Великая Отечественная Война

Брестская крепость

Разделы: Русская история

Рефераты по Великой Отечественной войне

Невысокий,  уже  начинающий  полнеть  тридцатидвухлетний   черноволосый

человек с умными и  немного  грустными  глазами  -  таким  остался  полковой

комиссар Фомин в памяти тех, кто его знал.

 Как музыкант немыслим без острого слуха, как  невозможен  художник  без

особого тонкого восприятия красок, так нельзя быть  партийным,  политическим

работником без пристального, дружеского и душевного интереса к людям,  к  их

мыслям и чувствам, к их мечтам и желаниям.  Этим  качеством  в  полной  мере

обладал Фомин. И люди сразу чувствовали это. Уже в том, как он умел  слушать

людей - терпеливо, не перебивая, внимательно вглядываясь в лицо  собеседника

близоруко прищуренными глазами, - во всем этом ощущалось глубокое  понимание

нужды человека, живое и деятельное сочувствие, искреннее желание  помочь.  И

хотя Фомин всего за три месяца до войны попал сюда, в крепость, бойцы  84-го

полка уже знали, что в его маленький кабинет в штабе  можно  принести  любую

свою беду, печаль  или  сомнение  и  комиссар  всегда  поможет,  посоветует,

объяснит.

 Недаром говорят, что  своя  трудная  жизнь  помогает  понять  трудности

других и человек, сам много перенесший,  становится  отзывчивей  к  людскому

горю. Нелегкий жизненный путь Ефима Моисеевича Фомина, без сомнения,  научил

его многому, и прежде всего знанию и пониманию людей.

 Сын кузнеца и работницы-швеи из  маленького  городка  на  Витебщине,  в

Белоруссии, он уже шести лет остался круглым сиротой и воспитывался у  дяди.

Это была тяжелая жизнь бедного родственника в бедной семье. И  в  1922  году

тринадцатилетний Ефим уходит от родных в Витебский детский дом.

 В беде и нужде зрелость наступает рано. Пятнадцати лет,  окончив  школу

первой  ступени  и  став  комсомольцем,  Фомин  уже  чувствует  себя  вполне

самостоятельным человеком. Он работает на сапожной  фабрике  в  Витебске,  а

потом переезжает в Псков. Там его посылают в совпартшколу, и вскоре, вступив

в   ряды   партии,   он   становится   профессиональным   партработником   -

пропагандистом Псковского горкома ВКП(б).

 От тех лет дошла до нас фотография комсомольца Ефима Фомина - слушателя

совпартшколы. Защитная фуражка  со  звездочкой,  юнгштурмовка  с  портупеей,

прямой и упрямый взгляд - типичная фотография  комсомольца  конца  двадцатых

годов.

 Ефим Фомин вырос беззаветным рядовым солдатом  своей  партии.  Когда  в

1932 году партия решила послать его на  политическую  работу  в  войска,  он

по-солдатски сказал "есть!" и сменил свою штатскую гимнастерку партработника

на гимнастерку командира Красной Армии.

 Началась кочевая жизнь военного. Псков - Крым  -  Харьков  -  Москва  -

Латвия. Новая работа потребовала напряжения  всех  сил,  непрерывной  учебы.

Редко приходилось бывать с семьей - женой и маленьким сыном. День проходил в

поездках по подразделениям, в  беседах  с  людьми.  Вечерами,  закрывшись  в

кабинете, он читал Ленина, штудировал военную литературу, учил немецкий язык

или готовился к очередному докладу, и тогда до глубокой ночи  слышались  его

размеренные шаги. Заложив руки за спину и по временам  ероша  густую  черную

шевелюру, он расхаживал из угла в угол, обдумывая предстоящее выступление  и

машинально напевая свое любимое: "Капитан, капитан, улыбнитесь!"

 В Брестской крепости он жил один, и его не оставляла тоска  по  жене  и

сыну, пока еще находившимся в латвийском городке, на месте  прежней  службы.

