  года.  В  "Истории  о

невинном заточении" боярина А.С. Матвеева подробно рассказывается, что  лишь

ценой чрезвычайных усилий большого количества придворных  и  с  привлечением

обиженных канцлером иностранцев удалось убедить Федора Алексеевича  сместить

главу дипломатического ведомства и в июле 1676 года удалить его от двора  на

воеводство.

     Понадобились новые  ужасные  клеветы,  чтобы  в  июне  1677  года  царь

согласился заменить недоверие к А.С. Матвееву на его  ссылку,  причем  самым

сильным  для  государя  обвинением  стало,  видимо,  незаконное   обогащение

боярина. В том же 1677 году братья царицы-мачехи Иван и  Афанасий  Нарышкины

по обвинению в  подготовке  убийства  Федора  Алексеевича  были  приговорены

боярами к смерти, но царь лично заменил казнь недалекой ссылкой.

     В связи с этим страшным делом появился было указ  от  26  октября  1677

года о строительстве для царицы Натальи Кирилловны и  царевича  Петра  новых

хором в  отдаленном  углу  дворцового  комплекса.  Но  одно  лишь  обращение

маленького Петра к брату сорвало все планы сторонников  Милославских:  Федор

Алексеевич запретил приближенным даже упоминать при нем о переселении мачехи

и к 1679 году сам переехал в новые хоромы!

     В этой связи довольно нелепо выглядит утверждение историков XVIII и XIX

веков о  том,  что  юный  царь"  "хилаго  телосложения,  слабаго  здоровья",

"совершенно болезненный человек", имел власть  "лишь  номинально",  что  "от

имени осьмнадцатилетнего, слабаго и больнаго Феодора" правили  другие  лица.

Основа этой версии была  зафиксирована  еще  в  труде  английского  историка

Крюлля  (1699  год),  опиравшегося  на  сообщение   одного   из   участников

петровского "великого посольства".

     В чеканном виде позиция, завоевавшая господство в общественном сознании

на века, была сформулирована уже в летописи конца 1730-х годов. Н.П. Крекшин

в  первой  и  И.И.  Голиков  во  второй  половине  столетия  в  один   голос

расхваливали любовь и заботу Федора по отношению к Петру  и  его  семье,  но

реальным правителем за государя называли боярина И.М. Языкова.  В  XIX  веке

Н.Г.  Устрялов  счел  главным  действующим  лицом  политической  драмы  И.М.

Милославского,  который  "при  содействии  дядек  и  нянек   юнаго   Федора"

воздействовал на "больнаго, хилаго" царя. П.К. Щебальский прибавил  к  числу

руководителей Федора Алексеевича царевен,  среди  которых  выделялась  Софья

Алексеевна, и князя В.В. Голицына. По М.П. Погодину,  реальными  правителями

были Милославские, затем И.М. Языков и братья Лихачевы при поддержке  кланов

Хитрово и Долгоруковых.

     С.М.  Соловьев,  открывая  главой  о  царствовании  Федора  Алексеевича

повествование о Новой истории  России,  постарался  тщательно  отделить  его

преобразования от деяний Петра, дабы не  нанести  ущерб  легенде  о  великом

императоре. "От слабого и болезненного Федора, -  поспешил  уверить  великий

историк,  -  нельзя  было   ожидать   сильного   личного   участия   в   тех

преобразованиях, которые стояли на очереди, в которых более всего  нуждалась

Россия, он не мог создать новое войско и водить его к победам, строить флот,

крепости,  рыть  каналы  и  все  торопить  личным  содействием;  Федор   был

преобразователем, во сколько он мог быть  им,  оставаясь  в  четырех  стенах

своей комнаты и спальни".

     Н.И. Костомаров и Д.И. Иловайский, развивая наблюдения С.М. Соловьева о

преобразованиях царствования Федора Алексеевича, не рискнули  поднять  вслед

за великим предшественником вопрос о личном участии государя  в  реформах  и

тем самым побудить читателя к сопоставлению фигур Федора и Петра.  Я  говорю

"не рискнули", имея в виду довольно обширный опыт  попыток  совершенно  иной

оценки личности старшего брата Петра.

     Оставляя в стороне "Синопсис"  (Киев,  1680  год)  и  другие  сочинения

времени царствования Федора Алексеевича, обратимся к парсуне, написанной  на

втором столпе Архангельского собора, слева от гробницы юного  государя.  Вот

основные положения текста.

     Юный  государь  был  "одарен   постоянством   царским",   благочестием,

"долготерпением и милосердием дивным", воистину "сей  бе  престол  мудрости,

совета сокровище, царских и  гражданских  уставов  охранение  и  укрепление,

прением решение, царству Российскому утверждение". Он стремился к  умножению

благополучия народа - "и во всем его царском  житии  не  обреташеся  таковое

время, в нем  же  бы  ему  всему  православию  памяти  достойного  и  Церкви

любезного дела не соделати!"

     Федор Алексеевич был страшен неприятелям России,  счастлив  в  победах,

"народу любезен". Он принес стране  мир,  вывел  множество  людей  "ис  тьмы

магометанства и идолопоклонства", освободил православные села и  деревни  из

мусульманского подданства, выкупил "многое число" людей из плена, "пречудно"

украсил церкви.

     Царь   постоянно   помышлял   об    обучении    "российского    народа"

университетским наукам, определил для устроения университета Заиконоспасский

монастырь в Китай-городе  и  написал  для  него  "чудную  и  весьма  похвалы

достойную царскую утвердительную грамоту". Он  построил  каменные  дома  для

убогих и нищих на казенном коште, и "оных упокояше многия тысящи".

     Федор Алексеевич простил народу недоимки и облегчил налоги. Он  отменил

местничество; "преизрядно обновил" царский  дворец,  Кремль  и  Китай-город;

ввел новое платье. Государь  еще  многое  совершил  и  планировал  совершить

"полезного и народу потребного", но скончался как христианин "сего народа  с

жалостным рыданием и со многоизлиянием слезным".

     Надпись,  сделанная  при  царевне  Софье,  с  избытком   подтверждается

подлинными документами - прежде  всего  многочисленными  именными  (личными)

указами Федора Алексеевича, рукописями проектов и т. п. Разумеется,  любящая

сестра хотела похвалить единокровного брата - но те же оценки воспроизвели в

1680-х годах летописцы политического противника  Федора  и  Софьи  патриарха

Иоакима, в том числе его приближенный иеромонах  (позднее  казначей)  Чудова

монастыря Боголеп Адамов. Уже после падения Софьи,  при  патриархе  Адриане,

чрезвычайно высоко оценил  деятельность  Федора  патриарший  казначей  Тихон

Макарьевский,  а  другой  патриарший  летописец  уподобил  давно   почившего

государя Соломону.

     Следует ли говорить, что все эти сочинения только  сейчас  начинают  (с

большими трудностями) публиковаться?! Больше повезло  "Созерцанию  краткому"

Сильвестра Медведева, в котором подробно рассмотрены реформы последнего года

царствования Федора и подчеркнуто личное участие государя даже в работе  его

мастеров и художников. Записанное около 1688 года "Созерцание" вышло сто лет

спустя; впрочем, автор его еще в 1691 году был казнен  на  Лобном  месте  за

проповедь, что народ имеет право "рассуждать".

     Просветитель Сильвестр Медведев лично сотрудничал  с  весьма  уважавшим

его царем Федором и может быть обвинен в пристрастности. Но  высокую  оценку

личности  Федора  как  преобразователя  зафиксировал  в  1687  году  магистр

юриспруденции Георг Адам Шлейссингер, а в конце XVIII  века  ее  подтвердили

финско-шведский историк X. Г. Портан, французские ученые М. Левак  и  Н.  ле

Клерк.

     Русские  же  ученые,  такие  как  Татищев  и  Г.Ф.  Миллер,  пытавшиеся

взглянуть на деяния Федора по  возможности  объективно,  заранее  писали  "в

стол" (сочинение первого издано в 1966 году, второго -  не  опубликовано  до

сих пор). Только митрополит Платон в 1805 году осмелился несколькими словами

намекнуть, что "просвещение  и  поправление"  Федора  было  предпочтительнее

петровского. Платон был осторожен и защищен саном,  зато  французы  получили

гневную отповедь "Русского вестника" за то, что, "единодушно  выхваляя  царя

Федора Алексеевича", наполняют свои  сочинения  "клеветой  на  отечественные

наши летописи", "ухищренным витийством" и "нелепыми бреднями".

                            "Голова" государства

     Вопрос о личном участии Федора Алексеевича в делах Российского  царства

остался без монографического исследования, не считая  дилетантской  книжечки

В.Н. Берха и едва начатой работы Е.Е. Замысловского.  Между  тем  совершенно

очевидно, что при Федоре не было  одного  лица  или  стабильной  группы  лиц

(фаворитов, регентов или правителей), которым можно было  бы  приписать  его

стабильный политический курс по целому ряду направлений.

     Прежде всего, в отличие  от  значительной  части  царствования  Алексея

Михайловича (1645-1676 годы), правлений Царевны  Софьи  (1682-1689  годы)  и

царицы Натальи Кирилловны (1689-1694 годы), при Федоре Алексеевиче  не  было

первого министра, Посольским приказом, обычно таковому поручавшимся,  ведали

дьяки, а должность канцлера занимал невеликий администратор  Д.М.  Башмаков.

Отказавшись передавать государственные печати  первому  министру,  и  до,  и

после него как бы представлявшему царя в правительстве, Федор  Алексеевич  с

начала царствования склонен был подчеркивать значение самих печатей.

     В управления центральными государственными учреждениями -  приказами  -

прослеживаются изменения, которые можно оценить  как  элементы  фаворитизма.

Царский родственник И.М. Милославский в безумной погоне за  властью  шаг  за

шагом объединил в своих руках к началу 1679 года десять приказов, но  в  том

же году семь из них потерял, а к концу 1680 года сохранил лишь один  приказ,

хотя был вхож во дворец, заседал в Думе и время от времени получал  от  царя

лестные поручения (например, объявлял указы).

     Клан Хитрово, еще при Алексее Михайловиче державший в своих руках  чуть

не все дворцовое ведомство (шесть приказов), после смерти его главы  Богдана

Матвеевича 27 марта 1680 года утратил монополию,  хотя  остался  влиятельным

благодаря  царскому  "дядьке"  Ивану  Богдановичу,  никогда,   впрочем,   не

претендовавшему на лавры политика. К концу царствования  только  Долгоруковы

контролировали семь приказов, что  было  связано  с  военно-административной

реформой (с конца 1680 года).

     Крупнейшие  государственные  деятели  Одоевские  ведали   всего   двумя

приказами, а Голицыны - одним (да и то недолго).  Центр  тяжести  конкретных

государственных решений переместился в Думу, о чем Федор  Алексеевич  заявил

уже на третий день царствования со свойственной его именным указам  энергией

и лаконичностью:

     "Боярам, окольничим и думным людем съезжаться в Верх в первом часу  (то

есть с рассветом) и сидеть за делы".

     Сам он вскоре присоединился к боярам, причем для ускорения работы часть

дел  рассматривал  лично.  Так,  на  пятнадцатый  день  царствования   Федор

Алексеевич  повелел  ныне   и   впредь   решать   дела   всех   подвергнутых

предварительному  заключению  в  Разбойном  приказе   без   промедления   "и

колодников свобождать без всякого задержанья",  а  дела,  которые  судьи  не

могут решить  быстро,  докладывать  ему  самому.  Борьбой  против  извечного

русского  бича  -  бесконечного  предварительного  следствия   и   тюремного

мучительства - царь занимался с присущей ему последовательностью.

