Великая Отечественная Война

Бабий Яр

Разделы: Русская история

Рефераты

        1. Если завтра война

   Нас было три друга, три мушкетера, три танкиста, а также -

Чкалов, Байдуков, Беляков. Общим было то, что всех нас бросили

отцы, мы росли при матерях.

   БОЛИК  КАМИНСКИЙ  был  самым старшим, и, когда он давал нам

подзатыльники,  мы дразнили его "Болямбатым", но любили его мы

безмерно. Это был тоненький, высокий мальчишка с нежным, как у

девочки,  лицом.  Он  смотрел  "Чапаева"  двадцать  пять  раз,

"Щорса"  -  двадцать,  "Если завтра война" - семнадцать раз,

"Богдана Хмельницкого" - десять.

   Мы  все  бредили  войной,  но  Болик - больше всех. Он был

такой  воинственный,  что  мог часами говорить про войну. Даже

игра  в  шахматы  была  у него войной: ладья - пушка, конь -

тачанка, слон - пулемет, ферзь - пикирующий бомбардировщик.

   В  сарае  на  чердаке  у  него  было оборудовано пулеметное

гнездо,  как  у  Чапая на колокольне. Мы высовывали в слуховое

окно палки и строчили: "Ы-ы-ы-ы!.."

   Болик  поступил в  училище  фабрично-заводского обучения -

ФЗО -  и  запрезирал было нас,  став рабочим классом,  но тут

началась подлинная война,  его  мобилизовали на  строительство

оборонительных сооружений, "на окопы", как все говорили тогда,

и он исчез.

   ШУРКА  КРЫСАН  был  моим  одногодком  - щупленький, юркий,

предприимчивый, невероятно компанейский, за компанию готовый в

огонь  и  воду.  В  уличных  боевых  операциях,  которые у нас

регулярно  шли  между  нашим кутком и соседними "кожевниками",

Шурка  проявлял  чудеса  героизма,  но  и получал же он больше

всех.

   Из  всех  фильмов самым  любимым у  него  был  "Если завтра

война", из всех песен - песня, начинавшаяся этими словами.

   Его  называли  "Шурка  Маца",  и я прилежно называл его так

тоже, потому что надо же человека как-то называть, но по своей

наивности  я  понятия  не  имел,  что  маца - это праздничное

еврейское  кушанье,  я  простодушно полагал, что Шурку дразнят

так за то, что он быстро говорит, словно цокает: ца-ца-ца...

   И  если было что-то  на  свете,  что тогда нас меньше всего

интересовало,   то   это   вопросы   нашего   происхождения  и

национальности.  Мы  все  учились  в  украинской школе,  нашим

родным языком был украинский.  Только потом я разобрался,  кто

есть  кто   и   что  мы   гибриды:   полуполяк,   полуеврей  и

полуукраинец.  Мы  все  дружили  с  соседской  девочкой,  тоже

безотцовщиной,  ее звали Ляля Энгстрем,  особенно я  ее любил,

только она никак не хотела играть в войну.

   Справедливости ради должен сказать,  что  и  меня дразнили,

хотя,  правда,  и  очень редко,  но зато оскорбляли до глубины

души. Меня обзывали: "Семерик тру-ту-ту".

        2. Листовка

   В  один прекрасный летний день мы  с  Шуркой Мацой пошли на

луг купаться.  Там было озерцо, называвшееся "Ковбанькой", что

в переводе с куреневского наречия звучит как "Лягушатничек".

   По  лугу  ездили  машины,   бегали  красноармейцы,   стояли

накрытые Зелеными ветками зенитки и  надувались аэростаты.  На

нашей Ковбаньке загорали два красноармейца.

   - А ну,  шкеты,  уходите,  тут опасно,  - сказали они. Мы

обиделись, набычились, но не ушли. Поплыли на другую сторону и

обратно,  форся. На обратном пути я устал. Хватал ртом воздух,

бессильно молотил уставшими руками, в глазах стало зеленеть, и

я увидел, как красноармеец на берегу с любопытством смотрит на

меня.  Тут я нащупал ногой дно,  пошатываясь,  вышел на берег,

оглянулся - Шуркиной головы не было на поверхности.