Он давно собирался съездить за ними, но не пускали  дела,  а  обстановка  на

границе становилась все  более  угрожающей,  и  глухая  тревога  за  близких

поднималась в душе. Все-таки стало бы легче, если бы  семья  была  вместе  с

ним.

 За три дня до войны, вечером 19 июня, Фомин позвонил по  телефону  жене

из Бреста. Она сказала, что некоторые военные отправляют свои семьи в  глубь

страны, и спросила, что ей делать.

 Фомин ответил  не  сразу.  Он  понимал  опасность  положения,  но,  как

коммунист, считал себя не вправе заранее сеять тревогу.

 - Делай то, что будут делать все, - коротко сказал он  и  добавил,  что

скоро приедет и возьмет семью в Брест.

 Как известно, сделать это ему не удалось. Вечером 21 июня он не  достал

билета, а на рассвете началась война. И  с  первыми  ее  взрывами  армейский

политработник Фомин стал боевым комиссаром Фоминым.

 До войны Ефим Фомин был комиссаром по званию. На рассвете 22 июня  1941

года он стал комиссаром на деле. Героями не рождаются, и нет на свете людей,

лишенных чувства страха. Героизм - это воля, побеждающая в себе  страх,  это

чувство долга, оказавшееся сильнее боязни опасности и смерти.

 Фомин вовсе не был ни испытанным, ни бесстрашным воином. Наоборот, было

во  всем  его  облике  что-то  неистребимо  штатское,  глубоко  свойственное

человеку мирному, далекому от войны, хотя он уже  много  лет  носил  военную

гимнастерку. Ему не пришлось принять участие в финской кампании, как  многим

другим бойцам и командирам из Брестской крепости, и для него  страшное  утро

22 июня было утром первого боевого крещения.

 Ему было всего тридцать два года, и он еще многого  ждал  от  жизни.  У

него была дорогая его сердцу семья, сын, которого он очень любил, и  тревога

за судьбу близких всегда  неотступно  жила  в  его  памяти  рядом  со  всеми

заботами, горестями и опасностями, что тяжко легли на его  плечи  с  первого

дня обороны крепости.

 Вскоре после того как  начался  обстрел,  Фомин  вместе  с  Матевосяном

сбежал по лестнице в подвал под  штабом  полка,  где  к  этому  времени  уже

собралось сотни полторы бойцов из штабных и хозяйственных подразделений.  Он

едва успел выскочить из кабинета, куда попал зажигательный снаряд, и  пришел

вниз полураздетым, как застала его в постели война,  неся  под  мышкой  свое

обмундирование. Здесь, в подвале, было много таких же полураздетых людей,  и

приход Фомина остался незамеченным. Он был так же бледен, как другие, и  так

же опасливо прислушивался к грохоту близких взрывов, сотрясавших подвал.  Он

был явно растерян, как и  все,  и  вполголоса  расспрашивал  Матевосяна,  не

думает ли он, что это рвутся склады боеприпасов,  подожженные  диверсантами.

Он как бы боялся произнести последнее роковое слово - "война".

 Потом он оделся. И как только на нем оказалась комиссарская гимнастерка

с четырьмя шпалами на петлицах и  он  привычным  движением  затянул  поясной

ремень, все узнали его. Какое-то движение прошло по подвалу, и  десятки  пар

глаз разом обратились к нему. Он прочел в этих глазах немой вопрос,  горячее

желание повиноваться и неудержимое стремление к действию. Люди видели в  нем

представителя партии, комиссара, командира, они верили, что только он сейчас

знает, что надо делать. Пусть он  был  таким  же  неопытным,  необстрелянным

воином, как они, таким же смертным  человеком,  внезапно  оказавшимся  среди

бушующей грозной стихии войны! Эти вопрошающие, требовательные  глаза  сразу

напомнили ему, что он был не просто человеком  и  не  только  воином,  но  и

комиссаром.  И  с   этим   сознанием   последние   следы   растерянности   и

нерешительности исчезли с его лица,  и  обычным  спокойным,  ровным  голосом

комиссар отдал свои первые приказания.