     Учитывая  также  указы  о  совершенствовании  гражданского   суда,   не

позволяющие подданным  волокитить  друг  друга,  надо  признать,  что  Федор

Алексеевич хорошо усвоил схоластический постулат,  что  надежда  граждан  на

скорый и правый суд есть необходимое условие социального  мира.  Этому  учил

его в детстве Симеон Полоцкий,  это  настойчиво  подчеркивал  другой  ученик

Полоцкого - Сильвестр Медведев, писавший царю:

                    Ничто в мире лучше, яко глава

                    Крепкаго тела, егда умна, здрава.

     "Головой" государства был царь и  его  "синклит"  (совет),  укреплением

которого Федор Алексеевич и занялся.  При  Михаиле  Романове  Боярская  дума

насчитывала в начале и конце царствования двадцать восемь - двадцать  девять

человек (иногда их было до тридцати семи); при Алексее - шестьдесят  пять  -

семьдесят четыре человека. За свое краткое царствование  Федор  довел  число

думцев с шестидесяти шести до девяноста девяти; при этом число думных дьяков

стабилизировалось, думных дворян - даже сократилось, а число окольничих хотя

и выросло с  тринадцати  до  двадцати  шести,  но  осталось  в  пределах  их

численности при отце.

     Особенностью  царствования  Федора   было   почти   полное   отсутствие

"праздничных" пожалований чинов (в связи с коронацией, женитьбой,  рождением

сына и т. п.), когда они раздавались в основном родственникам  и  фаворитам.

Боярство жаловалось соответственно знатности рода, военным заслугам, роли  в

дворцовом управлении и лишь в последнюю очередь - благодаря личной  близости

к государю.

     Отсутствие ярко выраженного преобладания в Думе какой-либо  группировки

способствовало  значительному  смягчению  придворной  борьбы  и   увеличению

продуктивности   работы.   Законодательство,   особенно   близкое   родовому

дворянству поместно-вотчинное, совершенствовалось сравнительно  с  Уложением

1649 года весьма энергично. Царь и  Дума  неоднократно  утверждали  даже  не

отдельные законы, а серии из десятков новых статей к Уложению.

     Эти  обширные  дополнения  и  еще  более  семидесяти  отдельных  указов

последовательно  укрепляли  и  расширяли  земле-  и  душевладение   служилых

феодалов, заботливо оберегали родовую  собственность,  сближали  поместья  с

вотчинами и увеличивали вторые за счет  первых.  Дворянство  ограждалось  от

притока лиц из податных сословий,  а  крестьяне  сближались  с  дворовыми  и

холопами.

     Лично Федора Алексеевича этот отлаженный процесс не очень занимал. Если

дополнительные статьи к Уложению по вопросам  судопроизводства  он  утвердил

сам,  на  основе   справки   из   Судного   приказа,   но   без   Думы,   то

поместно-вотчинные узаконения в некоторых случаях вводились в  действие  без

царя,  одним  боярским  приговором.  Формула  "государь   указал   и   бояре

приговорили" менялась в таких случаях на "по указу великого  государя  бояре

приговорили", то есть фиксировала трансляцию полномочий сюзерена  на  высшее

государственное учреждение.

     Еще дальше этот процесс зашел в области  административной  практики,  к

которой государь прилежал с первых  дней  царствования.  Четвертого  августа

1676 года Федор Алексеевич утвердил скользящий график обсуждения в Думе  дел

по докладам из  всех  приказов.  Но  его  собственные  отлучки  из  столицы,

особенно частые в теплое время года, не  позволяли  Думе  непрерывно  (кроме

выходных) заседать в полном составе.  В  этом  случае  в  Москве  "для  дел"

оставлялась думская комиссия.

     По традиции, назначение в ее состав считалось почетным и  царь  не  мог

отказать в нем  представителям  родовой  знати,  ссылавшимся  "на  старину".

Записи в дворцовых разрядах с сентября по декабрь 1676 года и с  марта  1678

года по октябрь 1680 года показывают, что из  восемнадцати  остававшихся  "в

царево место" бояр одиннадцать назначались от одного до трех раз,  пятеро  -

от шести до семи раз.

     Конечно, стабильность управления обеспечивали  профессионалы,  ведавшие

делопроизводством: печатник Д.М.  Башмаков  и  думный  разрядный  дьяк  В.Г.

Семенов. Постепенно Федор Алексеевич ввел постоянную должность  председателя

боярской комиссии (Я.Н. Одоевский) и его заместителя (А.А. Голицын),  что  и

было отмечено в разрядных записях. Первый оставался  в  Москве  шестнадцать,

второй - двенадцать раз.

     Логичным завершением этого процесса стало превращение комиссии Боярской

думы в Расправную  палату,  которая  по  месту  заседаний  называлась  также

Золотой. Восемнадцатого октября  1680  года  царь  именным  указом  повелел:

"Боярам, и окольничим, и думным людям сидеть в Палате, и  слушать  изо  всех

приказов спорных дел, и челобитныя принимать, а его великого  государя  указ

по тем делам и по челобитным чинить по его  великаго  государя  указу  и  по

Уложению".  Двенадцатого  августа  1681   года   Федор   Алексеевич   указал

чиновникам, "которые сидят у росправных дел в Золотой  палате...  как  учнут

дела чьи, или свойственников  их  слушать-  и  тем  в  то  время  из  палаты

выходить".

     "Серьезную перестройку с целью упрощения  и  дальнейшей  централизации"

отметил при Федоре лучший  знаток  истории  приказов.  Общее  их  количество

сократилось с сорока трех до  тридцати  восьми,  зато  штат  подьячих  вырос

колоссально. При Алексее (в  1664  году)  в  сорока  трех  приказах  работал

семьсот семьдесят один человек, при Федоре уже в 1677 году  было  на  то  же

число учреждений тысяча четыреста семьдесят семь подьячих,  а  в  конце  его

царствования  в  тридцати  восьми  приказах  их  было  тысяча  семьсот  два!

Крупнейшие ведомства насчитывали более  четырехсот  сотрудников,  средние  -

семьдесят - девяносто, мелкие  -  тридцать  -  пятьдесят.  Количество  судей

сократилось с сорока трех до тридцати одного,  дьяков  осталось  столько  же

(приказных - сто двадцать восемь - сто двадцать девять).

     Именными  указами  Федор  Алексеевич  установил  единое  время   работы

сотрудников центральных ведомств, от бояр-судей до подьячих:  пять  часов  с

рассвета и пять часов перед закатом (согласно русскому счету часов).  Уже  в

1677 году он  повысил  статус  управлявшегося  дьяками  Разрядного  приказа:

отныне всюду, кроме учреждений, возглавляемых  боярами  и  окольничими,  они

посылали не памяти, а указы.

     Традиционная коллегиальность управления приказами  была  ограничена:  с

1680 года имена "товарищей" главного судьи было в бумагах писать не  велено.

Тогда же имена думных дьяков было указано писать с полным отчеством,  как  и

бояр.  Наконец,  в  1680  году  Федор  Алексеевич  провел   полную   ревизию

центральных  ведомств,  а  в  следующем  году   предложил   им   представить

генеральную справку о совершенствовании законов.

     Уже при упразднении Монастырского приказа в 1677 году царь позаботился,

чтобы финансовые его дела попали в специализированную на них Новую четверть.

В 1680 году разбросанные по разным приказам финансовые дела были  объединены

в Большой казне, а поместно-вотчинные сконцентрированы в Поместном приказе.

     Седьмого  ноября  1680  года  Федор  Алексеевич  объединил   управление

военными приказами - Разрядным, Рейтарским и Иноземным (он ведал  солдатами)

в  руках  известного  военачальника  боярина  князя  Ю.А.   Долгорукова,   а

двенадцатого числа издал развернутый именной указ о  военно-административной

реформе.  Отныне  все  приказы,  кроме  названных   и   Стрелецкого   (также

управлявшегося  Долгоруковым),  теряли  военные  функции;  лишь  в   ведении

Сибирского и Казанского  приказов  оставлялись  местные  войска,  но  и  они

входили в округа, образованные по военно-окружной реформе.

                                Война и мир

     Реформа армии была связана с войной, под знаком которой шло  взросление

Федора Алексеевича и которая долго связывала его по рукам  и  ногам  в  деле

преобразований. Она была объявлена Алексеем Михайловичем Турции и  Крымскому

ханству в конце 1672 года согласно обязательствам, данным Речи Посполитой  в

союзном договоре весны того же года. Царь исходил  из  идеи  оборонительного

союза славянских и вообще христианских государств  против  османско-крымской

агрессии в Европе - и крупно просчитался.

     Напрасно инициатор войны  А.С.  Матвеев  рассылал  посольства  по  всей

Европе: Империя в союзе с Испанией, Голландией и Пруссией как раз вступила в

сражение с Францией,  Англией  и  Швецией  (1672-1679).  Польша,  на  помощь

которой  устремились  россияне,  после   разгрома   под   Каменец-Подольском

заключила с турками позорнейший сепаратный  мир  и,  хотя  ее  чрезвычайными

усилиями удалось заставить разорвать Бучачский договор (по которому  султану

уступался даже Киев!), была союзником ненадежным и опасным.

     С 1673 года кровавые бои шли на огромном фронте от  Днестра  до  Азова.

Турецкий султан лично командовал наступлением против русско-украинских войск

на Правобережье, где его форпостом был Чигирин  с  гетманом-изменником  П.Д.

Дорошенко. Крымский хан всей ордой ломился через укрепленную границу России.

В свою очередь, русские полки пробили  выход  в  Азовское  море,  в  которое

впервые вышел под  командой  прославленного  Г.И.  Косагова  построенный  на

Воронежских верфях (задолго  до  Петра)  военно-морской  флот,  и  совершали

вместе с казаками налеты на Крым.

     К воцарению Федора Алексеевича Правобережье было пустыней, на которую с

ужасом глядели гетманы-соперники П. Дорошенко и И. Самойлович  ("от  Днестра

до Днепра духа человеческого нет..."). В России имелись в наличии повышенные

налоги и постоянные экстренные поборы (при огромной недоимке),  ограниченные

мобилизационные ресурсы и распыленные на огромном фронте регулярные  войска,

из которых далеко не все были надежны.

     В октябре  1676  года  провал  курса  Матвеева  обнажился  с  ужасающей

ясностью. Польский король Ян  Собеский  заключил  с  неприятелем  сепаратный

Журавинский мир, предательски "уступив" туркам Украину и пообещав  Турции  и

Крыму военную помощь против России. Но Федор Алексеевич ("хилый, больной"  и

т. п.) уже успел принять  меры.  Четвертого  мая  1676  года  князь  Василий

Васильевич Голицын, которого государев отец  восемнадцать  лет  продержал  в

стольниках,  был  первым  в  новом  царствовании  пожалован  боярством  и  с

чрезвычайными полномочиями выехал на Украину.

     Семнадцатого октября, когда Ян Собеский  готовился  подписать  позорный

договор,  перед  Федором  Алексеевичем  и  боярами  были  брошены   клейноды

Правобережной Украины вместе с турецким бунчуком и магометанскими знаменами,

взятыми в Чигирине. Когда летом  1677  года  армия  Ибрагим-паши  подошла  к

Чигирину,   крепость   была   по   последнему   слову   техники    укреплена

инженер-полковниками  Николаем  фон  Заленом  и  Яковом  фон   Фростеном   и

оборонялась регулярными частями (помимо казачьих полков).

