Великая Отечественная Война

Брестская крепость

Разделы: Русская история

Рефераты по Великой Отечественной войне

 Давно смолк дальний  гул  пушек  на  востоке  -  фронт  ушел  за  сотни

километров от границы. Теперь в  моменты  ночного  затишья  вокруг  крепости

стояла   тишина   глубокого   тыла,   нарушаемая   лишь   ноющим    гудением

бомбардировщиков дальнего действия, проплывающих высоко в небе.  Но  затишье

случалось редко - обстрел крепости и атаки пехоты не прекращались  ни  днем,

ни ночью: противник старался  не  давать  осажденным  отдыха,  надеясь,  что

измотанный в этих непрерывных боях гарнизон вскоре капитулирует.

 С каждым днем становились  все  более  призрачными  надежды  на  помощь

извне. Но надежда помогала жить и бороться, и люди заставляли себя надеяться

и верить. Время от времени  стихийно  возникал  и  мгновенно  разносился  по

крепости слух о том, что началось  наше  наступление,  что  в  район  Бреста

подходят наши танки. Эта весть вызывала новый прилив сил у бойцов, они с еще

большим упорством отстаивали свои рубежи,  и  еще  яростнее  становились  их

ответные удары по врагу. И хотя слухи о помощи всегда  оказывались  ложными,

они возникали снова, и всякий раз им безраздельно верили.

 Когда  однажды  ночью  над  крепостью  прошел   отряд   наших   дальних

бомбардировщиков, их  тотчас  же  узнали  по  звуку  моторов.  А  когда  еще

несколько  минут  спустя  где-то  далеко  на  западе,  в  районе  ближайшего

железнодорожного узла за Бугом, загромыхали глухие взрывы, все  поняли,  что

советские самолеты бомбят эшелоны противника, и крепость  возликовала.  Люди

закричали "ура!", кое-где открыли огонь по  расположению  врага,  гитлеровцы

всполошились, и их артиллерия тотчас же возобновила обстрел цитадели.

 В другой раз над крепостью  днем  появился  наш  истребитель.  Одинокий

советский  самолет,  неведомо  как  залетевший  сюда  с   далекого   фронта,

неожиданно вынырнул из-за облаков,  снизился  над  Центральным  островом  и,

сделав круг, приветственно покачал крыльями,  на  которых  ясно  были  видны

родные советские  звезды.  И  такое  восторженное,  неистовое  "ура!"  разом

огласило  всю  крепость,  что,  казалось,  летчик   должен   услышать   этот

многоголосый крик, несмотря на оглушительный грохот снарядов  и  рев  мотора

своей машины.

 А потом со стороны  границы  примчалось  несколько  "мессершмиттов",  и

настороженно притихшая  крепость  сотнями  глаз  взволнованно  следила,  как

истребитель, отстреливаясь короткими очередями от наседающих врагов,  уходит

все дальше на восток, постепенно взбираясь все выше к спасительным  облакам,

пока наконец самолеты не растаяли в небе.  Но  весь  этот  день  в  крепости

дрались с особенным подъемом, и даже многие тяжелораненые выползли на  линию

обороны с винтовками в руках. Никто не сомневался в том, что  этот  одинокий

самолет был послан командованием, чтобы ободрить осажденный гарнизон и  дать

ему понять, что помощь  не  за  горами.  Как  бы  то  ни  было,  неизвестный

советский летчик сумел вдохнуть в защитников крепости новые силы и на  время

внушил им твердую уверенность в успешном исходе обороны.

 Но время шло, помощь не приходила, и становилось ясно,  что  обстановка

на фронте сложилась пока что неблагоприятно для наших войск. И хотя люди еще

заставляли себя верить в то, что их  выручат,  каждый  в  глубине  души  уже

начинал понимать, что благополучный исход день ото дня становится все  более

сомнительным. Впрочем, стоило кому-нибудь заикнуться об этих сомнениях,  как

товарищи  резко  обрывали  его.  Среди  осажденных   как   бы   установилось

молчаливое, никем не высказанное условие  -  не  заговаривать  о  трудностях

борьбы, не допускать ни малейшей неуверенности в победе.

 "Будем драться до конца, каков бы ни  был  этот  конец!"  Это  решение,

нигде не записанное, никем  не  произнесенное  вслух,  безмолвно  созрело  в

сердце  каждого  из  защитников  крепости.   Маленький   гарнизон,   наглухо

отрезанный от  своих  войск,  не  получавший  никаких  приказов  от  высшего

командования, знал и понимал свою  боевую  задачу.  Чем  дольше  продержится

крепость, тем дольше полки врага, стянутые к ее стенам, не попадут на фронт.

Значит,  надо  драться  еще  упорнее,  выигрывать  время,   сковывать   силы

противника здесь, в его глубоком тылу, наносить врагу возможно больший  урон

и тем самым хоть немного ослабить  его  наступательную  мощь.  Значит,  надо

драться еще ожесточеннее, еще смелее, еще настойчивее.

 И они дрались  с  необычайным  ожесточением,  с  невиданным  упорством,

проявляя удивительное презрение к смерти.

 Раненные по нескольку раз, они не выпускали из рук оружия и  продолжали

оставаться в строю. Истекающие кровью, обвязанные окровавленными  бинтами  и

тряпками,  они,  собирая  последние  силы,  шли  в  штыковые   атаки.   Даже

тяжелораненые старались не оставить своего места в цепи обороняющихся.  Если

же рана была такой серьезной, что уже не оставалось  сил  для  борьбы,  люди

нередко кончали самоубийством, чтобы избавить товарищей от забот о себе и  в

дальнейшем не попасть живыми в руки врага. Много раз  в  эти  дни  защитники

крепости слышали последнее восклицание: "Прощайте,  товарищи!  Отомстите  за

меня!" - за которым тотчас же следовал выстрел.