 С этой минуты и до конца  Фомин  уже  никогда  не  забывал,  что  он  -

комиссар. Если слезы  бессильного  гнева,  отчаяния  и  жалости  к  гибнущим

товарищам выступали у него на глазах, то это было  только  в  темноте  ночи,

когда никто не мог видеть его лица. Люди неизменно видели  его  суровым,  но

спокойным и глубоко уверенным в успешном исходе этой  трудной  борьбы.  Лишь

однажды в разговоре с Матевосяном в  минуту  краткого  затишья  вырвалось  у

Фомина то, что он скрывал ото всех в самой глубине души.

 -  Все-таки  одинокому  умирать  легче,  -  вздохнув,  тихо  сказал  он

комсоргу. - Легче, когда знаешь, что твоя смерть не будет бедой для других.

 Больше он не сказал ничего, и Матевосян в ответ промолчал,  понимая,  о

чем думает комиссар.

 Он был комиссаром в самом высоком смысле этого слова, показывая во всем

пример смелости, самоотверженности и скромности.  Уже  вскоре  ему  пришлось

надеть  гимнастерку  простого  бойца:  гитлеровские  снайперы  и  диверсанты

охотились прежде всего за нашими командирами,  и  всему  командному  составу

было приказано переодеться. Но и в этой гимнастерке Фомина знали все,  -  он

появлялся в самых опасных мостах и порой сам вел людей в атаки. Он почти  не

спал, изнывал от голода и жажды, как и его бойцы, но воду и пищу,  когда  их

удавалось достать, получал последним, строго следя, чтобы  ему  не  вздумали

оказать какое-нибудь предпочтение перед другими.

 Несколько раз разведчики, обыскивавшие  убитых  гитлеровцев,  приносили

Фомину найденные в немецких ранцах галеты или булочки. Он отправлял все  это

в подвалы - детям и женщинам, не оставляя себе ни  крошки.  Однажды  мучимые

жаждой  бойцы  выкопали  в  подвале,  где  находились   раненые,   небольшую

ямку-колодец, дававшую около стакана воды в час. Первую порцию этой  воды  -

мутной и грязной - фельдшер Милькевич принес наверх комиссару, предлагая ему

напиться.

 Был жаркий день, и вторые сутки во рту Фомина не было ни  капли  влаги.

Высохшие губы  его  растрескались,  он  тяжело  дышал.  Но  когда  Милькевич

протянул ему стакан, комиссар строго поднял  на  него  красные,  воспаленные

бессонницей глаза.

 - Унесите раненым! - хрипло сказал он, и  это  было  сказано  так,  что

возражать Милькевич не посмел.

 Уже в конце обороны  Фомин  был  ранен  в  руку  при  разрыве  немецкой

гранаты, брошенной в окно. Он спустился в  подвал  на  перевязку.  Но  когда

санитар,  около  которого  столпились  несколько  раненых   бойцов,   увидев

комиссара, кинулся к нему, Фомин остановил его.

 - Сначала их! - коротко приказал он. И, присев на ящик  в  углу,  ждал,

пока до него дойдет очередь.

 Долгое время участь Фомина оставалась неизвестной. О нем  ходили  самые

разноречивые слухи. Одни  говорили,  что  комиссар  убит  во  время  боев  в

крепости, другие слышали, что он попал в плен. Так или иначе, никто не видел

своими глазами ни его гибели, ни его пленения, и все эти версии  приходилось

брать под вопрос.

 Судьба Фомина выяснилась только после того, как  мне  удалось  найти  в

Бельском районе  Калининской  области  бывшего  сержанта  84-го  стрелкового

полка, а ныне  директора  средней  школы,  Александра  Сергеевича  Ребзуева.

Сержант Ребзуев 29 и 30 июня оказался вместе с полковым комиссаром  в  одном

из помещений казармы, когда гитлеровские  диверсанты  подорвали  взрывчаткой

эту часть здания. Бойцы и командиры, находившиеся здесь, в большинстве своем

были уничтожены этим взрывом, засыпаны и задавлены обломками  стен,  а  тех,

кто еще остался жив, автоматчики вытащили полуживыми из-под развалин и взяли

в плен. Среди них были комиссар Фомин и сержант Ребзуев.