     Генерал- майор Трауэрнихт  блестяще  справился  с  обороной  города,  а

военачальники  ударной  армии  под  командованием  боярина  князя   Григория

Григорьевича Ромодановского в полной мере  продемонстрировали  превосходство

оружия и выучки русских солдат, рейтар, копейщиков и артиллерийских  полков.

Попытавшись воспрепятствовать переправе русских через Днепр, Ибрагим-паша  и

крымский хан потеряли убитыми двадцать человек, в том числе  своих  сыновей,

множество офицеров и мурз. Русские потери  составили  две  тысячи  четыреста

шестьдесят человек убитыми и пять тысяч ранеными.

     Отступление Ибрагим-паши от Чигирина превратилось в паническое  бегство

с бросанием артиллерии,  обоза  и  припасов.  В  сентябре  1677  года  Федор

Алексеевич, напряженно  следивший  за  военными  событиями,  мог,  казалось,

заняться  излюбленным  делом:  наградить   участников   похода   поместьями,

вотчинами и  новыми  землями,  позаботиться  о  раненых,  обеспечить  льготы

участникам военных действий.

     Государь лично  следил  за  усиленным  укреплением  Киева  и  Чигирина,

который отстраивал не знавший поражений воевода Иван  Иванович  Ржевский,  и

удовлетворился, лишь получив подробный план и описание новых  укреплений.  В

то же  время  он  вступил  в  борьбу  за  вывод  России  из  войны,  борьбу,

драматичность которой осталась неоцененной современниками и  потомками,  ибо

Федор Алексеевич, его советники и противники умели хранить тайны.

     Прежде всего, еще не получив подробного доклада о Чигиринской  кампании

1677 года, царь свернул азовский театр военных действий.  Русские  войска  и

флот ушли вверх по Дону, заключив с турецкими властями перемирие и  разменяв

пленных. Знаток польских дел  В.М.  Тяпкин  был  отправлен  на  Украину  для

консультаций относительно разрушения Чигирина, ставшего центром конфликта  с

Турцией, Крымом и Речью Посполитой.

     По истечении срока Андрусовского перемирия 1667 года, поляки  требовали

"вернуть" им Киев  и  ряд  других  городов,  занятие  же  русскими  Чигирина

(уступленного по Журавинскому миру Турции) рассматривали  как  покушение  на

свои исконные владения. Уступки Чигирина непременно требовала через крымских

послов в Москве  и  Оттоманская  Порта.  Даже  решительное  поражение  турок

(весьма гипотетичное ввиду их огромных мобилизационных ресурсов) вело лишь к

борьбе за Чигирин с Речью Посполитой.

     Среди этих неразрешимых проблем брезжил один просвет: склонность  части

турецкого руководства, под интенсивным давлением Франции, перенести войну  в

богатые земли Империи,  отложив  трудную  и  не  слишком  выгодную  войну  с

Россией.  Лично  изучив  русско-турецкие  отношения  с  1613   года,   Федор

Алексеевич отправил мирное  посольство  в  Стамбул  и  к  апрелю  1678  года

убедился, что, только сровняв Чигирин с  землей,  стороны  получат  шанс  на

выход из войны.

     О том, насколько трудно далось  такое  решение,  свидетельствует  отчет

В.М. Тяпкина. Г.Г. Ромодановский, командовавший русской армией  на  юге  уже

десятилетия, на предложения царя ответил по-военному четко: "Разорить  и  не

держать Чигирин отнюдь не  возможно,  и  зело  безславно,  и  от  неприятеля

страшно и  убыточно".  Гетман  И.  Самойлович  был  резок:  "Прежде,  нежели

разрушить Чигиринские укрепления или  дозволять  неприятелю  завладеть  ими,

пусть объявят всей Украине, что  она  великому  государю...  ни  на  что  не

потребна!"

     Приехавший вслед  за  Тяпкиным  стольник  и  полковник  А.Ф.  Карандеев

предлагал воеводе и гетману построить вместо  Чигирина  другую  крепость  на

Днепре,  но  получил  отказ.  В  свою  очередь  Ромодановский  и  Самойлович

составили два  подробных  доклада  с  доказательством  полной  невозможности

оставить Чигирин по военно-стратегическим и политическим соображениям.

     Ромодановский был вызван в Москву и  щедро  награжден,  но  не  убежден

государем, которого к тому же свалила тяжелая болезнь. Только к весне  Федор

Алексеевич пересилил недуг и 10  мая  ослепил  польских  послов  роскошью  и

величием, которое, "к удивлению присутствующих,  превосходило  его  возраст.

Царь поставил  вопрос  ребром:  командующим  чуть  было  не  назначили  В.В.

Голицына, все эти годы стоявшего  с  чрезвычайными  полномочиями  за  спиной

Ромодановского. Это означало  бы  сдачу  Чигирина,  но  победили  сторонники

Ромодановского, взявшего защиту крепости на свою ответственность.

     Двенадцатого апреля 1678  года  Федор  Алексеевич,  патриарх  Иоаким  и

Боярская дума утвердили наказ Ромодановскому.  Тот  должен  был  вступить  в

переговоры с командующим уже выступившей  огромной  турецко-крымской  армией

великим визирем Кара-Мустафой, но не  уступать  Чигирин.  Визирь  подошел  к

крепости лишь 8 июля, а главные русско-украинские силы стояли на Днепре  уже

26 июня, однако по царскому указу, дожидались незначительных подкреплений до

28 июля!

     Тем временем Федор Алексеевич, не добившись поддержки  в  Думе,  принял

все бремя решения на себя. Одиннадцатого июля 1678 года он  отдал  секретный

приказ Ромодановскому и  его  сыну  и  помощнику  Михаилу  в  случае  отказа

Кара-Мустафы от переговоров на более мягких условиях разрушить Чигирин:

     "Буде никакими мерами до покоя доступить,  кроме  Чигирина,  визирь  не

похочет, и вам бы хотя то учинить, чтоб тот Чигирин, для учинення  во  обеих

сторонах вечного мира, свесть, и впредь на том месте... городов не строить".

     "Чигиринское  сведение"   должно   быть   проведено   осмотрительно   и

остерегательно, чтобы избежать ропота "малороссийских жителей".  "А  сее  бы

нашу грамоту, - писал Федор Алексеевич, - держали у себя тайно, и никто б  о

сем нашем великаго государя указе, кроме вас, не ведал".

     Задача была труднейшей, в армии даже просочился слух,  что  командующий

получил в  десятых  числах  июля  царское  предписание  вывести  Чигиринский

гарнизон  и  взорвать  крепость,  если   нельзя   будет   удержать   ее.   В

действительности Ромодановский должен был добиться, чтобы турки  сами  взяли

Чигирин, не вызвав у казаков никаких подозрений относительно роли Москвы.

     Но  Чигирин  стоял,  несмотря  на  жесточайший  натиск   отборных   сил

Кара-Мустафы. Ромодановский решил приблизиться к городу и открыть  гарнизону

возможность ретироваться. Первого  -  третьего  августа  солдатские  дивизии

генерал-поручика А.А. Шепелева и генерал-майора М.О. Кровкова при  поддержке

корпуса думного генерала В.А.  Змеева  и  стрелецких  полков  взяли  штурмом

укрепленные Чигиринские высоты и явили свои знамена защитникам крепости.

     Однако русско-украинской армии еще до 11  августа  пришлось  безучастно

наблюдать бои за крепость, не  оказывая  чигиринцам  почти  никакой  помощи.

Вместе  убитого  ядром  И.И.  Ржевского   оборону   возглавил   неустрашимый

генерал-майор Патрик Гордон,  который  удержал  бы  замок  и  после  падения

нижнего города, если бы  его  подчиненные  не  начали  отступление,  получив

странный устный указ командующего.

     Гордон вырвался из крепости среди последних,  в  ночь  на  12  августа.

Оставшиеся в замке взорвали  пороховые  погреба,  прихватив  с  собой  более

четырех тысяч турок. Ромодановский немедленно начал отступление,  с  обычным

искусством  отразив  попытку  Кара-Мустафы  преследовать  его.  За   Днепром

командующий подал в отставку; отводом войск на зимние квартиры руководил уже

В.В. Голицын.

     Ромодановские были обесчещены, об  их  "измене"  ходили  самые  гнусные

слухи. Пятнадцатого мая 1682  года  Григорий  Григорьевич  был  разорван  на

части, защищая царский дворец от восставших  стрельцов  и  солдат;  сын  его

Михаил чудом избежал позорной смерти (и позже был обвинен Петром  в  сговоре

со стрельцами!).

     Но не только эту кровь принял на свою душу царь  Федор.  После  падения

Чигирина часть Правобережья была взята турками и татарами под  водительством

Юраски Хмельницкого,  часть  перешла  на  их  сторону  добровольно.  Войскам

гетмана Самойловича пришлось согнать  население  на  левый  берег  Днепра  и

выжечь оставшиеся города, местечки, села и деревни Правобережья.

     "Твой, великаго государя, город Чигирин турские и крымские люди взяли и

твоих Государевых людей побили, - доносили Федору Алексеевичу о  настроениях

мусульманских подданных России, - а они - де потому и будут воевать, что  их

одна родня и душа: они - де, турские и крымские, там станут  битца,  а  они,

бакирцы и тотара, станут здесь (в Приуралье и Сибири) битца и воевать".

     В 1678- 1679 годах волна восстаний и набегов кочевников прокатилась  по

всему востоку Российского государства, затронув  самые  дальние  и  северные

народы; восстановление мира было куплено немалой кровью. Однако уже  в  1678

году ценой некоторых уступок удалось продлить перемирие с Речью  Посполитой,

а 13 января 1681 года, после безуспешных  приглашений  в  антитурецкий  союз

всех европейских государств, в результате интенсивных переговоров с  Турцией

и Крымом был заключен мир.

     Время показало, что Федор Алексеевич был прав. В 1683  году  Империя  и

Польша, а затем и Венеция вынуждены были  отбиваться  от  турецко-татарского

наступления. В 1686 году  под  давлением  военных  поражений  и  собственных

союзников Речь Посполитая вынуждена была  навечно  признать  все  завоевания

России, которая вступила в антитурецкую Священную  лигу  на  самых  выгодных

условиях. Но  результаты  драматического  решения  молодого  царя  сказались

гораздо раньше, позволив реализовать целый ряд реформ.

                        Новая армия и Государев двор

     Русская армия в войне 1672-1681 годов показала свое  превосходство  над

отборными полками янычар и спаги, но Ромодановский благоразумно  использовал

в сражениях лишь ее ударные части. Драгунские  полки  на  юге  и  в  Сибири,

солдатские полки в Олонецком  крае  состояли  из  крестьян,  лишь  на  время

военных действий призывавшихся в строй. Указами Федора Алексеевича их личный

состав был возвращен в тяглые сословия.

     Более  тяжелым  балластом  армии  были  нестройные  толпы  периодически

мобилизуемого дворянства (в сотенной службе по "городам", то есть по уездам)

с военными холопами и  "даточных"  крестьян  (рекрутов).  Метод  превращения

последних  в  безопасные  регулярные  части  был  понятен:  вместо  сбора  и

перемещения к границе значительных числом, но малоорганизованных  полчищ  из

них следовало формировать и  обучать  солдатские  полки  постоянной  службы,

появившиеся в русской армии еще в 1630-х годах.

