СЛОВАРЬ ЮНОГО ФИЛОЛОГА

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА. ЕЕ ЯЗЫК

Область художественной литературы необъятна. Разноязычная мировая литература насчитывает сотни выдающихся художников слова и многие тысячи менее известных беллетристов, внесших свой заметный вклад в словесное искусство. Не забудем про фольклор, мифы различных народов мира — они тоже наше общее достояние. И все это богатство создано и создается с помощью языка. Недаром М. Горький назвал язык первоэлементом литературы.

Чем отличается язык писателей от того языка, нормами которого вы уже овладели в школе?

Начнем с элементарного примера. На 16-й странице «Литературной газеты» вы встречаете непритязательную фразу: «На моем месте так поступил бы кажный», — сказал мастер спорта по самбо В. Чупраков, успешно сдав вступительные экзамены на филологический факультет», — и улыбаетесь. Цель сатиры достигнута. Возник образ Чупракова, автор удачно обыграл разные значения слова поступить, поиронизировал и над погоней за дипломами, и над погоней за спортсменами. Но достаточно ли глубоко осознаете вы тот факт, что, если бы вы сами слово каждый произносили как [кажный] , до вас бы дошла не вся соль этой фразы? Вот почему важно овладеть нормами литературного языка, школьной программой. Без этого нельзя оценить даже самые простые клеточки в ткани художественного произведения. О более сложных нечего и говорить. Чупраковы лишают себя возможности высокого эстетического наслаждения искусством слова. Мы говорим с ними на одном и том же языке, но понимаем этот язык по-разному. Языкового равенства между нами нет: мы уже поднялись на какой-то из этажей огромного здания языковой культуры, а Чупраков топчется у входа, хотя двери открыты...

«Когда чувство нормы воспитано у человека, — писал о такой ситуации академик Л. В. Щерба, — тогда-то он начинает чувствовать всю прелесть обоснованных отступлений от нее». Не овладел нормами литературного языка — пиши пропало, язык художественной литературы останется для тебя книгой за семью печатями: слова вроде бы все знакомые, а смысл целого не охватить.

Но тут нас прерывает чуть-чуть понаторевший Чупраков, «просочившийся» уже на второй курс* и заявляет, что он прочел недавно «Капитанскую дочку» — и всё-всё понял. Под «всем-всем» он, впрочем, как оказалось, разу-' мел лишь сюжетный скелет, проглотив пушкинскую повесть как расхожий детектив. Когда же его спросили, почему в стихотворном эпиграфе к главе «Арест» слово сударь приходится читать с ударением на последнем слоге, Чупраков ответил, что иначе это слово не влезало в стих, а вообще-то он стихов терпеть не может и эпиграфы пропускал. Было слышно, как портрет А. С. Пушкина, присутствовавший при нашей беседе, произнес что-то вроде: «Времен новейших Митрофан», цитируя другого классика — М. Ю. Лермонтова. А мы получили наглядный урок — дополнение к высказыванию Щербы: для надлежащего понимания художественного текста, созданного в отдаленную от нас эпоху, необходимо иметь представление и о языковых нормах того времени, а также об их возможных колебаниях (слово сударь во времена Пушкина и Лермонтова допускало ударение на последнем слоге).

Оставим, однако, самоуверенного Чупрако- ва. Вернемся к отличиям художественного текста от обычного. Коротко говоря, они состоят в способности художественного текста к таким «приращениям смысла» у знакомых слов, которые превращают их в образы, служат образному отражению действительности.

Здесь в распоряжении писателя оказываются такие мощные и вместе с тем хрупкие средства художественного познания, как сравнение и метафора и многие другие тропы и фигуры. Конечно, ими пользуется и каждый из нас, если он творчески относится к языку, но наша повседневная речь использует их от случая к случаю, как бы равняясь на образцы, которые в изобилии содержит художественная литература. Это не значит, что поэт только и думает о том, чтобы ввернуть эдакую неслыханную метафору. Художником слова должно руководить в его отношении к языку «чувство соразмерности и сообразности» — таков завет поэта.

Но этот завет нельзя понимать слишком буквально. Ведь Пушкину принадлежит и другой завет: писателя «должно судить по законам, им самим над собою признанным». Это значит, в частности, что прозаик и поэт сами устанавливают пределы тех «обоснованных отступлений» от норм литературного языка, о которых писал Щерба. Так, если Маяковский широко использует словотворчество, а Есенин 1ли Шолохов — диалектные слова, бессмысленно ставить им это в заведомую вину: надо овладеть своеобразным языком каждого из них и оценивать образные результаты, целостные системы их произведений.

Способы иносказания в языке современной художественной литературы исключительно разнообразны. Самая маленькая деталь, одно только слово, крошечная запятая, любое «чуть- чуть» способны под пером художника существенно изменить весь тон повествования, по- новому осветить текст произведения, придать ему неожиданный смысл.

Чупраков, разумеется, пробежит по следующим строкам А. Вознесенского с такой же легкостью, как по всем курсам филологического факультета:

Россия,

я — твой капиллярный сосудик,

Мне больно когда —

тебе больно, Россия.

Но поэт вправе ждать от нас, что мы обратим внимание на тире после слова когда и произнесем про себя эти строки так, как задумал и написал автор. А снимите мысленно тире и поставьте запятую перед когда — строки неузнаваемо изменятся. Поэтическая находка превратится в штамп, останется неузнанной, интонация строк и заключенный в них образ пройдут мимо поля вашего зрения.

В наши дни художник слова обладает почти не ограниченной свободой в выборе языковых средств, на которые в XVIII-— XIX вв. и еще в начале XX в. отдельные направления в литературе пытались наложить ограничения и запреты. Тем не менее эта свобода не беспредельна. Она сопряжена с особой ответственностью современного писателя за высокую культуру отбора и использования средств соответственно целям творчества. Язык в художественной литературе — это средство изображения, выражения и преобразования как явлений действительности, так и самого языка, на котором мы говорим друг с другом. Это — средство воплощения языковых образов, которыми литература говорит со всем миром на своем национальном языке. Переводить такие образы на другой национальный язык иногда исключительно трудно. Ведь дух языка, его прелесть заключены и в его звуках, пушкинские слова очей очарованье и презренной прозой, хлебниковские леса обезлосели или баклажаны бока отлежали у Новеллы Матвеевой спаяны и смыслом, и синтаксисом, и фонетикой. Вероятность же того, что в каком-то другом языке слова с этими значениями окажутся настолько же близкозвуч- ными, ничтожна.

Язык художественной литературы учит всех нас бережному и творческому отношению к родному языку — воплощению и приумножению богатств памяти народной.