 Гитлеровских генералов  и  офицеров,  командовавших  штурмом  крепости,

бесило это  неожиданное  для  них  упорство  осажденных.  Их  части  надолго

застряли здесь, на  первых  метрах  советской  земли,  тогда  как  авангарды

наступающей  немецко-фашистской  армии  уже  овладели  Минском  и  двигались

дальше, в направлении Смоленска и Москвы. В то время  как  там,  на  фронте,

наступавшие войска стяжали победные лавры, получали  ордена,  захватывали  в

городах и селах богатые трофеи, здесь, у стен Брестской крепости, в глубоком

тылу,  немецких  офицеров  подстерегали  не  только  меткие  пули  советских

стрелков, но и явное неудовольствие своего командования. Из  ставки  Гитлера

то и дело запрашивали, почему крепость еще не взята, и тон этих  запросов  с

каждым днем становился все более недовольным  и  раздраженным.  Но  крепость

продолжала сражаться, хотя осаждающие не  останавливались  ни  перед  какими

мерами, чтобы скорее сломить сопротивление гарнизона.

 Все новые батареи подтягивались к берегу Буга. Без  передышки,  день  и

ночь, продолжался обстрел крепости. Мины дождем сыпались во  двор  цитадели,

методично перепахивая каждый метр земли, кромсая осколками  кирпичные  стены

казарм, превращая в лохмотья железо крыш.  Яростно  ревели  крупнокалиберные

штурмовые пушки врага, постепенно разрушая крепостные строения. С первых  же

дней  гитлеровцы  стали  применять  при  обстреле  снаряды,  разбрызгивающие

горючую жидкость, а вскоре в дополнение к ним в крепости появились  немецкие

огнеметы. Вперемежку с бомбами самолеты, то и дело налетавшие  на  крепость,

сбрасывали бочки и баки с  бензином,  и  порой  некоторые  участки  крепости

превращались в сплошное море огня.

 Здесь и там стены зданий, служивших убежищем для  защитников  крепости,

под бомбами и снарядами штурмовых пушек становились дымящимися  развалинами,

где, казалось,  не  могло  остаться  ничего  живого.  Но  проходило  немного

времени, и из  этих  руин  снова  раздавались  пулеметные  очереди,  трещали

винтовочные  выстрелы  -  уцелевшие  бойцы,   раненные,   опаленные   огнем,

оглушенные взрывами, продолжали борьбу.

 По    ночам    противник    посылал    к    казармам    группы    своих

диверсантов-подрывников.  Таща  за  собой  ящики  с  толом,  они   старались

подползти к зданиям, занятым защитниками крепости,  и  заложить  взрывчатку.

Партии саперов пробирались в наше расположение по крышам и чердакам, спуская

пачки  тола  через  дымоходы.  В  темноте  чердаков   вспыхивали   внезапные

рукопашные и гранатные бои, здесь  и  там  раздавались  неожиданные  взрывы,

обрушивались потолки и стены, засыпая бойцов. Но и  оглушенные,  израненные,

полузадавленные этими обвалами люди не выпускали  из  рук  оружия.  Вот  как

описана  в  немецком  донесении  одна  из  таких  операций  саперов:  "Чтобы

уничтожить фланкирование из дома комсостава на Центральном острове, туда был

послан 81-й саперный батальон с поручением подрывной  партии  очистить  этот

дом. С крыши дома  взрывчатые  вещества  были  опущены  к  окнам,  а  фитили

зажжены были слышны крики,  стоны  раненных  при  взрыве  русских,  но  они

продолжали стрелять.

 Враг уже не  гнушался  никакими  самыми  подлыми  средствами,  стремясь

скорее  подавить  упорство  осажденных.   Захватив   госпиталь   и   перебив

находившихся там больных, группа автоматчиков  надела  больничные  халаты  и

попыталась перебежать в центральную крепость через мост у Холмских ворот. Но

бойцы Фомина успели разгадать этот  маскарад,  и  попытка  была  сорвана.  В

другой раз, атакуя на этом же  участке,  солдаты  противника  погнали  перед

собой толпу медицинских сестер, взятых в плен  в  госпитале,  а  когда  наши

пулеметчики огнем с верхнего этажа казарм отбили  и  эту  атаку,  гитлеровцы

сами перестреляли женщин, за спинами которых  им  не  удалось  укрыться.  Во

время штурма Восточного форта  фашисты  выставили  впереди  своих  атакующих

цепей шеренгу пленных советских бойцов, и защитники форта слышали,  как  эти

пленные кричали им: "Стреляйте, товарищи! Стреляйте, не жалейте нас!"

 С первых дней враг стал засылать в крепость своих агентов, переодетых в

форму советских бойцов и командиров. То это были провокаторы, которые делали

вид, что они бежали из немецкого плена, и распускали всевозможные панические

слухи, стараясь смутить дух  осажденных.  То  это  были  прямые  диверсанты,

исподтишка поражавшие защитников крепости предательскими выстрелами в спину.

Но уже вскоре наши воины  научились  распознавать  лазутчиков  врага,  и  их

быстро вылавливали и уничтожали.

