Великая Отечественная Война

Брестская крепость

Разделы: Русская история

Рефераты по Великой Отечественной войне

 Что греха таить, многие из наших людей с явным сомнением  относились  к

тому,  что  в  довоенные  годы  писала  печать  о  злодействах  гитлеровцев.

"Преувеличено! - с  понимающей  улыбкой  говорили  они.  -  Заостряется  для

пропаганды. Ведь это все-таки культурный народ - немцы.  Не  могут  они  так

поступать ".  И  называли  имена  великих  мыслителей  и  поэтов,  ученых  и

музыкантов, которых дала миру Германия, Канта и Гегеля, Шиллера и Гете, Баха

и Бетховена.

 Но при этом забывали ту обстановку и те исторические условия, в которых

жила Германия в последние сто лет.  Начиная  с  Бисмарка,  немецкие  учителя

воспитывали  в  школах  молодежь  на  идее  военной  силы,  в  стремлении  к

завоеваниям, в убеждении исключительности, превосходства Германии и  немцев.

Военная каста стала привилегированной в стране, военная истерия  -  знаменем

правящих классов, и германские генералы и фельдмаршалы, все эти  Шлиффены  и

Мольтке, Гинденбурги  и  Людендорфы,  в  угарном  чаду  парадов  и  маневров

мало-помалу делались властителями дум и всей жизни своего  народа.  Одну  за

другой Германия развязывала завоевательные войны, все более истребительные и

широкие по масштабам, и, хотя мировая схватка 1914-1918  годов  принесла  ей

тяжелое поражение, немецкая военщина сумела использовать и его как  трамплин

для будущего нового прыжка, как горючий материал,  чтобы  разжечь  в  стране

настроения реванша и возмездия.

 Нет, фашистское безумие, на десятилетие с лишком  охватившее  Германию,

не было просто трагической случайностью в истории этого народа.  Отравленные

семена гитлеризма упали в почву, заранее и  глубоко  распаханную  германской

военщиной. И  из  этих  семян  быстро  выросла  не  только  дурманная  трава

массового военного психоза, но и такие ядовитые растения - настоящие  анчары

XX века, -  как  зловещие  гестапо,  СС  и  СД.  Сапогами  штурмовиков  были

растоптаны многовековые достижения немецкой культуры, и в  умственной  жизни

Германии наступил мрачный период, когда главной  наукой  сделалась  позорная

расовая теория,  философия  сводилась  к  утверждению  идеи  грубой  силы  и

безнаказанности сильного, юриспруденция - к обоснованию кулачного  права,  а

вершиной поэзии  и  музыки  стал  бандитский  гимн  "Хорст  Вессель".  Самые

звериные инстинкты развязал в людях гитлеризм, и, казалось, как новая  черта

характера  нации,  рядом   с   общеизвестной   немецкой   чувствительностью,

сентиментальностью, в нелепом противоречивом единстве с  ней  явилась  перед

всем миром еще не виданная в истории бесчеловечная  жестокость  гитлеровцев,

еще более  страшная,  чем  средневековые  ужасы,  именно  потому,  что  дело

происходило в  XX  веке,  с  применением  всех  достижений  новейшей  науки,

техники, промышленной организации.

 Те, кто твердил об исконном немецком гуманизме,  о  традициях  немецкой

культуры, стали прозревать, по мере  того  как  волна  вражеского  нашествия

катилась все дальше по нашей земле. Эти  потомки  Канта  и  Гегеля,  Гете  и

Шиллера выгоняли на поле боя  женщин  и  стариков,  чтобы  наступать  за  их

спинами, кидали в огонь детей, пристреливали беспомощных раненых,  медленной

смертью уничтожали пленных,  устраивали  чудовищные  по  масштабам  массовые

убийства  мирного  населения,  садистски  пытали   партизан,   подпольщиков,

коммунистов. С первых часов  войны  там,  под  Брестом,  и  во  всех  других

приграничных районах  наши  люди  увидели  жестокое  лицо  своего  врага,  и

окровавленная, выстраданная людьми правда о немцах Гитлера, передаваемая  из

уст в уста, полетела по всей стране.

 Разглядели это злобное  лицо  врага  и  защитники  Брестской  крепости,

разглядели даже раньше других. На их глазах ворвавшийся в  санитарный  отсек

казармы немецкий танк с ревом вертелся по бетонному полу, кромсая гусеницами

тела раненых товарищей. Они не раз видели из своих  подвальных  убежищ,  как

гитлеровцы  избивают  и  пристреливают  бойцов,   попавших   в   плен,   как

отправленных из крепости женщин и детей ставят на колени  перед  наведенными

пулеметами.