   Красноармеец,  как был,  в галифе,  кинулся в воду,  только

волны пошли,  вынырнул, волоча позеленевшего Шурку, вынес его,

как котенка,  на берег, потряс, чтобы из пуза у Шурки вылилась

вода.

   - Вот же народ, - сказал он. - Теперь чешите домой, а то

в милицию отведу.

   Тут уж  мы  чесанули так,  что камыши зашумели.  Забились в

ямку и стали делиться впечатлениями.

   - Да,  - сказал Шурка, - он мне помешал, я ведь нырнул и

по дну к берегу шел.

   В  небе  показались  самолеты, штук тридцать. Зенитки так и

взвились  в  небо.  От первых выстрелов мы оглохли, и с каждым

выстрелом нас почему-то било мордой о землю. Прятаться на лугу

было  решительно  некуда.  Мы  прижались  в  своей ямке друг к

другу,  слыша,  как рядом шлепаются не то осколки, не то пули:

"Шпок, шпок, шпок!"

   Лежа,  как  на  ладони,  под голубым небом,  которое резали

ревущие  самолеты с  черными  крестами,  я  впервые  физически

ощутил  свою  уязвимость,  беспомощность  жиденького  тела,  в

которое, как в сгусток киселя, достаточно попасть этому самому

"шпок" - и...

   И самолеты прошли.  Ни в них зенитчики не попали, ни они ни

во  что  не  попали.   В  воздухе  замельтешили  тысячи  белых

листиков.  Ветер явно не  доносил их  до города,  они садились

прямо к  нам на луг.  Мы вскочили и  кинулись ловить.  Они все

были одинаковы.  На них было напечатано большими буквами: "БЕЙ

ЖИДА-ПОЛИТРУКА, ПРОСИТ МОРДА КИРПИЧА".

   Маленькими буквами объяснялось,  что это пароль для сдачи в

плен.  При  виде немецкого солдата нужно произнести эти  слова

четко и внятно.

   "Красноармейцы!  -  призывала листовка.  -  Красная Армия

разбита,  власть  жидовско-большевистских комиссаров в  России

кончилась.   Арестовывайте  командиров,  комиссаров,  бросайте

оружие и переходите в плен. Вас ожидают хорошие условия, и все

вы  пойдете по  домам,  чтобы  мирно трудиться.  Отправляясь в

плен,  имейте при  себе смену чистого белья,  мыло,  котелок и

ложку".

   Я  почувствовал что-то неладное и обернулся.  Шурка сидел в

траве бледный, с перепуганными глазами.

   - Толик, - сказал он, - а я же, по-ихнему, жид...

        3. Болик пришел

   Все  это  время  я  умирал  от  горя:  будь  я чуть старше,

записался  бы  в  добровольцы  или,  как  Болик,  хотя  бы  на

строительство  оборонительных  сооружений,  а там, смотришь, и

остался бы их оборонять.

   И вдруг по нашему кутку разнеслась новость: Болик пришел. Я

кинулся  к  нему. Мама его копошилась над ним, он ел картошку,

давился, рассказывал:

   - Рыли ров,  длинный, гадюка, через все поля. Народу тыщи,

профессора всякие,  девчонки.  Кашу из котлов давали. "Мессер"

как налетит,  как даст из пулеметов -  смотрю,  мой профессор

лежит и стекол в очках нет... А я в сене прятался.

   Потом  появились  немецкие  танки, и все побежали кто куда.

Болик  шел через леса и поля, спасался от "мессеров" в болоте.

Его  трясло, било, когда он говорил о них, он ненавидел немцев

так, что заикался:

   -  Летит  прямо на тебя, нацелится, вот ты ему нужен, твоя

смерть  -  и  никаких,  хоть кричи, хоть плачь, хоть падай...

Ладно,  братцы,  по секрету: вот теперь мы достанем пулеметик,

установим  на  чердаке, и когда они пойдут - эх, как чесанем:

"Ы-ы-ы-ы-ы-ы!"