 Каждый  день  над  крепостью  на  смену   бомбардировщикам   появлялись

маленькие трескучие самолеты, разбрасывавшие  листовки.  В  этих  листовках,

заранее отпечатанных в Берлине, говорилось  о  том,  что  германские  войска

заняли  Москву,  что  Красная  Армия   капитулировала   и   что   дальнейшее

сопротивление бессмысленно. Потом стали сбрасывать  листовки  с  обращениями

непосредственно к гарнизону крепости,  где  немецкое  командование,  отмечая

мужество и стойкость осажденных, пыталось доказать  бесполезность  борьбы  и

предлагало защитникам крепости "почетную капитуляцию". Но на все эти призывы

крепость отвечала огнем.

 Когда наступали минуты  затишья,  в  разных  местах  крепости  начинали

работать немецкие громкоговорящие установки. Они также передавали  обращения

к гарнизону, призывая осажденных сложить  оружие  и  обещая  всем  сдавшимся

"хорошее обращение, питание и заботливый уход за  ранеными".  Впрочем,  день

ото дня тон этих обращений становился все  более  угрожающим,  и  вкрадчивые

уговоры сменялись ультиматумами, когда  гарнизону  давалось  на  размышление

полчаса или час, после чего противник грозил "стереть крепость с лица  земли

и смешать с  землей  ее  гарнизон".  Но  и  на  эти  угрозы  бойцы  отвечали

выстрелами, а однажды в ответ  на  такую  передачу  над  северными  воротами

крепости появилось полотнище, на  котором  было  написано:  "Все  умрем,  но

крепости не сдадим!"

 Обычно после передачи очередного ультиматума немцы  прекращали  обстрел

крепости, и  наступала  мертвая  тишина,  нарушаемая  лишь  громким  голосом

диктора, время от времени повторявшего: "Осталось десять минут!",  "Осталось

пять минут!". И, как только истекал  назначенный  срок,  на  крепость  разом

обрушивался  шквальный  огонь  немецких  пушек  и  минометов,  и  начиналась

жестокая бомбежка с воздуха.

 При этом враг  применял  все  более  тяжелые  фугасные  бомбы,  взрывов

которых не выдерживали  самые  мощные  крепостные  строения,  а  в  глубоких

подвалах, где укрывались бойцы, трескались  бетонные  полы,  и  у  людей  от

сотрясения воздуха шла кровь из носа и ушей.

 Особенно сильную бомбежку крепости предпринял противник в  воскресенье,

29 июня. На этот раз на цитадель было решено обрушить самые тяжелые бомбы.

 С утра жители Бреста обратили внимание на то,  что  на  крышах  высоких

зданий города сидят офицеры, глядя в бинокли в сторону крепости.  Гитлеровцы

заранее хвастливо говорили горожанам, что сегодня защитники цитадели  должны

будут выбросить белый флаг. В ясном летнем небе  над  крепостью  закружились

десятки бомбардировщиков, и тотчас же раздались мощные оглушительные взрывы,

от которых сотрясался весь город до самых дальних окраин и  в  стенах  домов

появились трещины, как при землетрясении. Крепость окутало дымом и пылью,  и

издали было видно, как там в страшных вихрях взрывов взлетают  высоко  вверх

вырванные с корнем вековые деревья. Казалось, что и в самом деле после такой

бомбежки в крепости не останется ничего живого.

 Но, когда бомбежка кончилась, а  дым  и  пыль  рассеялись,  офицеры  на

крышах напрасно смотрели в бинокли: над развалинами и остатками зданий нигде

не было видно белого флага. Можно было подумать, что там не  осталось  живой

души. Однако прошло несколько минут, и снова послышались пулеметные  очереди

и трескотня винтовок.  Люди,  невесть  как  уцелевшие  среди  этого  урагана

взрывов, продолжали борьбу.

 Тяжелейшие бомбежки, непрерывный артиллерийский и пулеметный  обстрелы,

нарастающие атаки пехоты, огромное  численное  и  техническое  превосходство

врага - все это делало  невероятно  трудной  борьбу  героического  гарнизона

Брестской крепости. Но это были трудности чисто военного характера,  которые

неизбежно сопровождают нелегкую профессию  воина  и  к  которым  его  загодя

готовят. Только здесь они приняли свои крайние  формы,  возросли  до  высших

степеней.

 Однако с первых же дней осады  ко  всему  этому  прибавились  трудности

иного порядка, поставившие гарнизон в небывало тяжелые  условия.  Не  только

сама борьба, но и вся жизнь, весь быт осажденного гарнизона с самого  начала

обороны были отмечены сверхчеловеческим напряжением как  физических,  так  и

моральных сил людей. Эти особые условия и придают  эпопее  защиты  Брестской

крепости тот исключительный  героический  и  трагический  характер,  который

делает ее неповторимой в истории Великой Отечественной войны.

 Даже бывалому фронтовику, прошедшему сквозь огонь самых жарких сражений

Великой Отечественной войны, трудно себе представить ту невообразимо тяжелую

обстановку, в которой с  начала  и  до  конца  пришлось  бороться  гарнизону

Брестской крепости.

 Здесь каждый метр земли был не один раз перепахан бомбами, снарядами  и

минами. Здесь воздух был пронизан свистом осколков и пуль, и грохот  взрывов

не затихал ни днем, ни ночью, а недолгая  тишина,  которая  наступала  после

оглашения очередного вражеского ультиматума, казалась еще более  страшной  и

зловещей, чем ставший уже привычным обстрел.

 Зажигательные  бомбы,  снаряды,   огнеметы,   разбрызгивавшие   горючую

жидкость, баки с бензином, которые сбрасывали с самолетов, делали свое дело.

В крепости горело все, что могло гореть. Эти пожары возникли на рассвете  22

июня и не прекращались ни на час в  течение  более  чем  месяца,  то  слегка

затухая, то разгораясь в новых местах, и в безветренную погоду над крепостью

всегда стояло, не рассеиваясь, густое облако дыма.

