Великая Отечественная Война

<<<<Вся библиотека         Поиск >>>

  Вся электронная библиотека >>>

 Оборона Брестской крепости >>>

 

 

 Великая Отечественная Война

Брестская крепостьБрестская крепость

 


Разделы: Русская история

Рефераты по Великой Отечественной войне

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ СУДЬБЫ

 

 Иногда,  наверное,   каждый   с   грустью   чувствует   несовершенство

человеческой памяти. Я говорю не о склерозе, к которому все мы  приближаемся

с прожитыми годами. Печалит несовершенство самого  механизма,  его  неточная

избирательность...

 Когда  ты  мал  и  чист,  как  белый   лист   бумаги,   память   только

приготовляется  к  будущей  работе  -  мимо   сознания   проходят   какие-то

малозаметные, по причине своей привычности, события, но  потом  ты  вдруг  с

горечью понимаешь, что были они значительными, важными, а то и важнейшими. И

ты будешь мучиться этой  неполнотой,  невозможностью  вернуть,  восстановить

день, час, воскресить живое человеческое лицо.

 И уж вдвойне обидно, когда речь идет о близком человеке -  об  отце,  о

тех, кто его окружал. К сожалению, я почти лишен обычных в нормальных семьях

детских воспоминаний о нем: детство оставило мало зацепок, а когда  механизм

памяти заработал, виделись мы редко - либо дверь в кабинет  была  закрыта  и

сквозь рифленое  стекло  расплывчато  темнел  его  силуэт  за  столом,  либо

междугородный звонок дробил покой притихшей  в  его  отсутствие  квартиры  и

бесстрастный голос телефонной барышни сообщал нам, откуда, из какого  уголка

страны или мира донесется сейчас хрипловатый отцовский баритон...

 Впрочем,  так  было  потом,  после  Ленинской  премии   за   "Брестскую

крепость", после невероятной популярности  его  телевизионных  "Рассказов  о

героизме". Это было потом...

 А поначалу была небольшая квартира в Марьиной  роще,  куда  в  середине

пятидесятых годов - в пору моего детства - ежедневно  и  еженощно  приходили

какие-то  малопривлекательные  личности,  одним   своим   видом   вызывавшие

подозрение у соседей. Кто в телогрейке, кто в штопаной шинели  со  споротыми

знаками различия, в грязных сапогах или сбитых кирзовых ботинках, с  тертыми

фибровыми чемоданчиками, вещмешками казенного вида или попросту  с  узелком,

они появлялись в передней  с  выражением  покорной  безнадежности  на  лицах

землистого оттенка, пряча свои грубые шершавые руки. Многие из  этих  мужчин

плакали,  что  никак  не  вязалось  с  моими  тогдашними  представлениями  о

мужественности и приличиях.  Бывало,  они  оставались  ночевать  на  зеленом

диване поддельного бархата, где вообще-то спал я, и тогда меня перебрасывали

на раскладушку.

 А через  некоторое  время  они  появлялись  вновь,  иногда  даже  успев

заменить гимнастерку на бостоновый  костюм,  а  телогрейку  на  габардиновое

пальто до пят: и то и другое сидело на них дурно -  чувствовалось,  что  они

привыкли к  иным  нарядам.  Но  несмотря  на  это,  внешность  их  неуловимо

менялась: сутулые плечи и  склоненные  головы  вдруг  отчего-то  подымались,

фигуры  распрямлялись.  Все  очень  быстро  объяснялось:  под   пальто,   на

отутюженном пиджаке горели и позвякивали ордена и медали,  нашедшие  их  или

вернувшиеся к своим хозяевам. И, кажется, насколько я тогда мог судить, отец

сыграл в этом какую-то важную роль.

 Оказывается, эти дяди Леши, дяди Пети, дяди  Саши  были  замечательными

людьми, сотворившими невероятные, нечеловеческие подвиги,  но  почему-то,  -

что никому не казалось в ту пору удивительным, - за это наказанными.  И  вот

теперь отец кому-то, где-то "наверху" все объяснил и их простили.

 ...Эти люди навсегда вошли в мою жизнь.  И  не  только  как  постоянные

друзья дома. Их судьбы стали для  меня  осколками  зеркала,  отразившего  ту

страшную, черную эпоху, имя которой - Сталин. И еще - война...

 Она стояла за их плечами, обрушившись  всей  чудовищной  своей  массой,

всем грузом крови и смерти, горелой кровлей родного  дома.  А  потом  еще  и

пленом...

