Марциал

(Валерий Марциал Martialis) — один из самых талантливых поэтов древнего Рима, происходил из испанского г. Бильбила (Bilbilis), на левом прит. Гибера (нын. Эбро). Место своей родины Марциал часто и с любовью упоминает в своих стихотворениях. Год его рождения неизвестен; только на основании комбинации некоторых данных 24-й эпиграммы 10-й книги можно отнести время рождения Марциала к 40 году нашей эры. Получив литературно-риторическое образование на родине, он, приблизительно 25 лет от роду, прибыл в Рим в последние годы правления Нерона, вращался здесь в обществе литераторов (Валерий Флакк, Силий Италик, Квинтилиан, Плиний Младший, Ювенал) и литературно-образованных земляков своих, которых нередко упоминает в своих стихотворениях и среди которых находил покровителей своему таланту; но особенно его привлекали близкие ко двору, богатые и влиятельные вольноотпущенники — Парфений, Сигерий, Энтелл, Секст, Эвфем, Криспин — через которых он подносил свои произведения императорам и от которых, в качестве клиента, неутомимо прославлявшего их добродетели, всегда искал себе наград и милостей. Когда, с вступлением в управление Нервы и затем Траяна, настали времена, отличные от времени Домициана, и покровители М. потеряли свое значение, он счел за лучшее удалиться (98 г. по Р. Х.) на родину, в Испанию, где через несколько лет (в 101 или 102 и никак не позже 104 г.), проведенных в тоске по Риму, и умер. М. был в избранном им роде очень плодовитым писателем. От него до нас дошел сборник в 14 книг эпиграмм, не считая в этом числе особой книги стихотворений, также названных эпиграммами, но относящихся исключительно к играм амфитеатра при Тите и Домициане. Из 14 книг, составляющих главный сборник стихотворений М., 2 книги, именно 13 и 14, представляют собой каждая специальный род эпиграмм и носят особые заглавия. Первая из них, Хепiа ("Подарки гостям"), состоит из 127 снабженных особыми заглав. двустиший, относящихся, за исключением двух последних, к предметам еды и винам; вторая, Apophoreta ("Уносимое с собой", т. е. подарки гостям, после стола, разных безделушек), заключает в себе 223 двустишия, также снабженных особыми заглавиями и говорящих о предметах домашнего употребления, между прочим — о статуэтках, картинках и сочинениях знаменитых писателей. В остальных 12 книгах эпиграмм выражается сущность литературной деятельности М. Из них первые девять писаны и изданы при Домициане (8-я посвящена ему), равно как и 10-я в первом издании; до нас последняя дошла во второй редакции, сделанной уже по низвержении этого императора. Книги 11 и 12 изданы при Нерве и Траяне; последняя из них прислана в Рим из Испании. Все 12 книг расположены в хронологическом порядке (от 86 г. до первых годов II ст. по Р. Х.). Содержание эпиграмм, заключающихся в этих 12 книгах, чрезвычайно разнообразно, касаясь всевозможных обстоятельств, явлений и случайностей обыденной жизни и представляя собой, в общем, весьма яркую картину нравов и быта второй половины I в. римской империи. Больше всего в них бросаются в глаза две черты: склонность поэта к изображению половой распущенности, нагота которого доходит до бесстыдства, оставляющего за собой вольности всех других римских писателей, — и не знающие границ лесть и пресмыкательство перед богатыми и сильными людьми, в видах приобретения их расположения и подачек. Если припомнить, что исполненный, с одной стороны, крайнего цинизма в картинах разврата, а с другой — самой позорной лести перед негоднейшими людьми, стихотворения эти принадлежали первостепенному поэту эпохи, который с жадностью читался современниками обоих полов, то в эпиграммах М. нельзя не видеть яркое доказательство нравственного падения и литературы, и общества Домициановой эпохи. От грязи распутства свободна только одна книга эпиграмм, восьмая, которую поэт посвятил Домициану и, по его словам, нарочно избавил от непристойностей, обычных в других книгах; но зато нигде нельзя найти и таких перлов пресмыкательства, как в этой книге. В оправдание непристойностей М., в предисловии к 1-й книге, ссылается как на предшествующих поэтов, между прочим на Катулла, которого можно назвать родоначальником римской эротической эпиграммы, — так и на то, что он пишет таким языком лишь для людей, имеющих вкус к бесстыдству, любителей разнузданных зрелищ в праздник Флоры (ludi Florales), а не для Катонов; но, в то же время, он не скрывает, что эта именно сторона его стихотворений привлекает к ним читателей, и даже строгие на вид женщины любят потихоньку его почитывать (X1, 16). Напрасно поэт уверяет, будто его любовь