 Несколько дней на плацу перед западным  участком  казарм,  где  дрались

группы стрелков 44-го полка, горели машины стоявшего здесь автобатальона,  и

едкий  запах  паленой   резины,   стлавшийся   вокруг,   душил   бойцов.   В

северозападной  части  кольцевого  здания  долго  пылал  большой   склад   с

обмундированием, и все заволокло таким удушливым  дымом,  что  бойцы  455-го

полка,  занимавшие  поблизости  отсеки  казарм,  вынуждены   были   надевать

противогазы.

 Огонь проникал даже в подвалы. Кое-где в этих подвалах от  многодневных

пожаров развивалась такая высокая температура, что впоследствии на  каменных

сводах остались висеть большие застывшие капли расплавленного кирпича.

 А как только начинался обстрел, с пеленой дыма смешивались облака сухой

горячей пыли, поднятой взрывами и пропитанной едким запахом пороховой  гари.

Пыль и  дым  сушили  горло  и  рот,  проникали  глубоко  в  легкие,  вызывая

мучительный, судорожный кашель и нестерпимую жажду.

 Стояли жаркие  летние  дни,  и  с  каждым  днем  становился  все  более

нестерпимым запах разложения.  По  ночам  защитники  крепости  выползали  из

укрытий, чтобы убрать трупы. Но убитых было столько, что их не успевали даже

слегка  присыпать  землей,  а  на  следующий  день  солнце  продолжало  свою

разрушительную работу, и лишь изредка, когда поднимался ветер, эта  страшная

атмосфера немного разреживалась, и люди с жадностью  глотали  струи  свежего

воздуха.

 Но были и другие, еще более тяжелые лишения.

 Не хватало пищи. Почти все продовольственные склады были разрушены  или

сгорели в первые часы войны. Но  прошло  некоторое  время,  прежде  чем  эта

потеря дала себя знать. Сначала, в предельном нервном напряжении боев, людям

и не хотелось есть. Только на второй  день  начались  поиски  пищи.  Кое-что

удалось добыть из разрушенных складов, небольшой запас продуктов оказался  в

полковых столовых. Но всего этого было слишком мало, и с каждым  днем  голод

становился мучительнее. Иногда, обыскивая  убитых  вражеских  солдат,  бойцы

находили в их  ранцах  запас  галет,  несколько  кусков  сахару  или  плитку

шоколада, но эти находки отдавали прежде всего раненым,  детям  и  женщинам,

укрывавшимся в подвалах.  В  маленькой  кладовой  около  кухни  44-го  полка

оказалась бочка сливочного масла, которого хватило на два дня.  Бойцы  84-го

полка на третий день нашли в развалинах столовой полмешка сырого  гороха,  и

его по приказанию Фомина разделили на всех, бережно отсчитывая по  горошине.

Потом начали есть мясо убитых лошадей,  но  жара  вскоре  лишила  защитников

крепости и этой пищи. Люди превращались в ходячие скелеты, руки и ноги  -  в

кости, обтянутые кожей, но руки эти  продолжали  крепко  сжимать  оружие,  и

голод был не в силах задушить волю к борьбе.

 Не было медикаментов, не было перевязочных средств. Уже в  первый  день

было так много крови и ран, что весь наличный запас индивидуальных пакетов и

бинтов израсходовали. Женщины разорвали на бинты свое  белье,  то  же  самое

сделали с оставшимися в казармах простынями и наволочками.  Но  и  этого  не

хватало. Люди наспех  перетягивали  свои  раны  чем  попало  или  вообще  не

перевязывали их и продолжали сражаться.

 Менять повязки было нечем, и тяжелораненые умирали от заражения  крови.

Другие оставались в строю, несмотря на потерю крови и мучительную боль.

 Но самой  жестокой  мукой  для  раненых  и  для  здоровых  бойцов  была

постоянная, сводящая с ума жажда. Как это ни странно, но в крепости, стоящей

на островах и окруженной кругом рукавами рек и канавами  с  водой,  не  было

воды.

 Водопровод вышел из  строя  в  первые  же  минуты  немецкого  обстрела.

Колодцев внутри крепости не было, не оказалось и запасов воды. В первый день

удавалось набирать воду из Буга и Мухавца, но, как только противник вышел  к

берегу, он установил в прибрежных кустах пулеметы, обстреливая все  подступы

к реке. Теперь  все  такие  вылазки  за  драгоценной  водой  большей  частью

кончались гибелью смельчаков, и жажда стала самой  страшной  и  неразрешимой

проблемой.

 От своих агентов и от пленных  противник  знал  об  отсутствии  воды  в

крепости, и его пулеметчики зорко стерегли все подходы к  рекам  и  обводным

каналам. Здесь каждый метр земли находился под многослойным огнем, и десятки

наших бойцов заплатили жизнью за попытку зачерпнуть хотя  бы  котелок  воды.

Даже ночью подползти к реке  было  очень  опасно  -  по  всей  линии  берега

непрерывно  взлетали  немецкие  осветительные  ракеты,  ярко  озарявшие  все

вокруг, и пулеметы врага, как чуткие сторожевые  псы,  наперебой  заливались

трескучими  злыми  очередями,  отзываясь  на  малейший  шорох,  на  малейшее

движение в прибрежных травах.

 И  все  же  ночами  бойцы  порой   доставали   воду.   Стиснув   зубами

металлическую дужку котелка, плотно прижимаясь к земле и  поминутно  замирая

на месте при взлете очередной ракеты, пластун осторожно  подползал  к  реке.