 Но только оказавшись в плену, они на своем собственном опыте  до  конца

убеждались, как беспредельна и беспощадна жестокость врага.  Плен  начинался

побоями, ударами прикладов по ребрам,  сухой  строчкой  коротких  автоматных

очередей, которыми приканчивали тяжелораненых. Потом пленных  выстраивали  и

вызывали из строя евреев, комиссаров и коммунистов. Тех, кто выходил сам или

кого  выдавали  предатели,  тут  же,  отведя   в   сторону,   расстреливали.

Расстреливали  солдат  с  зелеными  петлицами  пограничников,  расстреливали

политработников,  которых  узнавали  по   звездочке,   нашитой   на   рукаве

гимнастерки. Иногда их умерщвляли не сразу, в мучениях.

 Наши женщины, отправленные  в  плен  защитниками  крепости,  вспоминают

сцену, которую они видели, когда их вывели за  крепостные  валы.  В  стороне

стояло несколько десятков пленных советских бойцов под охраной автоматчиков.

Гитлеровцы заставили их стать тесным кругом и  привели  откуда-то  избитого,

окровавленного политрука. Они втолкнули его в центр этой толпы, и  несколько

фашистских солдат принялись издеваться над  политруком  на  глазах  у  наших

бойцов. За их спинами женщинам не было видно, что с ним делали, но время  от

времени оттуда  раздавались  дикие  вопли  истязуемого,  а  стоявшие  вокруг

пленные так страшно и глухо  стонали,  глядя  на  пытки,  что  уже  за  этим

угадывалась неописуемо жуткая картина.

 А потом пленных собирали в длинные  колонны  и  под  усиленной  охраной

гнали в лагерь. Это был марш  смерти,  совершавшийся  под  треск  автоматных

очередей, - охрана пристреливала тех, кто  выбился  из  сил,  кто  осмелился

взять  хлеб  из  рук  крестьянки,  выбежавшей  на  дорогу,  кто  замешкался,

остановился, шагнул  в  сторону.  И  ощущение  непоправимой  беды,  сознание

безысходности и беспросветности будущего все сильнее охватывало людей.

 Два больших лагеря для военнопленных устроили гитлеровцы в окрестностях

Бреста. В такой лагерь был превращен огороженный теперь колючей проволокой и

тщательно охраняемый Южный военный городок с его многочисленными  кирпичными

корпусами казарм. Главным же местом сбора  пленных,  куда  доставляли  сотни

тысяч людей со всех фронтов, был так называемый лагерь э  307,  находившийся

на польской территории, в нескольких  десятках  километров  за  Бугом,  близ

местечка Бяла Подляска.

 Это было просто обширное поле, разгороженное  на  клетки  -  "блоки"  -

колючей проволокой в два-три ряда. В  каждой  из  таких  клеток  содержалось

около тысячи  узников.  Если  не  считать  дощатого  барака,  где  помещался

лагерный  ревир  -  госпиталь,  -  и  домика  канцелярии,  то  единственными

строениями  на  поле  были  деревянные  сторожевые  вышки  с  пулеметами   и

прожекторами. В палящую жару и в дождь, а позднее и в  осенние  заморозки  и

под первым снегом пленные, большей частью  в  одних  гимнастерках,  а  порой

только в белье, круглые сутки оставались под  открытым  небом.  Люди  руками

рыли в земле норы, наподобие звериных, и заползали туда. Но  грунт  на  этом

поле был песчаный, земля нередко оседала, и  тогда  истощенные,  до  предела

обессиленные узники уже не могли выбраться наверх. Вдобавок солдаты охраны и

лагерные полицаи, навербованные из предателей, иногда нарочно топтались  над

этими норами, обваливая их и превращая в могилы, где люди оказывались заживо

похороненными.

 Тяжкую картину представлял этот лагерь. На огромном поле,  над  которым

всегда стоял запах гнили и тления, в проволочных загонах копошились на земле

сотни тысяч людей. Оборванные, немытые, одолеваемые полчищами вшей, кишевших

прямо в песке, атакуемые тучами зеленых мух, вьющихся в воздухе, с  грязными

повязками на зачервивевших  ранах,  пленные  сотнями  гибли  от  болезней  и

истощения. Раз в день им давали по 150  граммов  эрзац-хлеба  с  опилками  и

черпак мутного супа - баланды, которую варили из гнилой немытой  брюквы  или

из грязной картофельной шелухи, чтобы  вызвать  желудочные  заболевания.  От

дизентерии  умирали  прямо  на  поле,  тифозных  куда-то  увозили  навсегда.