     Немедленно после решения проблемы Чигирина, с осени  1678  года,  Федор

Алексеевич, изучив  составленную  по  его  запросу  историческую  справку  о

"даточных людях", энергично занялся сбором рекрутов с дворянских владений (с

двадцати пяти дворов по человеку) и  денег  на  их  содержание  с  церковных

земель и городского населения (по рублю с двора). Мобилизации 1678-1681 года

(только в 1678 году их  было  проведено  четыре)  резко  увеличили  в  армии

удельный вес солдатских  полков,  ударной  частью  которых  были  "выборные"

(гвардейские) полки, переведенные из Соли Камской в Бутырки.

     Московские стрельцы, также хорошо показавшие себя в боях и более чем за

столетие своего существования превратившиеся в гвардию, были переформированы

в тысячные полки из старинных  "приказов"  по  пятьсот  человек  и  получили

общеармейские   звания   (головы   стали    полковниками,    полуголовы    -

подполковниками, сотники - капитанами). Они  в  первую  очередь  вооружались

ручными гранатами (оказавшимися весьма  эффективными  в  боях  за  Чигирин),

гранатометами и нарезным оружием (винтовками).

     Федор Алексеевич последовательно отстаивал интересы дворянства, отменив

указ отца о невыдаче беглых, записавшихся в ратную службу;  одновременно  он

провел в 1678-м и 1680- 1681 годах массовые сыски беглых "даточных". В  свою

очередь, дворянство должно быть исправно давать  рекрутов  и  неукоснительно

служить само. Пятнадцатого января 1679 года  царь  объявил  именной  указ  о

записи дворян в полковую службу, угрожая уклонившимся,  что  они  вообще  не

получат чинов, а 17 марта бояре приговорили, что поместья будут  оставляться

за дворянами, только если они или их дети состоят в службе.

     При этом "полковой" (действительной) службой считалась только служба  в

регулярных   полках   пограничных   разрядов:    Белгородского,    Севского,

Смоленского, Новгородского, Казанского, Тобольского, Томского, Енисейского и

новосозданного Тамбовского. В  1679  году  Федор  Алексеевич  ввел  во  всех

городах, входивших в разряды  (округа),  полноценное  воеводское  и  местное

приказное управление, за счет чего  заметно  выросло  число  приказных  изб,

придал командующим округами статус разрядных воевод,  а  окружным  приказным

избам - звание разрядных приказных изб,  то  есть  перенес  на  места  часть

функций Разрядного приказа.

     Города,  входившие  в  разряды  (в  Белгородском,  например,  их   было

шестьдесят один), делились на корпусные  или  дивизионные  (генеральские)  и

полковые (где квартировал в мирное время  один  рейтарский,  солдатский  или

регулярный казачий полк), а также крепости.

     Все виды старой "городовой" службы отменялись, созданные в  Центральной

России Московский  и  Владимирский  разряды  служили  для  комплектования  и

содержания полков приграничных округов. По военно-окружной реформе 1679 года

вся территория государства (черносошные крестьяне и  промышленники  северных

уездов  содержали  выборных  солдат)  была  организационно  приспособлена  к

регулярной военной службе.

     Всероссийский   "разбор"   военнослужащих   завершился   представлением

государю "Росписи перечневой ратным людям, которые в 1680 году  росписаны  в

полки по розрядом".  Дворянство  сотенной  службы,  городовые  приказчики  и

выборные должностные лица, городовые стрельцы, пушкари, воротники, затинщикн

были записаны в регулярные полки, причем дворяне - в конницу,  "служилые  по

прибору" - в пехоту; негодные к строевой увольнялись со службы. Одновременно

недворяне выписывались из конницы в солдаты; так же поступали и с беднейшими

дворянами, неспособными  к  службе  в  рейтарах  и  копейщиках,  -  это  был

необходимый элемент чистки дворянства от деклассированных элементов.

     Последним бастионом  старой  дворянской  армии  был  Государев  двор  и

приписанные к нему "выборные  дворяне"  из  городовой  службы.  Несмотря  на

повеление Федора Алексеевича московским дворянам и жильцам, записанным в эти

чины с 1670-1671 годов нести военную службу с прежними их  "городами",  даже

часть Государева двора не  попала  по  реформе  1679  года  автоматически  в

"регулярство".

     В "Росписи" 1680 года оказалось шестнадцать тысяч девяносто семь дворян

сотенной службы в сопровождении одиннадцати тысяч восьмисот тридцати военных

холопов - силы,  которые  могли  быть  использованы  разве  что  на  парадах

(довольно частых по случаю приема послов). Это число уже не  могло  повлиять

на боеспособность армии, но чиновная  система  Государева  двора  входила  в

острое противоречие и с новыми военными, и с дворцовыми чинами. Самому  царю

неоднократно приходилось давать генералу или кравчему дворовый чин, чтобы за

ним признали право на определенное жалование или место в церемонии.

     К тому  же  многие  дворовые  жаждали  славы,  военных  отличий,  и  их

приходилось отпускать в армию,  с  которой  они  не  сливались  и  на  новых

командиров  которой  смотрели  свысока  (полковники   помещались   в   конце

московского списка!).

     Со  свойственной  ему  последовательностью   Федор   Алексеевич   решил

унифицировать системы чинов и до  конца  изничтожить  дворянское  ополчение.

Первое ему не удалось. Правда, царь сумел унифицировать оклады дипломатов по

званиям, без различия придворных  чинов,  и  ввести  систему  наместнических

титулов для послов и командующих армиями, однако  представленный  им  проект

общей чиновной реформы на  основе  наместнических  титулов  встретил  мощное

сопротивление, возглавляемое патриархом Иоакимом.

     Подготовленная во второй половине  1681  года  своеобразная  "табель  о

рангах" из тридцати пяти степеней сводила воедино иерархии чинов  Государева

двора,  военных  округов,  высшего   гражданского   аппарата   и   дворцовых

должностей. Смерть Федора  27  апреля  1682  года,  предваренная  длительной

тяжелой болезнью, не позволила его несгибаемой воле преодолеть сопротивление

проекту, но  системе  службы  старого  Государева  двора  он  успел  нанести

смертельный удар.

     В русской армии уже четверо  дослужились  до  звания  полного  генерала

(В.А. Змеев, Г.И. Косагов,  А.А.  Шепелев  и  М.О.  Кровков),  употреблялись

винтовки, и при этом присутствовали отряды  рыцарей  в  роскошной  дедовской

броне, выезжавшие в поле со своими оруженосцами и слугами! Царским указом  с

боярским приговором князю В.В. Голицыну с товарищами  24  ноября  1681  года

было поручено  ведать  "ратные  дела"  для  приведения  российской  армии  в

соответствие  с  современными  требованиями   на   основе   опыта   новейших

европейских войн.

     "Для ратных и земских дел" созывались опытные военные  и  представители

дворянства с мест, которые первым делом предложили заставить  представителей

всех фамилий Государева двора служить "полковую службу  по-прежнему",  но  с

общеармейскими званиями, не в сотнях, а в ротах во  главе  с  ротмистрами  и

поручиками, со сведением рот  в  полки.  Затруднение  состояло  в  том,  что

представители  самых  захудалых  родов  московского   дворянства   опасались

"понизиться" в системе местнических счетов.

     Посему выборные просили государя обещать, что в  ротмистры  и  поручики

будут записываться представители всех без исключения родов  и  чтобы  больше

"никому ни с кем впредь розрядом и месты не  считаться  и  розрядные  случаи

отставить и искоренить". Хотя местничество, то есть споры из-за  старшинства

на основе примеров службы предков и  родичей,  очень  часто  отменялось  для

отдельных походов или церемоний Михаилом и Алексеем  Романовыми,  а  Федором

Алексеевичем запрещалось чуть ли не во всех случаях, боязнь  "утянуть"  свой

род в местнических счетах у дворянства была довольно сильна.

     Под предлогом  военного  усовершенствования  и  искоренения  "недружбы"

между христианами  Федор  Алексеевич  с  патриархом,  Освященным  собором  и

Боярской думой 12 января 1682 года удовлетворил просьбу выборных  и  отменил

местничество навечно; разрядные местнические книги были тут  же  сожжены,  а

Соборное  деяние  подписано  всеми  участниками  мероприятия  во   главе   с

государем.

     Деяние об отмене местничества сильно взволновало позднейших историков и

было практически не замечено современниками, в отличие от  решения  того  же

собора о кодификации дворянских родословий. Согласно  Сильвестру  Медведеву,

царь произнес на соборе обширную пламенную речь в том духе, что честь и чины

должны даваться людям по разуму и заслугам - и в  то  же  время  все  должны

занимать в обществе свои места, как органы единого дела: бояре  -  думать  о

славе и процветании государства, воеводы - бить  врагов,  воины  -  служить,

земледельцы - платить оброк...

     "Посему государь может жаловать новых людей в боярство,  не  унижая  ни

их, ни старые  роды;  родовитый  же  человек,  погубивший  "благородие"  "за

скудость ума или коею неправдою", не должен тем  самым  "низить"  весь  свой

род; родственники не отвечают за  преступление  одного.  В  Соборном  деянии

сказано конкретно, что Федор Алексеевич обещал дворянству кодифицировать  их

родословные в пяти книгах по степеням знатности.  Согласно  новому  "разряду

без мест" между 5 и 15 февраля 1682 года во исполнение этого  обещания  царь

создал Гербалную палату (позже известную под  названием  Палата  родословных

дел): ее-то работа, развернутая уже при  царевне  Софье,  вызвала  настоящий

ажиотаж среди дворян!

                         Дворяне, земли и крестьяне

     Свято  исповедуя  родовой  принцип,  Федор  Алексеевич   и   его   Дума

реализовали  его  и  в  постановлениях  о  службе,   и   в   особенности   в

поместно-вотчинном законодательстве.  Земле-  и  душевладение  было  больным

местом класса служилых  феодалов.  В  самом  деле,  по  переписи  1678  года

дворцовые владения одного Федора Алексеевича составляли  восемьдесят  восемь

тысяч крестьянских дворов, тогда как бояре, окольничие и думные дворяне  все

вместе владели  сорока  пятью  тысячами  дворов.  Еще  заманчивее  выглядели

церковные владения - сто шестнадцать тысяч четыреста шестьдесят один двор! У

патриарха было более семи тысяч дворов, тогда как самый богатый боярин  имел

четыре тысячи шестьсот дворов,  а  бояре  в  среднем  -  восемьсот  тридцать

(окольничие - двести тридцать, думные дворяне - сто пятьдесят).

     В результате смотров 1677-1679 годов Федор Алексеевич обнаружил, что на

одного дворянина и сына боярского в южнорусских городах в среднем приходится

меньше одного тяглого двора. В центральных уездах было получше, но  в  целом

земельный голод был  серьезной  угрозой  дворянству  и  фактором  социальной

нестабильности. В лучшем случае  внимание  дворянства  сосредоточивалось  на

военных захватах: стоять на краю черноземов и быть нищими в виду бескрайнего

Дикого поля из-за какой-то там турецкой или татарской опасности, -  ей-богу,

призыв к истребительной войне с агарянами падал на благодатную почву!

     В 1679- 1680 годах огромные военные силы выходили  на  исходные  рубежи

для сражений с турками и татарами, правительство вещало о военной опасности,

прикрывая свои мирные усилия. Но это был  не  просто  блеф;  армия  усиленно

использовалась для удовлетворения земельного голода  дворянства.  Ее  силами

южнее Белгородской укрепленной линии в Диком поле  была  построена  Изюмская

черта: сотни километров самых современных фортификационных сооружений. Черта

поддерживалась десятками крепостей, последнюю и самую  южную  из  которых  -

город Изюм - генерал Г.И. Косагов завершил в 1681 году.