Оттолкнув в сторону трупы гитлеровцев, густо плавающие у самого берега,  он,

стараясь не плеснуть, зачерпывал котелком воду и так же медленно и  бесшумно

совершал свой обратный путь. И, когда он, бережно неся в  обеих  руках  этот

котелок, проходил по отсекам казарм, люди старались не смотреть  на  добытую

им воду - они не претендовали ни на каплю ее. Они знали,  что  прежде  всего

воду надо залить для  охлаждения  в  кожухи  станковых  пулеметов  "максим",

которые без этого могут перегреться и выйти из строя. Вся же остальная  вода

поступала в подвалы - для детей, раненых и женщин, и эту драгоценную  влагу,

мутную и розоватую от крови, с величайшей тщательностью делили  между  ними,

отмеряя каждому один скупой глоток в крышечку от немецкой фляги.

 Тем, кто оставался в строю, воды не полагалось, и лишь тогда, когда они

кидались  в  контратаку,  преодолевая  вброд  Мухавец  под  огнем   немецких

пулеметов, кое-кто на бегу успевал сделать один-два глотка.  А  в  остальное

время жажда терзала их, а жара, дым и пыль удесятеряли эти мучения.  Спазмой

стягивало пересохшее горло, рот казался сделанным  из  сухой  пыльной  кожи

распухал, становился нестерпимо шершавым и колючим язык, на котором не  было

ни капли слюны. Жаркий воздух словно огнем жег легкие при  каждом  вдохе.  И

если обессиленный, изнуренный жаждой и бессонницей боец на  несколько  минут

забывался в короткой дремоте, кошмары преследовали его - ему  снилась  вода:

реки, озера, целые океаны свежей,  прохладной,  целительной  воды,  и  люди,

проснувшись от выстрелов или от толчка более бдительного соседа, готовы были

взвыть от бешенства, поняв, что все виденное было только сном. И  случалось,

что человеческие силы не выдерживали этой муки и люди  от  жажды  сходили  с

ума.

 В подвалах штыками и ножами пытались рыть ямы.  Земля  осыпалась,  ямки

оказывались неглубокими, и воды в них почти не было. На участке 84-го  полка

в таком колодце за день собиралось меньше котелка воды, которой  не  хватало

даже для тяжелораненых. Более  глубокий  колодец  выкопали  бойцы  в  районе

Восточного форта, но оказалось, что  в  этом  месте  когда-то  располагалась

конюшня и проходил сток нечистот - вода в колодце была зловонной, и люди  не

могли ее пить.

 Чтобы облегчить мучения, бойцы брали в рот сырой песок, пили даже кровь

из собственных ран, но все это, казалось, только обостряло страдания. Как  о

небывалом чуде они  мечтали  о  дожде,  но  день  за  днем  небо  оставалось

безоблачным и горячее  летнее  солнце  по-прежнему  беспощадно  жгло  землю.

Неистовая,  доводящая  до  помешательства  жажда   становилась   все   более

нестерпимой.

 Но при всей непомерной тяжести этих лишений  защитникам  крепости  было

еще тяжелее видеть  страдания  женщин  и  детей.  Командиры,  семьи  которых

находились здесь, в крепостных подвалах, в  бессильном  отчаянии  наблюдали,

как смерть от голода и жажды с каждым днем все  ближе  подкрадывается  к  их

детям, женам и матерям. С нежностью и болью бойцы смотрели на  обессиленных,

исхудалых  ребятишек,  готовые  пожертвовать  всем,  лишь  бы  хоть  немного

облегчить их участь. Воду, пищу,  которую  удавалось  добыть,  прежде  всего

несли детям, и даже тяжелораненые  отказывались  от  своей  скудной  доли  в

пользу малышей.

 Несколько раз женщинам предлагали взять детей и идти сдаваться в  плен.

Но  они  наотрез  отказывались,  пока  еще  можно   было   хоть   чем-нибудь

поддерживать силы ребят. Мысль о фашистском плене была им так же ненавистна,

как и мужчинам.

 Они перевязывали раны бойцам, взяли на себя заботу  о  тяжелораненых  и

ухаживали за ними так же нежно, как за своими детьми.  Некоторые  женщины  и

девушки-подростки  бесстрашно   шли   под   огонь,   поднося   обороняющимся

боеприпасы. А были и такие, которые, взяв в руки оружие, становились в  ряды

защитников крепости, сражались плечом к плечу со своими  мужьями,  отцами  и

братьями.

 Женщин с винтовками, с пистолетами, с  гранатами  в  руках  можно  было

встретить на разных участках обороны крепости. И  хотя  имена  этих  героинь

остались по большей части неизвестными, мы знаем, что многие боевые  подруги

командиров  дрались  рядом  с  мужьями,  и   становится   понятным,   почему

гитлеровцы, штурмовавшие цитадель, распространяли слухи о том, что в обороне

крепости участвует якобы советский "женский батальон".

 В непрерывных, ожесточенных боях, в огне непрекращающегося  обстрела  и

яростных бомбежек бесконечно длинной чередой проходили дни, похожие друг  на

друга. Каждое утро, когда со стороны города над крепостью, окутанной пеленой

дыма и пыли, вставало солнце, оживали надежды людей на  то,  что  этот  день

будет последним днем их испытаний и что, может  быть,  именно  сегодня  они,

наконец, услышат на востоке долгожданный  гул  советских  орудий.  И  каждый

вечер, когда солнце  садилось  за  оголенные  пулями  и  осколками  снарядов

деревья Западного острова, вместе со светом дня угасали и эти надежды.