Расстрелы, избиения, издевательства, весь дикий режим  этого  лагеря  служил

одной цели - скорее уничтожить эти массы людей. А с фронтов на смену умершим

и убитым в проволочные загоны доставлялись все новые партии узников.  Здесь,

на поле за Бугом, работал безостановочный конвейер  смерти,  мощная  фабрика

уничтожения.

 Не лучшей была обстановка и в лагере Южного  военного  городка  Бреста.

Хотя пленные находились здесь в каменных корпусах, под  крышей,  условия  их

жизни почти ничем не отличались от условий в Бяла Подляске и смертность была

тут такой же высокой.

 В этих лагерях людей уничтожали не только  физически,  но  и  морально.

Верные своей философии,  гитлеровцы  старались  развязать  в  пленных  самые

низменные чувства  -  дать  простор  подлости,  предательству,  национальной

розни.

 Старательными помощниками фашистской охраны  с  первых  же  дней  стали

"хальбдойче" - полунемцы и прямые предатели  из  числа  украинцев,  русских,

белорусов. Они были не менее, а порою и более жестокими палачами,  чем  сами

гитлеровцы, - ведь известно,  что  предатель  идет  дальше  врага.  Какие-то

темные личности  вертелись  среди  узников,  стараясь  выискать  затаившихся

коммунистов,  комиссаров,  евреев,  заводили   с   пленными   провокационные

разговоры, чтобы потом выдать человека гестаповцам за лишнюю  порцию  хлеба,

за  дополнительный  черпак  баланды.  Стремясь   возбудить   среди   пленных

национальную вражду, лагерное начальство создавало более легкие условия  для

украинцев или местных,  западных  белорусов  и  пыталось  вербовать  из  них

полицаев и провокаторов.

 Их было не так много, этих прислужников врага, дешево продающих честь и

совесть советского человека. Но они делали  свое  дело,  насаждая  в  лагере

атмосферу  подозрительности  и  разобщения.  Люди  замыкались  в   себе,   с

недоверием относились друг к другу, скрывали свое прошлое, неохотно делились

с товарищами мыслями и чувствами.

 Защитникам Брестской крепости приходилось  быть  особенно  осторожными.

Гестапо вскоре начало выискивать  среди  пленных  участников  этой  обороны.

Видимо, гитлеровцы, встретив в  стенах  крепости  такое  яростное  и  долгое

сопротивление, считали  слишком  опасными  для  себя  бойцов  и  командиров,

сражавшихся там. Поэтому люди скрывали  свою  принадлежность  к  крепостному

гарнизону и на допросах говорили, что были захвачены  в  плен  где-нибудь  в

окрестностях Бреста. Сами слова "Брестская крепость" стали ненавистными  для

врага.

 Не помню, кто из защитников крепости рассказал мне историю, случившуюся

уже в 1942 году в доме его родителей, живших в станице на Северном  Кавказе.

Когда станица была оккупирована, в дом, где оставалась только мать участника

обороны, пришли на постой четверо немецких солдат. Рассматривая висевшие  на

стенах комнаты семейные фотографии, они обратили внимание на снимок, где был

запечатлен молодой красноармеец. Женщина объяснила, что это ее  сын.  Кто-то

из немцев, говоривший немного по-русски, спросил, где он теперь.

 - Не знаю, - вздохнув, сказала мать. - Наверно, и в живых нет. Он перед

войной был на самой границе - в Брестской крепости.

 Немец перевел ответ своим  товарищам.  И  тотчас  же  один  из  солдат,

побледнев от злости, кинулся на женщину и стал избивать  ее,  крича  что-то.

Трое других с трудом оттащили его, и он, ругаясь, ушел из дома. А  остальные

объяснили перепуганной матери, в чем дело. Этот солдат  штурмовал  Брестскую

крепость в 1941 году, был тяжело ранен и теперь кричал,  что  все  советские

солдаты, дравшиеся там, - фанатики-большевики и что  их  родственников  надо

беспощадно расстреливать.

 Как ни страшен был режим  гитлеровских  лагерей  под  Брестом,  как  ни

старались фашистские палачи зверским обращением уничтожить в сердцах пленных

всякую надежду, погасить всякую искру  протеста  и  сопротивления,  добиться

этого им не удавалось. То и дело происходили  побеги  из  лагерей.  В  Южном

военном городке подряд несколько групп пленных бежали через  канализационные

колодцы, в Бяла Подляске побеги были почти  ежедневными  -  то  по  пути  из

лагеря на работу, то ночью через все проволочные заграждения и препятствия.