     Граница России отодвинулась на сто пятьдесят - двести километров к югу,

совершенно  безопасными   стали   тридцать   тысяч   квадратных   километров

плодородных земель. При этом войска не понесли потерь от болезней, голода  и

прочих прелестей петровского времени, а Федор  Алексеевич,  как  справедливо

заметил С.М. Соловьев, руководил всем делом, не выходя из дворца (по крайней

мере, не отъезжая далеко от Москвы).

     Идея новой засечной черты пришла ему в июне 1678  года  после  изучения

доклада о полном развале прославленных старых  засек:  Тульской,  Веневской,

Каширской,  Рязанской  и  т.  п.  На  месте  непроходимых  лесных   завалов,

деревянных стен и валов раскинулись пашни и сенокосные  угодья  после  того,

как в 1640-х годах они оказались в далеком тылу  Белгородской  и  Сызранской

укрепленных линий, протянувшихся от Ахтырки до Симбирска.

     Поэтому, когда Разрядный приказ доложил о необходимости заделать пролом

в Белгородской черте, проделанный ханом Селим-Гиреем, Федор Алексеевич решил

построить новый участок черты по большой дуге к югу, а в  1680  году,  когда

генерал Косагов  замечательно  развил  этот  план  и  не  мог  доказать  его

стратегическую выгоду  военному  начальству,  царь  лично  поддержал  проект

прославленного полководца.

     Умение подобрать, возвысить и в  нужный  момент  решительно  поддержать

талантливых людей, отмеченное у Федора Алексеевича  еще  Г.Ф.  Миллером  (он

утверждал, что Федор выдвинул значительную часть будущих сотрудников Петра),

было,  несомненно"  более  плодотворным,  чем  собственноручное  пользование

топором и дубиной. Это хорошо почувствовало дворянство, хоть и впряженное  в

тяжелую службу, зато усердно вознаграждавшееся царем землями в Диком поле.

     Раздачу земель  на  юго-западном  рубеже  Федор  Алексеевич  начал,  по

просьбе дворян, указом от 3 марта 1676  года  и  продолжал  по  нарастающей,

сочетая с раздачей дворцовых земель (в частности, в  пределах  Белгородского

разряда),  из  которых  передал  дворянству   тринадцать   тысяч   девятьсот

шестьдесят  крестьянских  дворов.  Один  В.В.  Голицын  за  экстраординарные

заслуги как советник и доверенное лицо государя на южном рубеже получил  две

тысячи сто восемьдесят шесть дворов, став одним из богатейших  людей  страны

(в 1678 году весь его род имел три тысячи пятьсот сорок один двор).

     В результате крепостническое землевладение, укрепляемое неукоснительным

сыском беглых,  сделало  при  Федоре  Алексеевиче  решительный  шаг  на  юг.

Правительство  с  удовлетворением  отметило  "хлебное  пополнение"  -  поток

товарного зерна с юга оживлял торговлю. Изюмская  и  начатая  строительством

Новая черта от Верхнего Ломова через Пензу  на  Сызрань  (завершена  в  1684

году) способствовали резкому росту населения южнорусских земель.

     При Федоре Алексеевиче Россия не имела учреждении политического  сыска,

не говоря уже о фискалах, прокурорах и им подобных  петровских  изобретениях

(работа   Разбойного   приказа   соответствовала    названию).    Устранению

несправедливостей служил Челобитный приказ; лицо любого чина и звания  могло

жаловаться также в Расправную палату и лично  государю.  Кроме  того,  Федор

Алексеевич был  известен  склонностью  благожелательно  выслушивать  горькую

правду.

     Вместе с тем, вопреки мнению славянофилов, допетровская Россия не  была

"подрайской  землицей".  Например,  Г.И.   Косагов   так   объяснял   Федору

Алексеевичу, почему землепашцы предпочитают уходить  в  опасное  Дикое  поле

вместо поселения за валами и бастионами укрепленных черт: "Люди не пребывают

же от воеводцкого крохоборчества - без милости  бедных  людей  дерут".  Царь

отлично знал, что воеводы грабят и воруют, а приказные живут в  основном  на

взятки. Например, когда на Рождество 1677 года  руководители  ряда  приказов

отказались принять (и одарить) ходивших в сочельник  со  славлением  царских

певчих, царь объявил дьякам, "что они учинили то дуростию своею негораздо  -

и такого  безстрашия  никогда  не  бывало!...  И  за  такую  их  дерзость  и

безстрашие быть им в приказах безкорыстно и никаких почестей и поминков ни у

кого ничего ни от каких дел не иметь. А буде кто чрез сей его государев указ

объявится хотя в самом малом взятке  или  корысти  -  и  им  быть  за  то  в

наказаньи". Словом: "Чтоб ты жил на одну зарплату!"

     Не следует, конечно, причислять царя Федора к ангельскому  лику.  Когда

крепостные решили, что с построением Изюмской черты "велено им,  крестьянам,

дать свобода, и выходить им из-за помещиков своих и вотчинников сентября  До

1 числа 190 (1680) году", государь распорядился конкретно: толпы  ринувшихся

к границе крестьян остановить военной силой, "воров переимать всех", по двое

от каждой группы повесить, остальных бить кнутом.

     Между тем он был сам виноват в том, что  крестьяне  решили,  "будто  по

твоему, великого государя, указу дана им воля и  льгота  на  многие  годы!".

Слишком часто и слишком убедительно апеллировал он к идеям "общего блага"  и

"все народной пользы" в грамотах и указах, объявлявшихся  в  каждом  городе,

селе и деревне необъятного Российского государства.

                        Местное управление и налоги

     Испокон веков россиянин страдает от двух напастей: великого изобилия  и

разнообразия  властей  и  неуклонного  стремления   государства   различными

способами ободрать его как  липку.  Федор  Алексеевич  указал  ликвидировать

многообразие местных властей и налогов, количественно сократив последние.

     Царь, несомненно, надеялся найти отклик в сердцах россиян:  "В  городех

быть одним воеводам, а горододельцом,  и  сыщиком,  и  губным  старостам,  и

ямским прикащиком, и осадным, и пушкарским, и засечным, и у житниц  головам,

и для денежнаго и хлебнаго сбору с Москвы присыльщиком  -  не  быть!"  Чтобы

подданные не  кормили  этакую  ораву  властей,  их  функции  велено  "ведать

воеводам одним, чтоб  впредь  градским  и  уездным  людем  в  кормех  лишних

тягостей не было".

     Федор Алексеевич специально  давал  народу  выплеснуть  эмоции:  губные

избы, которые можно было бы использовать,  было  указано  "во  всех  городах

сломать", а все бывшее начальство (кроме подьячих) - "написать  в  службу...

кто в какую пригодится". Кормиться воеводский аппарат должен  был  от  услуг

населению (судные и прочие пошлины и "нескладные доходы"), причем содержание

самого   воеводы   (получавшего   по   чину   государево    жалованье)    не

предусматривалось: плакала старинная система "кормлений"!

     К этому указу царь шел давно. В 1676 году он  именным  указом  запретил

воеводам и местным приказным людям "ведать" денежные сборы  с  таможенных  и

кружечных дворов, поскольку головы и целовальники, которые  "денежную  казну

собирают мирским выбором за  верою",  объяснили  недобор  косвенных  налогов

"воеводскими налогами и приметами". В 1677 году Федор Алексеевич  специально

выступил против разных способов "приметываться":  запретил  воеводам  менять

выборных голов и целовальников, сажать их в тюрьму, загружать поручениями  и

т. п.

     Однако  введение   воеводского   единовластия   было   невозможно   без

радикальной финансовой реформы, лишавшей воевод "кормления". Поэтому-то указ

от 27 ноября 1679 года  объявлялся  вместе  с  указом  о  полном  управлении

длинного списка  денежных  налогов,  "которые...  платили  наперед  сего  по

сошному письму в  розных  приказех  и  сверх  того  по  воеводским  прихотям

(так!)". Все было велено из-за тягости для населения "оставить и  впредь  до

валовых писцов... не сбирать".

     Федор Алексеевич исходил из верной оценки новой социально-экономической

ситуации, когда большая часть  производительного  населения  не  владела  ни

землей, ни угодьями,  подлежавшими  обложению  по  сошному  письму.  Валовое

(сплошное) описание  Российского  государства,  задуманное  в  1677  году  и

выполненное  к   осени   1679   года,   позволило   перейти   на   подворное

налогообложение, охватившее государственным "тяглом" и бобылей, и  задворных

кабальных и добровольных  людей,  и  монастырских  "детенышей",  и  сельских

ремесленников.

     Суть реформы сводилась к  тому,  чтобы  вместо  многочисленных  налогов

(которые надо было платить разным чиновникам и в разные московские  приказы)

собирать один - стрелецкие деньги, разверстывая установленную  поуездно  (об

этом просили общины) сумму платежей по дворам - "по животам и по  промыслом"

их владельцев. При этом царь простил все старые недоимки и  снизил  оклад  в

целом!

     Царь вполне сознавал, что потрясает основы (когда  это  у  нас  снижали

налоги?), и делал это в высшей степени публично. По всей стране объявлялось,

что государь не просто изменил  систему  обложения,  а  велел  "польготить",

брать "с убавкою", "чтобы им (налогоплательщикам) в том  лишние  волокиты  и

убытков не было". Федор Алексеевич ратовал за справедливость раскладки сумм,

"чтобы богатые и полные люди пред бедными в льготе, а бедные перед  богатыми

в тягости не были".

     В грамотах каждому уезду подробно  излагалось,  сколько  брали  налогов

раньше и насколько (в целом и на  один  средний  двор)  новый  налог  меньше

именно по данному уезду,  сколько  его  жители  задолжали  казне  и  сколько

недоимки царь простил, "чтоб наше великого государя жалованье  и  милостивое

призрение... было ведомо".

     Поскольку в части уездов налог брали хлебом, а насчет  обмера  сборщики

всегда были горазды,  Федор  Алексеевич  ввел,  велел  изготовить  в  нужном

количестве и внедрил в практику "торговую таможенную орленую  (то  есть  под

печатью) меру" из меди. Но уж тем, кто не оценит этих милостей и не выплатит

в срок  и  полностью  налог,  государь  обещал  "великую  опалу  и  жестокое

наказанье безо всякие пощады".

     Учитывая, что Стрелецкий приказ, куда должен был стекаться новый налог,

возглавлял  боярин  князь  Ю.А.  Долгоруков,  среди  полководческих   деяний

которого не последнее место занимал разгром восстания  Разина,  угроза  была

реальна. Новая недоимка быстро нарастала, но Федор Алексеевич вновь,  прежде

чем  по  доброй  старой  традиции  возопить  "Запорю!"  и  "Разорю!",  решил

разобраться в ее причинах.

     В результате совещания с гостями (сословной группой богатейших  купцов)

после трудной и драматичной борьбы в "верхах" появился  царский  указ  от  5

сентября 1681 года. Вопрос о налогообложении был представлен на рассмотрение

самим налогоплательщикам: комиссии московских купцов и собору "двойников"  -

выборных  представителей  по  двое  от  каждого  уездного   города.   Федору

Алексеевичу удалось отстоять свою налоговую  политику,  хотя  сбалансировать

бюджет во время войны можно было лишь чрезвычайными мерами.

     Уже с весны 1678 года  пустая  казна  потребовала  экстренного  налога,

вводившегося царскими указами "по совету" с патриархом и  по  "разговору"  с

боярами, "на избавление св. Божиих церквей  и  для  сохранения  православных

христиан... против наступления турского  султана".  С  дворцовых  (царских),

церковно-монастырских и частновладельческих крестьян (за исключением  земель

воевавших дворян) брали по полтине с двора, а  с  купцов,  промышленников  и

горожан - десятую деньгу со стоимости имущества!