 Пленных привели в чувство и под  сильным  конвоем  погнали  к  Холмским

воротам. Там их встретил гитлеровский офицер, хорошо  говоривший  по-русски,

который приказал автоматчикам тщательно обыскать каждого из них.

 Все документы советских командиров были  давно  уничтожены  по  приказу

Фомина. Сам комиссар был одет в простую солдатскую  стеганку  и  гимнастерку

без знаков различия. Исхудалый, обросший бородой, в  изодранной  одежде,  он

ничем не отличался от других пленных, и  бойцы  надеялись,  что  им  удастся

скрыть от врагов, кем был этот человек, и спасти жизнь своему комиссару.

 Но среди пленников оказался предатель, который не  перебежал  раньше  к

врагу, видимо, только потому, что боялся получить пулю в спину от  советских

бойцов. Теперь наступил его час, и он решил выслужиться перед  гитлеровцами.

Льстиво улыбаясь, он выступил из шеренги пленных и обратился к офицеру.

 - Господин офицер, вот этот человек не солдат, - вкрадчиво  сказал  он,

указывая на Фомина. - Это комиссар, большой комиссар. Он велел  нам  драться

до конца и не сдаваться в плен.

 Офицер отдал короткое приказание, и автоматчики  вытолкнули  Фомина  из

шеренги. Улыбка сползла с  лица  предателя  -  воспаленные,  запавшие  глаза

пленных смотрели на него с немой угрозой. Один из немецких солдат подтолкнул

его прикладом, и, сразу стушевавшись и блудливо бегая глазами  по  сторонам,

предатель снова стал в шеренгу.

 Несколько автоматчиков по приказу офицера окружили комиссара кольцом  и

повели его через Холмские ворота на  берег  Мухавца.  Минуту  спустя  оттуда

донеслись очереди автоматов.

 В это время недалеко от ворот на берегу  Мухавца  находилась  еще  одна

группа пленных - советских бойцов. Среди них были и бойцы 84-го полка, сразу

узнавшие своего комиссара. Они видели, как автоматчики  поставили  Фомина  у

крепостной стены, как комиссар вскинул руку, что-то крикнул,  но  голос  его

тотчас же был заглушен выстрелами.

 Остальных пленных спустя полчаса под конвоем вывели из крепости. Уже  в

сумерки их пригнали к небольшому каменному сараю  на  берегу  Буга  и  здесь

заперли на ночь.  А  когда  на  следующее  утро  конвоиры  открыли  двери  и

раздалась команда выходить, немецкая охрана недосчиталась одного из пленных.

В темном углу сарая на соломе валялся труп человека, который накануне предал

комиссара  Фомина.  Он  лежал,  закинув  назад   голову,   страшно   выпучив

остекленевшие глаза, и на горле его были ясно видны синие отпечатки пальцев.

Это была расплата за предательство.

 Такова  история  гибели  Ефима  Фомина,  славного  комиссара  Брестской

крепости, воина и героя, верного сына партии коммунистов, одного из  главных

организаторов и руководителей легендарной обороны.

 Подвиг его высоко оценен народом и правительством -  Указом  Президиума

Верховного Совета СССР Ефим  Моисеевич  Фомин  посмертно  награжден  орденом

Ленина, и выписка из этого Указа, как драгоценная реликвия, хранится  сейчас

в новой квартире в Киеве, где живут жена и сын погибшего комиссара.

 А в Брестской крепости, неподалеку от Холмских ворот, к изрытой  пулями

стене казармы прибита мраморная мемориальная доска, на которой написано, что

здесь полковой комиссар Фомин смело  встретил  смерть  от  рук  гитлеровских

палачей. И многочисленные экскурсанты, посещающие крепость,  приходят  сюда,

чтобы возложить у подножия стены венок или просто оставить около этой  доски

букетик цветов - скромную дань народной благодарности и  уважения  к  памяти

героя.