 Тех, кого удавалось поймать, казнили на виду у  всего  лагеря  страшной

казнью. Беглецов расстреливали, вешали, отдавали на растерзание собакам  или

помещали в клетку  из  колючей  проволоки  и  заставляли  умирать  медленной

смертью от голода и жажды. Однажды троих  бойцов,  пойманных  после  побега,

заживо сварили в котлах лагерной кухни.

 Но даже эти  изощренные  злодейства  не  могли  сломить  воли  пленных,

задушить в них стремление снова вырваться на свободу и опять начать борьбу с

врагом.  Наоборот,  чем  больше  свирепствовали   гитлеровцы,   тем   острее

становилось чувство ненависти к палачам, тем сильнее было желание мстить  за

погибших друзей, за все пережитое в  этом  аду.  И,  наверно,  именно  такие

чувства, победив недоверие и  подозрительность,  объединили  пленных  лагеря

Бяла Подляска в подготовке массового побега, который произошел здесь  осенью

1941 года.

 Темной сентябрьской ночью несколько тысяч узников по  сигналу  кинулись

на проволочные заграждения, набросили на них шинели и гимнастерки, перелезли

через эти колючие  препятствия  под  ярким  светом  прожекторов,  под  огнем

пулеметов с вышек и ушли в ближайший лес. Большинство  из  них  вскоре  было

поймано и расстреляно, многие погибли еще на проволоке, но кое-кому  удалось

скрыться. Говорят, что одним из главных организаторов этого массового побега

был старший лейтенант Потапов, тот, что командовал важным  участком  обороны

Брестской крепости в районе казарм 333-го полка.  Уцелел  ли  он  тогда  или

погиб под огнем пулеметов, остается неизвестным.

 В наказание за этот  побег  пленных  гитлеровцы  несколько  часов  вели

пулеметный огонь по территории лагеря. Сюда вызвали танки, и  они  из  пушек

стреляли по блокам, а потом вошли внутрь лагеря и гусеницами  давили  людей,

укрывшихся в своих норах. Однако и эта расправа  не  помогла,  и  побеги  не

прекращались  вплоть  до  зимы,  когда  большинство  выживших  пленных  было

вывезено в другие лагеря.

 Одни попали в бывшую польскую крепость Демблин, где  рядом  с  земляным

валом зимою 1941 года возник другой, такой же высокий вал  из  мертвых  тел,

которых не успевали хоронить. Других послали  в  Седлец,  в  Краков  или  на

территорию самой Германии - в Хаммельсбург и Эбензее, под Мюнхен или Бремен.

 Но где бы ни оказывались герои Бреста, они проносили с собой через плен

дух борьбы и сопротивления - тот неукротимый  дух  советского  воина,  каким

была проникнута легендарная оборона крепости.

 Немногим удавалось бежать из плена, и они шли к фронту или  находили  в

лесах Белоруссии отряды народных мстителей - партизан. Так бежал и  сражался

в партизанском отряде близ Бреста боец 333-го полка Иван Бугаков. Так, сумев

вырваться из лагеря,  стал  партизанским  подрывником  на  железных  дорогах

защитник крепости Федор Журавлев. Так позднее, бежав к партизанам Югославии,

воевал вместе с ними один из пограничников Кижеватова  -  Григорий  Еремеев.

Другие были менее счастливыми - побег им не удавался. Но и в лагерях,  порою

даже в самых жутких, герои Брестской обороны искали и  находили  возможность

бороться. Бывший политрук Петр Кошкаров, ближайший помощник комиссара Фомина

и капитана Зубачева, исполнявший обязанности начальника штаба сводной группы

в центральной крепости, попав в лагерь Хаммельсбург под  фамилией  Нестеров,

стал  одним  из  руководителей  подпольной   коммунистической   организации.

Участник обороны Николай Кюнг, сражавшийся с бойцами  полковой  школы  84-го

полка на Южном острове крепости, очутился в  лагере  смерти  -  Бухенвальде,

нашел там единомышленников и был в  числе  организаторов  Интернационального

подпольного комитета, подготовившего восстание заключенных весной 1945 года.

 Они боролись, герои Бреста, при  всех  условиях,  в  любой  обстановке.

Поистине их девизом были те слова, которые однажды видел на стене  тюремного

карцера военнопленный П. Артюхов из Донбасса, сообщивший мне об этом в своем

письме. Брошенный после допроса в карцер, он при свете, чуть  проникавшем  в

маленькое подвальное оконце, прочитал на серой бетонной стене бурую надпись,

сделанную, видно, кровью:

 "Врешь, фриц! Нас не сломаешь - мы из Брестской крепости!"