     Сборы проводились ежегодно, причем полтинный  налог  государь  требовал

выплатить "за крестьян своих" их владельцам -  и  сам  платил  за  дворцовые

села. С задержавших выплату  духовных  лиц  Федор  Алексеевич  грозил  взять

вдвое, а дворян, которые, имея средства, "возьмут с крестьян своих",  обещал

отправить в действующую армию! Кроме  того,  экстренно  собирали  подводы  с

проводниками и деньги на лошадей под артиллерию и обоз.

     Казна выскребалась до дна: ведь регулярная армия  требовала  жалованья,

вооружения и снаряжения,  припасов  и  продовольствия.  В  1680  году  Федор

Алексеевич провел генеральную ревизию всех приходо-расходных  дел  приказов,

требуя и даже  прося  "очистить"  в  текущем  году  всю  массу  накопившихся

недоимок, а в 1681 году указал каждую найденную копейку  прямо  "отсылать  в

Розряд на дачу в... жалованье ратным людям".

     Не без пользы для  вразумления  сторонников  войны  царь  в  1680  году

потребовал от всех чинов Государева двора вернуть казне долги, взятые еще до

1676  года,  и  выплатить  поруки  за  неисправных  подрядчиков  и   "винных

уговорщиков", за которых придворные много, лет безнаказанно ручались. Верный

Д.М. Башмаков  составил  в  Печатном  приказе  сводную  ведомость  о  долгах

всероссийского дворянства по всем нейтральным  ведомствам:  их  велено  было

выплатить под угрозой конфискации "животов" и имений.

     Острая нужда в  наличных  вынудила  царя  ввести  откупа  на  косвенные

налоги, дававшие основную прибыль. В 1679/80 финансовом году,  например,  из

прихода в один миллион двести двадцать тысяч триста шестьдесят  семь  рублей

пятьдесят три процента  дали  таможенные  и  кабацкие  сборы,  сорок  четыре

процента - прямое обложение и две  целых  семь  десятых  процента  -  мелкие

пошлины (шестьдесят два и две десятых процента расходов ушло на армию).

     Продажа водки и без откупов столь повреждала нравы, что в 1678/79  году

патриарх Иоаким предложил голов и целовальников "к вере не приводить" -  все

равно своруют, лучше ужесточить контроль и  наказания,  но  не  губить  души

заведомо ложной клятвой.  "А  бояре  говорили:  и  за  верою  у  голов  и  у

целовальников  было  воровство  многое,  а  без  подкрепления  веры   опасно

воровства и больше прежняго!"

     Присягу отменили, в кабаках, конечно, "объявилось воровство многое,  но

недостачу выборные объясняли конкуренцией откупщиков,  буквально  обложивших

кабаками  окрестности  городов  (куда  их  не  пускали).  Немедленно   после

заключения мира с Турцией и Крымом откупа были отменены и экстренные  налоги

отставлены. Вскоре Федор Алексеевич по просьбе "посадских и  уездных  людей"

простил все недоимки 1676-1679 годов.

     Сниженный прямой налог выстоял, и царь сделал новый шаг, обратившись  к

собору "двойников" с вопросом: "Нынешний  платеж...  платить  им  вмочь  или

невмочь,  и  для  чего   невмочь?"   Выслушав   ответы,   Федор   Алексеевич

девятнадцатого декабря 1681 года вообще простил все недоимки, еще раз снизил

общую сумму обложения и  подробно  разъяснил  льготы  для  каждого  уезда  в

грамотах.

     Основанием для снижения налога стал перерасчет расходов  на  содержание

армии в мирное время. Сумму распределили по десяти разрядам в соответствии с

экономическим развитием каждого  района,  чтобы  в  глухих  углах  брать  от

восьмидесяти  копеек   до   одного   рубля   с   двора,   а   в   крупнейших

торгово-промышленных центрах - свыше двух рублей с двора. Совершенствуя сбор

косвенных  налогов,  Федор  Алексеевич  добился  огромного  роста   казенной

прибыли, используя выборных голов и целовальников, но сознавая,  что  служба

"за верою" является тяжелой повинностью для тех кто не ворует.

     Уравнению казенных повинностей был посвящен второй  вопрос  государя  к

собору "двойников", повторенный в указе от 11 декабря 1681 года,  поручавшем

возглавить собор  Б.В.  Голицыну.  Как  обычно,  Федор  Алексеевич  требовал

принятия решения на основе полной справки о повинностях по всему государству

и указывал, что предложения должны быть направлены на то, "чтоб всем по  его

государскому милостивому рассмотрению служить  и  всякие  подати  платить  в

равенстве и не в тягость".

     Незамедлительно после смерти государя, 6 мая 1682 года, "двойники" были

без дела распущены  по  домам.  Даже  В.В.  Голицын,  который  с  наибольшим

основанием может считаться советником Федора Алексеевича,  сделавшись  после

его смерти главой  правительства  и  канцлером,  не  продолжил  ни  это,  ни

какое-либо другое реформаторское начинание, касающееся тяглецов.

                        Межевание владений и епархий

     Боярская дума, значительно усилившая свою власть при  малолетних  царях

Иване и Петре, оставила в стороне вопрос  о  генеральном  межевании  земель,

столь занимавший ее и дворянство в целом в царствование Федора. Оказывается,

и здесь "хилый, больной" государь был инициатором. Уже  в  1677  году  Федор

Алексеевич, буквально осаждаемый дворянскими челобитными,  послал  на  места

межевщиков, а вслед за ними  чиновников  для  наказания  дворян,  казаков  и

крестьян, кои, "скопясь многолюдством, бунтом со всяким  ружьем"  бились  на

межах.

     Новое решение о межевании было принято царем и Думой в 1679  году,  еще

одно - в 1680 году. Вновь, в четвертый раз обещая провести  межевание,  царь

отмечал, что даже среди высшего слоя его двора  при  разграничении  владений

"чинятся меж собою бои  и  грабеж,  а  у  иных  и  смертные  убойства":  для

межевания в Московском уезде пришлось разработать "дополнительные  статьи  к

наказу писцам".

     Выезд писцов  на  границы  владений  был  едва  ли  не  опасней  штурма

Чигиринских высот: не прибьют, так наверное оклевещут! Царь  запретил  отвод

межевщиков и обвинение их по любой статье Уложения (вплоть до  покушения  на

государево здоровье): лишь в случае, если будет доказано неправое межевание,

у писца отбирали половину поместий и вотчин -  и  столько  же  отнималось  у

хозяина, обвинившего  писца  неверно;  половина  владений  в  обоих  случаях

оставлялась женам и детям.

     Правительство долго еще пыталось пресечь "бой,  и  грабеж,  и  смертное

убийство" при межевании и определить  его  правила,  но  тщетно.  Утомившись

уговаривать  помещиков,  Федор  Алексеевич  решил  споры  демократично:   из

собравшихся "для  ратных  и  земских  дел"  дворянских  представителей  были

сформированы  две  команды  под   предводительством   молодых   честолюбивых

князей-соперников   Ивана   Голицына   и   Андрея   Хованского,   критически

рассмотревшие статьи писцового наказа 1681 года.

     Результаты были доложены Боярской думе, принявшей большинство поправок,

поскольку соперничающие команды отразили самые  общие  интересы  дворянского

сословия. Внеся свои поправки, Дума всего за два заседания 7 и 17 марта 1682

года приняла удовлетворившие всех правила  межевания.  Но  без  воли  Федора

Алексеевича реализовать их не удалось.

     Важная  поправка  к  наказу  межевщикам  касалась  вотчин   монастырей,

полученных ими после Уложения 1649 года, запрещавшего принимать  по  вкладам

или покупать к монастырским владениям новые  земли.  Дворяне  потребовали  и

бояре согласились, что такие вотчины подлежат конфискации. Одного этого было

достаточно, чтобы патриарх Иоаким невзлюбил молодого государя,  несмотря  на

то, что в чине  своего  венчания  на  царство  Федор  Алексеевич  отвел  ему

выдающееся место и позже шел на многие уступки.

     В самом деле - если государь позволил патриарху распоряжаться при своем

венчании на царство, то только в связи с тем, что в  1676  году  впервые  на

высшем официальном уровне  утверждалась  формула  Российского  православного

самодержавного царства. Если Федор Алексеевич поддерживал борьбу  Иоакима  с

расколом, то он же, невзирая на недовольство патриарха, настойчиво добивался

(и добился) возвращения из ссылки Никона.

     В отношениях с Церковью Федор  Алексеевич  строго  придерживался  буквы

закона (особенно в вопросе о землевладении) и интересов казны  -  вплоть  до

таких мелочей, как запрет духовным лицам пользоваться ямскими  подводами  на

Сибирской дороге: их - де и чиновникам не хватает. Царь, разумеется, украшал

церкви, выкупал христианских пленных и  проводил  весьма  много  времени  на

многочисленных торжественных церковных церемониях.

     Не меняли несколько  напряженные  отношения  с  высшим  Духовенством  и

экстраординарные  успехи  Федора  Алексеевича  в  христианизации  российских

подданных.  Метод  царя  был  прост.  В  1680  году  он   пожаловал   группу

крестившихся татар в князья и стольники, дал поместные  и  денежные  оклады,

простил повинности и провинности (вплоть до дезертирства).  Пример  оказался

заразителен. В 1681 году мусульмане "и иных вер иноземцы многие" от Поволжья

до Дальнего Востока крестились так дружно, что не хватало денег  на  обычные

подарки новокрещеным и приходилось расплачиваться льготами.

     Начало  массовой  христианизации  позволило  принять  особые   меры   к

упорствующим в иноверии,  запретив  им  владеть  вотчинами  и  поместьями  с

христианским  населением.  При  этом   крестьянам   (например,   мордовским)

предлагалось креститься и таким образом освобождаться от помещиков.  К  зиме

1682 года последним единичным нехристям было  объявлено,  что  не  "познавше

веру" до 25 февраля навечно лишатся дворянства, но таких оставалось мало.

     По мнению царя,  закрепление  результатов  христианизации  и  борьба  с

раскольниками (которые дошли до того, что разбрасывали "воровские письма  на

смущение народа" с Ивановской колокольни) требовали решительного  укрепления

церковной иерархии: на необъятное пространство страны приходилось  вместе  с

патриархом  всего   семнадцать   архиереев   (девять   митрополитов,   шесть

архиепископов и один епископ). К  осени  1681  года  Федор  Алексеевич  имел

тщательно разработанный проект епархиальной реформы.

     Государь исходил из  того,  что  "заблуждения  староверов  и  иноверцев

коренятся в невежестве,  а  неспособность,  подчас  и  нежелание  приходских

священников  противостоять  мнению   паствы   проистекает   от   недостатков

церковного управления. Обширности и славе Российского государства, его  роли

оплота   истинного   христианского   благочестия   во    вселенной    должна

соответствовать великая Церковь, в которой патриарху, как наместнику Христа,

подчиняется  двенадцать  митрополитов  (наподобие  апостолов)  и   семьдесят

архиепископов и епископов (шестьдесят из последних - через митрополитов).

     Проект     епархиальной     реформы     предусматривал     соответствие

административному  делению  государства,   чиновной   реформе,   результатам

подворного описания и изучения движений староверов, предусматривал источники

содержания и подчинение каждой епископии. Однако патриарх  долго  откладывал

рассмотрение проекта и только 15октября, в ответ  на  письменное  требование

Федора Алексеевича, обещал представить его Церковному собору.