к картинам разврата в стихотворениях не говорит о распущенности его нравов (I, 4; XI, 15). Не может быть, чтобы человек сколько-нибудь строгих нравов рисовал с таким постоянством и с такой любовью всякие естественные и неестественные формы разврата; да и биография М., насколько она может быть восстановлена по его собственным заявлениям, вовсе не свидетельствует о том, что у него была lasciva только pagina, a vita — proba, как он выражается о себе. Что касается до лести не только Домициану, но и его любимцам, придворным из вольноотпущенников и вообще богатым людям, то здесь оправданием часто забывающему всякое человеческое достоинство поэту может служить только то, что не он один из писателей в Домицианово время разыгрывал такую роль, что ему в этом отношении не уступал его современник и соперник, также выдающийся поэт Стаций, о котором М. не упоминает ни одним словом (как и Стаций о нем), и что, наконец, в видах личной безопасности и сам Квинтилиан (см.) иногда считал нужным воскурять фимиам такому кровожадному деспоту, каков был Домициан. Никто, однако, не был таким виртуозом в лести и пресмыкательстве, как М., и гнусность этих качеств его литературной деятельности усугубляется еще тем, что, когда политические обстоятельства изменялись, он, восхваляя преемников Домициана, уже относится к последнему и к его правлению с резким порицанием и прославляет Нерву за то, что он "в правление жестокого государя и в дурные времена не побоялся остаться честным человеком" (XII, 6). В литературном отношении эпиграммы М. являются произведениями крупного поэтического дарования. Он дал римской эпиграмме, как особому виду лирической поэзии, широкую разработку, какой она до тех пор не имела. Эпиграмма, как особый вид литературных произведений, появилась в Риме еще в Цицероновскую эпоху, но все поэты, которые пробовали писать в этом роде, были эпиграмматистами только отчасти, эпиграмма не была главным видом их литературной деятельности. Кальв и Катулл, главные представители эпиграммы прежнего времени, сообщили ей особу едкость, пользуясь ею особенно как орудием борьбы против политических и литературных врагов. У М. эпиграмма принимает всевозможные оттенки, начиная с простой стихотворной надписи на предметах или подписи к предметам (чем была эпиграмма в своем первоначальном виде как у греков, так и у римлян), до виртуозной по остроумию, меткости, пикантности или просто игривости оборота стихотворной шутки на самые обыкновенные, как и на самые прихотливые сюжеты обыденной жизни. Поэтому М. также принадлежит первенство в эпиграмме, как Виргилию — в эпической поэзии, а Горацию — в чисто лирической (мелической). Само собой разумеется, что это сравнение нимало не говорит о равенстве М. с двумя первенствующими представителями римской поэзии; но в том роде литературы, который составлял специальность М., ему, несомненно, должно быть отведено первое место. Ни один из его предшественников в этой области не читался с такой жадностью и не имел столько поклонников. Поэт сам заявляет, что его читают "в целом мире" (I, 1). Когда ему противопоставляли серьезные виды поэзии — эпос и трагедию, он, гордясь популярностью своих эпиграмм, смело отвечал: "То хвалят, а это читают" (IV, 49). Эпиграммы М. с удовольствием читались и в последующее время. Приемный сын Адриана, Элий Вер, называл М. своим Виргилием. Многочисленные ссылки на эти эпиграммы и цитаты из них у позднейших писателей свидетельствуют о том, что их читали не только в позднейшие столетия римской империи, но и долго спустя после ее падения на Западе: еще в VI ст. Марциал был одним из наиболее распространенных римских писателей. В современной ему литературе, как видно из нередких указаний самого М., к нему относились недоброжелательно; но до нас дошел только снисходительный отзыв, сделанный о нем Плинием Младшим, по случаю известия о смерти поэта: "Он был человек талантливый, остроумный и едкий. В сочинениях его очень много соли и желчи, но не меньше и чистосердечия" (III, 21).

Литература. Brandt, "De Martialis poetae vita el scriptis" (Б., 1853); Siockum, "De Martialis vita et scriptis" (1884); граф Олсуфьев, "М. Биографический очерк" (М., 1891); Nisard, "Eludes sur les poètes latins de la décadence" (I, II., 1834); Ribbeck, "Geschichte der Romischen Dichtung" (III, Штуттгардт, 1892); Благовещенский, "Римские клиенты Домицианова века" ("Русская Мысль", апрель, 1890). Издания: главное критическое — Шнейдевина (Лпц., 1841, 1854, 1881); новейшие — Гильберта (Лпц., 1886) и Фридлендера, с примечаниями (Лпц., 1886). Русский перевод Фета (М., 1890).