 Но с первых дней защитники крепости решили не ограничиваться  ожиданием

помощи и не только отбивать атаки врага,  но  и  попытаться  самим  прорвать

кольцо осаждающих войск. За городом далеко на восток  простирались  обширные

леса и непроходимые болота, тянувшиеся через всю Белоруссию, а в  нескольких

десятках  километров  к  северо-востоку  от  крепости  начиналась   дремучая

Беловежская Пуща. Если бы удалось прорваться в эти леса, там можно  было  бы

успешно  продолжать  борьбу,  стать  партизанами  и   с   боями   постепенно

продвигаться к фронту.

 Начиная с 25 июня почти на всех участках обороны крепости  каждую  ночь

делались попытки прорыва.  Но  вражеское  кольцо  было  плотным,  гитлеровцы

держались настороже. Лишь отдельным небольшим группам бойцов удавалось выйти

из осажденной крепости, и в большинстве своем ночные атаки захлебывались под

огнем пулеметов,  и  уцелевшие  участники  этих  прорывов  после  жаркого  и

безрезультатного боя вынуждены были отступать назад, к казармам, каждый  раз

недосчитываясь многих своих товарищей.

 Наиболее организованные и упорные попытки  прорыва  предпринимались  на

участках  84-го  и  44-го  полков  под  командованием  Зубачева  и   Фомина.

Прорываться решили на северо-восток и на север, и  поэтому  уже  с  24  июня

основная масса бойцов, сражавшихся на Центральном острове, сосредоточилась в

северном полукольце казарм на берегу Мухавца. В южном и западном секторах, а

также в клубе и в ограде бывшего польского штаба были оставлены лишь  группы

прикрытия.

 В  самую  темную,  предрассветную  часть  ночи  два   больших   отряда,

разделенных между собой трехарочными воротами,  готовились  к  броску  вдоль

всей линии северных казарм. Одной из этих групп прорыва командовал  полковой

комиссар Фомин. В то  же  время  часть  бойцов  под  командованием  Зубачева

занимала позиции у окон  второго  этажа,  готовясь  огнем  поддержать  атаку

товарищей.

 Отражаясь в спокойном ночном зеркале Мухавца, на противоположном берегу

то и дело взлетали цепочки  ракет,  и  в  их  колеблющемся  свете  за  рекой

виднелась черная стена земляного вала, занятого немцами.  Время  от  времени

оттуда, из-за вала, протягивались в сторону Центрального острова  светящиеся

пунктиры трассирующих пуль и доносились короткие очереди пулеметов, иногда в

ночном небе слышался свистящий шелест пролетающих над казармами снарядов,  и

во дворе громыхали взрывы. Стоя в простенках  между  окнами,  выходящими  на

Мухавец,  собравшись  группами  у  ворот,   бойцы   чутко   вслушивались   и

всматривались  в  очертания  противоположного  берега,   напряженно   ожидая

приказа. И когда, наконец, по всей линии атаки  со  скоростью  электрической

искры проносилась  команда:  "Вперед!"  -  люди  разом  бросались  на  мост,

выскакивали из окон на берег и, поднимая над  головой  оружие,  стремительно

шли по вязкому, илистому дну Мухавца - без выстрелов, без криков.

 Но им удавалось  выиграть  всего  несколько  секунд.  При  свете  ракет

противник почти  тотчас  же  обнаруживал  атакующих.  Огоньки  автоматных  и

пулеметных очередей сверкали по  всему  гребню  вала.  Мухавец  закипал  под

пулями, и на мост с двух сторон обрушивался густой огонь  пулеметов.  Только

тогда по всей линии атаки раскатывалось злое, яростное  "ура!",  раздавались

первые выстрелы, и бойцы  Зубачева  из  окон  казарм  начинали  обстреливать

огневые точки на валу.

 Удержать огнем этот первый натиск  атакующих  бойцов  было  невозможно.

Люди тонули в темной воде Мухавца, падали на мосту, но мимо  этих  убитых  и

раненых, сквозь стену  пулеметного  огня  неистово  рвались  вперед  другие,

строча из автоматов, забрасывая  гранатами  огневые  точки  на  валу.  Бойцы

врывались на вал, яростно  работая  штыками,  и  здесь  и  там  огонь  врага

оказывался подавленным.

 Но поблизости, за валом, у немцев наготове стояли подкрепления.  Свежие

роты  автоматчиков  бросались  на  помощь  своим,  и  тотчас  же  сказывался

численный   и   огневой   перевес    противника.    Продвижение    атакующих

приостанавливалось, и командиры, видя, что дальнейшие попытки привели  бы  к

большим и напрасным потерям, отводили остатки своих отрядов назад, за  реку.

Удрученные неудачей, подавленные  гибелью  товарищей,  люди  возвращались  в

казармы, чтобы на следующую ночь с еще большим упорством  повторить  попытку

прорыва.  Так  продолжалось  несколько  ночей  подряд,  но  с  каждым  разом

атакующих  становилось  все  меньше.   Противник   подтягивал   на   опасное

направление все новые силы, и кольцо осады уплотнялось. Но какой бы  дорогой

ценой ни оплачивались эти попытки, они были последней надеждой осажденных, и

в их отчаянном натиске выплескивалось наружу  все,  что  переполняло  сердца

бойцов, - неудержимая, ищущая  выхода  ненависть  к  врагу,  жгучее  желание

сойтись с ним грудь с грудью, поразить его своей рукой.