     Вместо этого в  ноябре  1681  года  проект  был  обсужден  и  отвергнут

собранием  высшего  духовенства,  -  в  нем  участвовали  даже  архимандриты

крупнейших монастырей, которые могли бы претендовать на  епископский  сан  в

новых  епархиях.  Архиереи  не   пожелали   пойти   навстречу   политическим

потребностям государства, сократить свои не поддающиеся управлению  огромные

и беспорядочно расположенные  епархии,  раствориться  среди  десятков  новых

архиереев.

     Царю  было  прямо  заявлено,  что  установление  иерархии  митрополита,

архиепископов и епископов невозможно "для того, чтоб во архиерейском чине не

было какого церковнаго разногласия и  меж  себя  распри  и  высости".  Федор

Алексеевич дважды сокращал проект, в  результате  чего  от  прежнего  списка

осталось  семь   архиепископов   и   двадцать   епископов   при   двенадцати

митрополитах, но и этот вариант, уже оформленный указом, не  прошел.  Нехотя

духовенство  согласилось,  не  меняя  ничего  по   сути,   учредить   четыре

архиепископии и семь епископий, a также повысить сан епископа Вятского.

     Федор Алексеевич столкнулся с полным неприятием своих убеждений. Вместо

решения многочисленных поднятых царем проблем с помощью убеждения, разумного

просвещения   и   благотворительности,   архиереи    предлагали    расширить

монастырские тюрьмы и елико возможно  более  ужесточить  по  духовным  делам

"градской суд", "прещение и страх по градским законам", действия  "караулов"

и воинских команд. Провалив епархиальную реформу, Иоаким постарался и  новую

систему чинов представить как попытку расчленения страны между аристократами

в духе Речи Посполитой.

     Но даже смертельно больной Федор Алексеевич не сдавался. С февраля 1682

года по свою  кончину  он  заставил  Духовенство  учредить  несколько  новых

епархий и повысить статус старых,  считая  реформу  утвержденной.  Поскольку

архиереи, невзирая  на  вред,  наносимый  борьбе  с  расколом,  отказывались

признавать умершего Никона  патриархом,  царь  демонстративно  лично  принял

участие  в  его  погребении,  приказал  поминать  как  патриарха  и  добился

реабилитации Никона от Собора восточных патриархов.

                        Просвещение и попечительство

     Глубокое   расхождение   с   Иоакимом   и   возглавляемыми   патриархом

"мудроборцами" коренилось в европейском образовании Федора Алексеевича.  Как

и его старший, рано умерший брат Алексей, он, помимо  воспитания  у  обычных

учителей, приобрел знание языков и "семи свободных мудростей" у  выдающегося

славянского  просветителя  Симеона  Полоцкого.  Личная  библиотека  государя

(помимо доступной ему библиотеки русских царей) свидетельствует о его тесных

связях с лучшими русскими и украинскими писателями-учеными того времени и  о

хорошем знакомстве с западноевропейской литературой.

     Быт государя был заполнен полезными занятиями не менее, чем его рабочие

часы. Он много читал, получая дарственные экземпляры  на  разных  языках  от

авторов и выписывая новые  книги.  Сам  Федор  Алексеевич,  по  словам  В.Н.

Татищева,  "великое  искусство  в  поезии  имел  и  весьма  изрядные   вирши

складывал"; также и "к пению был великий охотник", имел обширную музыкальную

библиотеку, довел до совершенства придворную капеллу и  одобрил  переход  со

старых крюковых на европейские линейные ноты.

     Любители музыки хорошо  знакомы  с  его  песнопением  "Достойно  есть".

Возможно, Федор Алексеевич оставил след и в  инструментальной  музыке  -  по

крайней мере клавикорды, орган и другие "струменты" были в  его  комнатах  с

раннего детства. Станковой живописью придворных художников  были  увешаны  в

его царствование  чуть  ли  не  все  помещения  Кремлевского  и  пригородных

дворцов: царь умел ценить и вознаграждать труд мастеров и сам  имел  дело  с

красками, заказывал определенные сюжеты и композиции.

     Сильвестр Медведев  пишет  и  многочисленные  упоминания  в  документах

подтверждают, что царь проявлял глубокий интерес к работе мастеров Оружейной

и мастерских палат в самых различных областях ремесленного "художества".

     Показателем уровня его занятий науками и искусствами служит  знаменитое

"Учение  историческое":  выраженное  в.  форме  указа   Федора   Алексеевича

изложение  основных  принципов  создания  совершенно  необходимого,  по  его

мнению, печатного курса русской  истории.  "Учение",  опираясь  на  античную

традицию   (со   ссылками   на   Геродота,   Фукидида,   Платона,   Дионисия

Геликарнасского, Полибия, Цицерона, Тацита и др.),  утверждает  определяющее

значение исторических знаний для общества в  целом  и  развития  всех  наук,

вплоть до богословия: "во всех делах,  искусствах  и  учениях  свободных,  в

которых история молчит, великое неисправление видится и несовершенство".

     Критическая, правдивая история России, гласит "Учение", необходима  "ко

всенародной пользе" россиян и народов всего мира; она должна быть создана на

самом современном методическом и историософском уровне. Изложивший пожелания

Федора Алексеевича автор "Учения" заметил, что эти  указания  -  лишь  часть

общего стремления государя народ свой "приукрасити всякими добродетельми,  и

учениями, и искусствами, прославити не токмо нынешние российские народы,  но

и прежде бывших славных предков своих".

     Просвещение, университетское (или, как тогда  говорили,  академическое)

образование понималось Федором Алексеевичем  как  важнейшая  государственная

потребность, однако, в отличие от Петра,  он  считал  необходимым  опираться

прежде всего на национальные научные кадры. В 1677 году, лично переговорив с

вернувшимся  из  негласной  ссылки   лучшим   учеником   Симеона   Полоцкого

Сильвестром Медведевым,  государь  убедился,  что  нашел  себе  необходимого

помощника.

     При содействии царя Медведев стал  вторым,  после  Полоцкого,  лицом  в

Заиконоспасском  монастыре,  справщиком  Печатного  двора  и   руководителем

новосозданной Федором Алексеевичем светской бесцензурной Верхней типографии,

имевшей всего вдвое  меньшую,  но  более  современную,  чем  Печатный  двор,

полиграфическую  базу.  Светские  книги  Верхней  типографии  были  прокляты

патриархом Иоахимом, а в 1679  году  борьба  просветителей  и  "мудроборцев"

обострилась до предела: в  России  и  за  границей  прошел  слух  о  твердом

намерении царя открыть в Москве университет.

     Консерваторы, при поддержке московского  и  иерусалимского  патриархов,

немедленно призвали  уничтожить  в  России  все  книги  на  латыни  -  языке

европейской науки, чтобы "пламень  западного  зломысленного  мудрования"  не

спалил  исконное  благочестие.  В  крайнем  случае  они  допускали  духовное

обучение по-гречески. В противовес открытой Медведевым на средства  государя

Славяно-латинской гимназии они завели Типографскую славяно-греческую  школу,

призванную оградить любознательных от светской науки. Однако  царь  не  внял

убеждениям духовенства и утвердил в начале 1682  года  "Привилей  Московской

Академии".

     Документ подчеркивал, что  забота  о  просвещении  -  одна  из  главных

обязанностей   государя,   именно   науками   "вся   царствия    благочинное

расположение,  правосудства  управление,  и  твердое  защищение,  и  великое

распространение приобретают!". Руководствуясь идеей  "общей  пользы",  Федор

Алексеевич утверждал учреждение Академии для  изучения  всех  гражданских  и

духовных наук: от грамматики, поэтики  и  риторики  до  диалектики,  логики,

метафизики, этики, богословия, юриспруденции "и прочих всех свободных наук",

принятых в университетах, на русском, латинском и греческом языках.

     Академия должна была управляться  советом  преподавателей  во  главе  с

"блюстителем", иметь финансовую и юридическую автономию (даже по обвинению в

убийстве студента нельзя было арестовать  без  санкции  блюстителя).  К  ней

приписывались доходы с дворцовых земель, ей передавалась  бесценная  царская

библиотека. В  студенты  допускались  представители  всех  сословий,  бедные

получали стипендии и освобождались от преследования за долги родителей.

     Главное  же  -  выпускники  Академии  получали  преимущественное  право

(наряду с представителями знатнейших родов  и  лиц,  совершивших  выдающиеся

подвиги) на занятие высоких  государственных  должностей  в  зависимости  от

успехов в учебе: царь обещал каждому "приличные чины их разуму".

     Одновременно государь озаботился развитием прикладных наук,  техники  и

ремесел, сознательно стремясь преодолеть техническое  отставание  страны  от

промышленно  развитых  стран.  Во  избежание  ненужной  борьбы  с  косностью

старшего поколения царь приказал собирать в казенные  приюты  детей-сирот  и

детей  убогих  родителей  (нищих,  калек,  престарелых,   преступников).   В

зависимости  от   способностей   их   следовало   учить   либо   математике,

"фортификации  или  инженерной  науке",  архитектуре,  живописи,  геометрии,

артиллерии, либо  -  делу  шелковому,  суконному,  золотому  и  серебряному,

часовому, токарному, костяному, кузнечному, оружейному.

     Таким образом, вместо будущих тунеядцев страна  получала  бы  солидных,

зажиточных граждан, не тратилась бы на  приглашение  иноземных  специалистов

(из которых "многие в тех науках не совершенны") и постепенно  вместо  ввоза

товаров перешла бы к экспорту  собственных  изделий:  "и  так  бы  богатства

множились".  Забота  о.  богатстве  подданных,  столь  ярко  проявившаяся  в

фискальной политике Федора Алексеевича, подтверждается его мерами по  защите

и упорядочению русской торговли и  промышленности,  включая  поиск  полезных

ископаемых, совещаниями  с  купечеством  о  заграничной  торговле  и  т.  п.

деяниями.

     Поддерживая производителей товаров, государство должно было  заботиться

об инвалидах войны и вообще  обо  всех  "бедных,  увечных  и  старых  людях,

которые никакой работы работать не могут... приюту себе не имеют, - и должно

по смерть их кормить". Указ о сиротах  содержал  конкретные  распоряжения  о

строительстве богаделен в Знаменском монастыре в Китай-городе и на Гранатном

дворе  за  Никитскими  воротами,  рассчитанных  на  тысячи  человек  и   под

присмотром Аптекарского приказа!

     Указ разъяснял, что  царь  рассчитывает  устроить  таким  образом  всех

нетрудоспособных в стране - а значит, очистить  улицы  от  заразы  и  воров,

которые не смогут более скрываться в обличий  нищих.  Первые  богадельни  он

строил на свои средства, но призывал всех граждан жертвовать на общеполезное

дело. Он выносил этот вопрос и на совещание с духовенством, но был  встречен

холодно.

     Принятие такого указа было бы нелепым, если бы предварительно в  1679-м

и 1680 годах Федор Алексеевич не отменил членовредительные казни  (отсечение

ног, рук, пальцев): отныне виновные ссылались в  Сибирь  с  семьями,  причем

дети старше трех лет могли не ехать в ссылку.

                         Жизнь и смерть реформатора

     Активное милосердие и неуклонное стремление опираться  на  национальные

кадры составляют заметное различие во взглядах Федора и Петра. Старший  брат

отнюдь не отторгал иноземцев  -  именно  в  его  царствование  прославились,

например, генерал-майоры Афанасий Трауернихт  и  Патрик  Гордон,  полковники

Грант, Россворм и Верст, западноевропейские  инженеры,  мастера,  художники;

даже авантюрист Франц Лефорт нашел себе местечко на службе.  Но  их  опыт  и

знания царь использовал для обучения россиян, добиваясь, чтобы те  превзошли

учителей, как это стало с первыми генералами.