   Тетя Нина,  его мать,  плакала от  радости,  что он  живой,

отмыла,  нарядила в чистый костюмчик, дала денег на кино, и мы

с  Боликом пошли на пару в кинотеатр на Крещатике на "Праздник

святого Иоргена".  Обхохотались там  до  слез  над  проделками

Игоря   Ильинского,   хотя   за   стенами   слышались  сирены,

раздавались взрывы: сеанс во время налета не прекращали.

   Вышли, купили мороженого, шатались по Крещатику, и было нам

хорошо,  и  ничего-то  мы  на знали: что Киев уже обречен, что

видим  Крещатик последний раз, что Болика завтра же эвакуируют

с остатками училища и он опять исчезнет, даже не попрощавшись.

   А  по  Крещатику  кричали  громкоговорители: "Говорит Киев,

говорит  советский Киев! Родина, ты слышишь? Киев есть и будет

советским!"   Киеву  отвечала  Москва:  "Вы  вновь  воскресили

бессмертные  традиции  героики  Великого Октября и гражданской

войны.  Вы  не  одиноки. С вами Красная Армия, с вами весь наш

советский народ".

   Домой  мы  шли  против  потока  войск, видимо, отступавших.

Красноармейцы  были усталые, запыленные. А на тротуар высыпали

бабы,  смотрели,  скрестив  руки,  вздыхали,  сморкались, тихо

плакали.  У  столба стоял дряхлый старичок с палочкой, плакал,

говорил парню, игравшему "полечку":

   - Голубчики, возвращайтесь, возвращайтесь...

   Очень народ плакал, провожая отступающие наши войска.

   Сквер  на  нашей  площади был  забит сидевшими и  лежавшими

усталыми красноармейцами.  Один водился с пулеметом "Максим" и

мы подсели и стали внимательно смотреть. Он сказал:

   - Сынки, я вам дам рубль, а вы принесли бы молока.

   Мы помчались к моей бабке,  она разохалась, не взяла рубля,

вручила  нам  кувшин  с  молоком.   Красноармейцы  подставляли

котелки, мы наливали, но что это - капля в море.

   Мой  дед  вез  по  улице  хлеб.  В  магазинах хлеб  уже  не

продавали,  а  распределяли по  спискам.  Каждая  семья  сшила

мешочек,   написала  чернильным  карандашом  свою  фамилию,  в

магазине делили хлеб по  этим мешочкам,  а  мой дед подрядился

развозить  тачкой.  Нас  распирала жажда  деятельности,  и  мы

кинулись  толкать  тачку,   стучали  в  квартиры,   опорожняли

мешочки. С тачкой сложно было лавировать по улице среди идущих

войск.

   - А что, хлопцы, дело табак? - сказал дед. - Киев сдают.

   Мы возмутились:

   - Ого, дед, еще знаешь, какой бой будет!

   - Какой там бой,  -  махнул дед рукой.  - Вы посмотрите:

куды им воевать?

   Уставшие,  измордованные  лошаденки  тянули  военные  фуры,

орудия,  просто телеги.  Красноармейцы были в  корке от  пыли,

заросшие,  израненные. Некоторые, видно, до крови разбив ноги,

шли босиком,  перекинув ботинки через плечо. Шли, сгибаясь под

тяжестью мешков, скаток, оружия, звякая котелками.

   - О  несчастные  расейские  солдаты,  -  пробормотал дед,

снимая шапку.

Листы «У Бабьего яра», «Мать», «Хиросима», «Тревога» и другие –всего 10 рисунков ... Все листы серии глубоко трагичны, некоторые – «У Бабьего яра» или ...

Освенцим, Бабий Яр, портреты погибших в лагерях, которые один за другим. появляются на экране, с внезапно умолкнувшей музыкой (были случаи, когда ...

И с немцами путь до первого перекрестка, и красным попадемся - за яйца подвесят" (А. Кузнецов. Бабий Яр. Нью-Йорк, 1986. С. 425

Едва стали блекнуть в памяти подробности Майданека и Бабьего Яра, она Освенцимом напомнила нам об опасности даже и поверженного злодейства

Я сам, как Вергилий, проведу вас по кругам Майданека и Бабьего Яра, у которых плачут и бывалые солдаты, поправшие смерть под Сталинградом и у Киева. Вложите ...