 Однако наступила ночь, когда всем  стало  ясно,  что  дальнейшие  атаки

приведут только к полному истреблению гарнизона и  ускорят  захват  крепости

противником. Ночью 27 июня очередная попытка прорыва была отбита  немцами  с

особенно большими потерями для атакующих, и  в  казармы  вернулась  едва  ли

половина людей. И тогда Александр Филь,  сопровождавший  Фомина,  при  свете

очередной немецкой ракеты увидел, что исхудалое, заросшее и закопченное лицо

комиссара мокро  от  слез.  Комиссар,  все  эти  дни  неизменно  сохранявший

спокойствие и уверенность, невольно  передававшиеся  бойцам,  сейчас  плакал

слезами гнева и отчаяния, в которых как бы слились воедино и сознание своего

бессилия спасти людей, и острая  душевная  боль  при  мысли  о  погибших,  и

щемящее предчувствие неизбежной и мрачной судьбы тех, кто пока еще оставался

в живых.

 Никто другой не заметил этих слез, и комиссар  тотчас  же  справился  с

минутной слабостью: уже вскоре  все  услышали  его  обычный,  ровный  голос,

отдающий  распоряжения.  В  конце  концов  даже  тогда,  когда  все  надежды

вырваться из окружения были потеряны и почти не оставалось веры в то, что на

помощь подоспеют свои, борьба все-таки имела смысл. Цель была в  том,  чтобы

продержаться как можно дольше, сковывая силы противника у стен  крепости,  и

уничтожить в боях как можно  больше  врагов,  дорогой  ценой  продавая  свою

жизнь.

 С этой ночи попытки прорыва  на  участке  84-го  и  44-го  полков  были

прекращены.

 Такое решение было продиктовано не только большими потерями осажденных,

но и нехваткой боеприпасов. В обороне можно было более расчетливо,  экономно

тратить патроны и гранаты, добывать которые удавалось теперь  с  невероятным

трудом.

 То, что вначале было найдено в уцелевших  или  полуразрушенных  складах

боепитания, скоро израсходовали,  отражая  непрерывные  атаки  врага.  Бойцы

ухитрялись пополнять запасы даже  из  тех  складов,  которые  горели  и  где

поминутно в огне рвались с громким треском запакованные  в  ящиках  патроны.

Люди бесстрашно бросались в огонь и, ежесекундно рискуя жизнью,  выхватывали

ящики из горящих штабелей. Но и этого не могло хватить надолго.

 День за днем недостаток боеприпасов давал себя чувствовать все сильнее.

Каждая граната, каждый патрон были на счету.  Если  боец  падал  убитым,  не

израсходовав своего боезапаса, его патроны и гранаты тотчас же брал  другой.

С первых же дней стали снимать  оружие  и  подсумки  с  патронами  с  убитых

гитлеровцев. Пробираясь ползком под огнем, бойцы обшаривали  каждый  труп  в

немецком мундире, и, как ни сильно мучили людей голод и жажда,  руки  первым

делом тянулись не к фляжке с водой, не к пище,  которую  можно  было  иногда

обнаружить в карманах убитых, - сумка с  патронами,  автомат  и  гранаты  на

длинных деревянных ручках были самыми желанными находками.

 Постепенно становились ненужными и  бесполезными  пулеметы  и  автоматы

советских марок, винтовки, наганы и пистолеты ТТ - патронов к ним  не  было.

Большинство бойцов сражались с врагом его же собственным оружием - немецкими

автоматами, подобранными на поле боя или захваченными во время контратак.  А

пополнять боезапас защитникам крепости приходилось необыкновенным  способом,

который, вероятно, не применялся никогда больше за всю Великую Отечественную

войну.

 Как только запас патронов подходил к концу, бойцы прекращали  огонь  из

окон казарм, делая вид, что сопротивление их сломлено  и  они  отступили  на

этом участке. Не отвечая на выстрелы врага,  люди  укрывались  за  простенки

между окнами, ложились у стен так, чтобы автоматчики не  могли  заметить  их

снаружи.

 Непрерывно обстреливая окна, осторожно и недоверчиво солдаты противника

приближались вплотную к казармам. Вытянув  шеи,  автоматчики  с  подозрением

заглядывали в  окна,  но  рассмотреть,  что  делается  в  помещении,  мешали

толстые,  метровые  стены.  Тогда  в  окна  летели  гранаты.  Гулкие  взрывы

грохотали  в  комнатах,  осколки,  разлетаясь,  порой  убивали  или   ранили

притаившихся в засаде бойцов, но готовые к  этому  люди  ничем  не  выдавали

своего  присутствия,  и  противник  убеждался,  что  гарнизон  покинул  свои

позиции. Автоматчики с торжествующими криками толпой врывались внутрь сквозь

окна и двери, и на них тотчас  же  кидались  бойцы,  врукопашную  уничтожали

врагов и завладевали их оружием и боеприпасами.

 Так добывали патроны много раз. Но все равно их  было  слишком  мало  -

враг наседал все сильнее, и, зная, какой ценой достаются  боеприпасы,  бойцы

расходовали их скупо и расчетливо, стараясь,  чтобы  каждая  пуля  попала  в

цель. И когда однажды кто-то из бойцов в присутствии Фомина сказал,  что  он

последний  патрон  оставит  для  себя,  комиссар  тотчас  же  возразил  ему,

обращаясь ко всем.

 - Нет, - сказал он, - и последний патрон надо тоже посылать  во  врага.

Умереть мы можем и в рукопашном бою, а патроны должны быть только  для  них,

для фашистов.