     Было у братьев и немало родственных черт: энергий, неспособность сидеть

без  дела,  стремление   вмешиваться   во   все   и   вся,   стиль   указов,

гипертрофированная склонность  к  регламентации  жизни  подданных.  Уже  при

венчании на царство Федор Алексеевич велел всем явиться в золотой одежде,  а

ненарядно одетых - гнать в темный угол между Столовой и Сборной палатами.  В

дальнейшем он беспрерывно распоряжался, как должны выглядеть "золотчики",  а

в 1680 году издал роспись, в  какие  дни  года  носить  при  дворе  золотую,

бархатную  или  шелковую  одежду,  причем  нарушителей  гнали  с  церемоний.

Наконец, в октябре 1681 года  вместо  старинной  одежды  (ферязей,  охабней,

однорядок и т. п.)  мужчинам  и  женщинам  велено  было  носить  европейское

короткое платье. Этот указ был быстро внедрен,  поскольку  в  старой  одежде

стрельцы не пускали в Кремль - а кто же хотел удалиться от двора!

     Царь то  запрещал  являться  в  Кремль  на  извозчиках,  то  определял,

сколько, кому и когда впрягать лошадей  в  кареты  и  сани,  то  отговаривал

младших придворных сходить с лошадей и кланяться в землю перед  боярами,  то

регламентировал дуэли (искоренить их даже в Кремле он был не  в  силах),  то

серчал на толчею в Столовых сенях, то измышлял правила прохода разных  чинов

во дворец...

     Федор учредил под  контролем  приказа  Каменных  дел  единые  меры  для

кирпича и белого камня, причем для проверки  велел  кирпичникам  ставить  на

каждом десятом кирпиче личное клеймо. Но если Петр при каждом удобном случае

стремился  заглянуть  в  карман  подданных,  то  Федор,  указав  строить   в

Китай-городе только каменные здания, выдал всем хозяевам десятилетнюю  ссуду

на строительство и многим простил этот долг.

     В.Н.Татищев, писавший уже в послепетровские времена  о  затеях  Федора,

видел в этих невозвратных ссудах сплошное разорение казны, тогда как старший

брат Петра усматривал прибыль в увеличении зажиточности подданных, защите от

пожаров, возросшей красоте и  величии  своей  столицы.  Великолепием  своего

дворца и столицы царь с успехом потрясал воображение иностранцев,  что  было

немаловажно, так же как и организованная им при своем венчании  сакрализация

самодержавной власти (он даже миропомазался, вопреки традиции, в алтаре, как

архиерей).

     Однако Федор Алексеевич знал меру, как свидетельствует указ от  8  июня

1680 года,  интересно  раскрывающий  характер  государя.  Царь  рассердился,

узнав, что придворные в челобитных стали уподоблять его Богу: "И то слово  в

челобитных писать непристойно... а если кто впредь дерзнет так  писать  -  и

тем за то от него... быть в великой опале!" Тут, вполне в духе Петра,  мысль

его перескочила на иную тему: являются к нему во дворец из домов,  где  есть

заразные больные, - сие есть "безстрашная дерзость...  и  неостерегательство

его, государева, здоровья". Лучше бы поздравляли  с  праздником  и  здоровья

желали, а не Богу уподобляли.

     Читатель знает Петра I как жизнерадостного кутилу, а соцарствовавшего с

ним Ивана - как аскета-богомольца. Федор сочетал в  себе  эти  качества  без

крайностей. Он неукоснительно  исполнял  царские  обязанности  на  церковных

церемониях, но мысли его не всегда возносились при этом к небу.  Мы  помним,

как на богомолье в Соловецкой пустыни он развлекался стрельбой из лука. А  в

1679 году на крестном ходе он углядел в толпе зрителей девушку,  был  сражен

наповал, но по привычке к  быстрым  решениям  реагировал  мгновенно:  шепнул

постельничему И.М. Языкову узнать, кто такова.

     Языков проследил, разузнал и доложил: дочь смоленского шляхтича  Агафья

Симеоновна  Грушевская,  живет  в  доме   тетки,   жены   окольничего   С.И.

Заборовского. Царь  Федор  послал  Языкова  в  дом  познакомиться  с  семьей

поближе, а вскоре велел объявить Заборовскому, "чтоб он ту  свою  племянницу

хранил и без указа замуж не выдавал". Намерение  государя  жениться  вопреки

вековечным  правилам  повергло  родню  в  шок,  Милославский  даже   брякнул

по-русски прямо: "Мать ея и она в некоторых непристойностях известны!"

     Федор поверил, впал  в  тоску,  кушать  перестал,  но  преданные  слуги

уговорили его проверить слова дяди. И.М. Языков и А.Т. Лихачев  (воспитатель

царевича Алексея Алексеевича) поехали к  Заборовскому  и,  ужасно  смущаясь,

вопросили "о состоянии" невесты. Все "уставили бороды"  и  задумались,  "как

стыд о таком деле девице говорить", однако Агафья Симеоновна вышла к  гостям

сама и сказала напрямик, "чтоб оне о ея чести ни коего сомнения не  имели  и

она их в том под потерянием живота своего утверждает"!

     Царь вновь поверил в счастье,  прогарцевал,  направляясь  со  свитой  в

Воробьево, мимо дома Заборовских, узрев свою милую в "чердачном  окошке",  и

18 июля 1680 года отпраздновал свадьбу. Царица простила И.М.  Милославского,

"разсудя слабость человеческую", но  царь,  встретив  его  как-то  в  темном

закутке  дворца  с  подарками  Агафье  Симеоновне,  разъярился:  "Ты  прежде

непотребною ея поносил, а ныне хочешь  дарами  свои  плутни  закрыть!"  -  и

вытолкал боярина в шею, насилу государя успокоили.

     Счастье Федора Алексеевича длилось не  долго.  11  июля  1681  года  он

радостно объявил стране о рождении царевича Илии,  но  14  числа  скончалась

царица, а утром в четверг 21 июля - и младенец. Неизвестно,  влюбившись  или

по настоянию приближенных, обеспокоенных  отсутствием  наследника,  царь  12

февраля 1682  года  объявил  о  выборе  второй  супруги  -  Марфы  Матвеевны

Апраксиной, дочери незнатного дворянина (зато свойственника И.М. Языкова).

     Пятнадцатого февраля была скромно сыграна свадьба, без обычного чина  и

при  запертом  Кремле.  Супружеское  общение  с  пятнадцатилетней  девушкой,

вдобавок  к  бремени  реформ  и   государственного   управления,   оказалось

непосильной ношей. Царь слег, и только 21 -го  сумел  принять  придворных  с

Поздравлениями, а 23-го царь и царица дали свадебные "столы".

     Отход царя  от  непосредственного  управления  взволновал  столицу.  На

посаде, особенно в стрелецких и  солдатских  полках,  ширился  ропот  против

"налогов  начальнических  и  неправедных  обид",  против  "временщиков",   с

которыми стакнулось мелкое  начальство.  Видно,  Федору  так  и  не  удалось

наладить государственную машину,  способную  "мирствовать  многое  множество

людей" справедливостью и правосудием без бдительного ока самодержца.

     Даже больной, царь продолжал принимать важные государственные  решения.

Так, получив известия об опасности угрожавшей русским поселениям в Приамурье

со стороны Цинской империи,  он  резко  потребовал  от  патриарха  назначить

епископов в Даурские, Нерчинские и Албазинские остроги  "для  исправления  и

спасения людей, пребывающих в тех градех".

     Одновременно он двинул  войска  Казанского  округа  под  командой  П.В.

Большого Шереметева в Симбирск, а с "Сибирским полком на китайцы" велел идти

К.О. Хлопову. Федор Алексеевич не желал позорно жертвовать Амуром,  как  это

сделало правительство Софьи и подтвердило правительство Натальи  Кирилловны.

Однако царь не знал, что совсем рядом, в  кольце  стрелецких  слобод  вокруг

Москвы,  закипает  гнев  на  "бояр  и  думных  людей",  приказавших   высечь

челобитчика;  обратившегося  в  Стрелецкий  приказ  с  жалобой  на  особенно

свирепого полковника.

     В этой "неправде" многие обвиняли И.М. Языкова -  невеликого  политика,

только с 1680 года возглавившего Оружейную, Золотую и  Серебряную  палаты  и

получившего боярство, но  близкого  к  царю  комнатного  человека,  значение

которого увеличивалось при болезни государя.  Говорили  также,  что  Языков,

Лихачевы и Апраксины стакнулись со сторонниками царевича Петра и именно  они

уговорили Федора облегчить ссылку Матвеева и  Нарышкиных.  Предвидя  кончину

государя, многие видные роды во главе с  патриархом  Иоакимом  уже  готовили

переворот с целью отстранения  от  законного  наследства  шестнадцатилетнего

царевича Ивана в пользу десятилетнего Петра.

     Двадцать третьего апреля знать пировала в палатах патриарха: были  даже

друзья Федора Алексеевича - В.В. Голицын и В.Д. Долгоруков.  А  на  окраинах

Москвы и в Бутырках лучшие полки русской  армии,  собравшись  "в  круги"  по

казачьему  обычаю,  приняли  решение   о   совместном   выступлении   против

"тяжелоносия" полковников. В тот же день два  десятка  стрелецких  полков  и

дивизия выборных солдат направили во  дворец  представителей  с  жалобой  на

одного полковника - Семена Грибоедова.

     Ни Языков, никто другой не посмели отказать в передаче этой  челобитной

царю, который сразу понял значение объединения всей  гвардии  против  одного

начальника. Двадцать четвертого апреля 1682 года  Федор  Алексеевич  указал:

"Семена послать в Тотьму, и вотчины отнять, и ис полковников отставить". Это

был  самый  последний  указ  государя,   лишившегося   сил   и   неотвратимо

близившегося  к  могиле.  Он  мог  бы  остановить  назревавшее   вооруженное

восстание, но "верхи"  уже  не  боялись  царского  контроля.  Полковник  был

посажен в тюрьму - и через сутки выпушен, а 27 апреля  1682  года,  "сей  же

час" по смерти Федора Алексеевича, на престол был посажен малолетний Петр.

     Известие о смерти Федора, "иже име леты довольны, и разум  совершен,  и

бе милосерд", и воцарении Петра, "иже млад сый  и  Российскаго  царствия  на

управление не доволен", означало для подданных, что бояре и приказные  люди,

"не имея над собою довольнаго... правителя и от неправды  воздержателя,  яко

волки имут нас, бедных овец, по своей воли  во  свое  насыщение  и  утешение

пожирати". Это известие означало также, что подданные "лучше избрали смерть,

нежели бедственный живот", и что те, кто в эти дни беспечно  плетет  интриги

во дворце, вскоре полетят на копья и будут "в мелочь" изрублены восставшими.

     Восставшие, на несколько месяцев захватившие власть в Москве и успевшие

даже поставить памятник своей  победе  над  "изменниками-боярами  и  думными

людьми", исповедовали в своем понимании те же идеи, что и царь Федор:  общей

правды, равного правосудия, уважения государственных функций всех сословий и

т. п. Поражение, нанесенное им "мужеумной" царевной Софьей, на долгое  время

определило трагическую судьбу русского либерализма. Царствование  же  Федора

Алексеевича было на столетия вычеркнуто из истории.

     А. Богданов