 Немцам удалось  занять  большинство  помещений  в  юго-восточной  части

казарм, откуда ушли основные силы бойцов 84-го полка.  Шли  упорные  бои  за

клуб и развалины штаба польского корпуса, и  здания  эти  по  нескольку  раз

переходили  из  рук  в  руки.  Все  чаще  немецкие  танки  проникали   через

трехарочные ворота во двор Центрального острова. Они  подходили  вплотную  к

казармам и прямой наводкой в упор  били  по  амбразурам  окон,  а  иногда  и

врывались внутрь здания через большие,  широкие  двери  складских  помещений

первого этажа. Однажды  на  участке  455-го  полка  немецкий  танк  вошел  в

казарменный отсек, над дверью которого наш санитар вывесил большое, заметное

издали полотнище с красным крестом. Здесь, в этом отсеке, на  бетонном  полу

лежали тяжелораненые. Крик ужаса вырвался у всех  при  виде  появившегося  в

дверях танка, а машина, на  мгновение  приостановившись,  с  ревом  ринулась

внутрь -  прямо  по  лежащим  телам.  Танк  резко  притормозил  на  середине

помещения  и  вдруг,  скрежетнув  гусеницей,  принялся  вертеться  по  полу,

безжалостно давя беззащитных людей...

 Как  ни  упорно  сопротивлялись  защитники  крепости,  враг  постепенно

одолевал их. С каждым днем перевес его становился все более подавляющим.

 В этих условиях  не  имело  никакого  смысла  дальнейшее  пребывание  в

крепости женщин и детей. Их неминуемо ждала смерть от тяжелых бомб,  которые

авиация противника ежедневно сбрасывала на крепость. Как ни жесток был враг,

как ни тяжело и унизительно было попасть  в  его  руки,  все  же  оставалась

надежда на то, что он  пощадит  женщин  и  детей.  Вот  почему  решено  было

отправить их в плен..

 И как ни плакали женщины,  как  ни  умоляли  оставить  их  в  крепости,

готовые   разделить   судьбу   своих   мужей,   приказ   командования    был

категорическим, и они, взяв  детей,  вынуждены  были  выйти  из  подвалов  и

сдаться на милость врага.

 Ожесточение боев все росло. Торопясь покончить с крепостным гарнизоном,

противник, не считаясь с потерями, бросал на штурм все новые силы.

 В последние дни  июня  особенно  напряженная  борьба  шла  на  северном

участке Центрального острова, около трехарочных ворот, где  сражались  бойцы

Зубачева и Фомина -  главное  ядро  осажденного  гарнизона.  Немцам  удалось

занять несколько казарменных отсеков, примыкающих к  трехарочным  воротам  с

запада, но затем группа, державшая  здесь  оборону,  остановила  продвижение

автоматчиков внутри кольцевого здания. А бойцы Фомина и Зубачева срывали все

попытки  врага  закрепиться  в  восточном  крыле  казарм.  Это  крыло   было

тупиковым, и, стоило противнику прочно занять первые помещения,  примыкающие

к трехарочным  воротам  с  востока,  автоматчики  смогли  бы  теснить  наших

стрелков внутри здания в сторону тупика.

 Эту опасность сознавали все, и борьба за помещения, смежные с воротами,

отличалась  особым  ожесточением.  По  нескольку  раз  в  день   автоматчики

врывались туда, но тотчас же, передаваемый из отсека в отсек, по всей  линии

восточного крыла  казарм  проносился  тревожный  сигнал:  "Немцы  в  крайних

комнатах!" - и бойцы, не  ожидая  команды,  дружно  бросались  отбивать  эти

помещения в бешеной рукопашной схватке. Так продолжалось изо дня в  день,  и

вскоре крайние помещения были до половины окон завалены убитыми гитлеровцами

и телами советских бойцов, но и на этих  горах  трупов  по-прежнему  яростно

дрались гранатами, штыками, прикладами, и всякий раз противнику не удавалось

закрепиться в этих ключевых комнатах.

 Тогда немецкое командование послало к воротам подрывников.  Как  только

начиналась очередная атака автоматчиков, подрывники  по  крышам  и  чердакам

пробирались в восточное крыло казарм. Мощные толовые  заряды  спускались  по

дымовым трубам в первые этажи, внезапные взрывы обрушивали на головы  бойцов

потолки и стены,  и  здание  постепенно,  метр  за  метром,  превращалось  в

развалины, под которыми гибли последние защитники этого рубежа.

 Здесь, отбиваясь от наседавших автоматчиков, был похоронен  под  грудой

камней писарь штаба 84-го полка, рядовой Федор Исаев, хранивший  у  себя  на

груди боевое знамя полка. Здесь, израненные и обессиленные, были захвачены в

плен дравшиеся вместе с Фоминым и Зубачевым бойцы Иван  Дорофеев,  Александр

Ребзуев, Александр Жигунов и другие.

 Именно здесь 29 и 30 июня во время такого взрыва был завален  обломками

стен тяжело контуженный и раненный боец Александр Филь. Гитлеровцы  извлекли

его из-под груды развалин вместе с несколькими другими защитниками  крепости

и отправили в лагерь для военнопленных.

 Что произошло с остальными его товарищами, в  том  числе  с  Фоминым  и

Зубачевым, он не знал. Лишь потом, в плену, ему рассказывали,  будто  Фомин,

оглушенный взрывом, полуживой попал в руки фашистов и был расстрелян ими,  а

капитан Зубачев якобы погиб в бою. Но все это были только слухи, которые еще

предстояло проверить.

 Об одном только Филь говорил с полной уверенностью. Борьба  в  крепости

продолжалась и после того, как он попал в плен. В лагерь, где он  находился,

время от времени привозили других пленных, захваченных в крепости позже.  Но

какие силы сражались  там  после  1  июля  и  кто  ими  руководил,  все  это

оставалось пока неизвестным. Надо было  искать  других  участников  обороны,

дравшихся в крепости дольше, чем Филь.