 Дядя Леша,  который  вырезал  мне  из  липового  чурбачка  роскошнейший

пистолет с узорной рукояткой, а  свисток  мог  сделать  из  любого  сучка  -

Алексей Данилович Романов. Несколько лет назад он умер. И никогда не  забыть

мне этого воплощения добра, душевной кротости,  милосердия  к  людям.  Война

застала его в Брестской крепости, откуда попал он - ни много  ни  мало  -  в

концентрационный  лагерь  в  Гамбурге.  Его  рассказ  о  побеге   из   плена

воспринимался как  фантастика:  вместе  с  товарищем,  чудом  ускользнув  от

охраны, проведя двое суток в ледяной воде, а  потом  прыгнув  с  причала  на

стоявший в пяти метрах шведский сухогруз, они зарылись в кокс и доплыли-таки

до нейтральной Швеции! Прыгая тогда, он отшиб себе о борт парохода  грудь  и

появился после войны в нашей квартире худющим,  прозрачным  туберкулезником,

дышавшим на ладан. Да и откуда было взяться силам на борьбу с  туберкулезом,

если ему все эти послевоенные годы  говорили  в  глаза,  что  покуда  другие

воевали, он "отсиживался" в плену, а потом отдыхал  в  Швеции,  откуда  его,

кстати, не выпустила на фронт Александра  Коллонтай  -  тогдашний  советский

посол. Это он-то "отдыхал" - полумертвец,  извлеченный  из  трюма  вместе  с

мертвецом в такой же лагерной одежде!.. Его не восстановили в партии, ему не

давали работы, жить было практически негде -  и  это  на  Родине,  на  своей

земле... Но тут случилась телеграмма от моего отца...

 Петька - так он назывался у нас в доме, и надо ли  говорить,  каким  он

мне был закадычным приятелем. Петр Клыпа  -  из  защитников  крепости  самый

молодой, во время обороны двенадцатилетний воспитанник музвзвода - у нас  он

появился тридцатилетним человеком с робкой страдальческой улыбкой  мученика.

Из положенных ему  властями  25  лет  (!)  он  отсидел  на  Колыме  семь  по

несоизмеримой с наказанием провинности - не донес на приятеля,  совершившего

преступление. Не говоря уж о  несовершенстве  этого  уголовного  уложения  о

недоносительстве, зададимся вопросом: мальчишку, вчерашнего пацана,  однако,

имевшего за плечами  брестскую  цитадель,  упрятать  на  полжизни  за  такой

проступок?!  Это  его-то,  о  котором  бывалые  солдаты  чуть   не   легенды

рассказывали?.. Через много лет,  в  семидесятых,  когда  Петр  Клыпа  (чьим

именем назывались пионерские дружины по всей стране, и который жил в Брянске

и, как тогда говорилось,  ударно  работал  на  заводе)  столкнулся  каким-то

недобрым образом с бывшим  секретарем  Брянского  обкома  Буйволовым,  опять

начали ему вспоминать "уголовное" прошлое, опять стали трепать нервы. Чем уж

он не угодил - не знаю, да и узнать не у кого: вся эта  кампания  не  прошла

для Пети даром, несколько лет назад его не стало. И это на шестом десятке...

 Дядя  Саша  -  Александр  Митрофанович  Филь.  Он  появился  у  нас  на

Октябрьской одним из первых, хотя и добирался дольше всех. Из  гитлеровского

концлагеря он прямым сообщением отправился по этапу в сталинский, на Крайний

Север. Отсидев ни за что ни про что 6 лет, Филь остался  в  Алдане,  считая,

что с клеймом "власовца" на материке ему жизни не  будет.  Этого  "власовца"

ему походя навесил следователь  на  фильтрационном  проверочном  пункте  для

пленных, заставив, не читая, подписать протокол.

 ...Подробности этих трех и многих других  не  менее  драматичных  судеб

воссозданы на  страницах  главной  книги  моего  отца  -  Сергея  Сергеевича

Смирнова - "Брестская  крепость".  Главной  не  только  потому,  что  она  в

памятный год 20-летия Победы была удостоена  Ленинской  премии,  и  даже  не

потому, что работе над "Брестской крепостью" он отдал  большую  часть  своей

жизни в литературе. Насколько я могу судить, именно в период работы над этой

книгой он сформировался как личность и как  писатель-документалист,  заложил

основы своего в чем-то  уникального  творческого  метода,  возвращавшего  из

небытия имена и судьбы живых и мертвых. Тем  не  менее  на  протяжении  двух

десятков лет "Брестская крепость" не переиздавалась.

 "Рукописи не горят", но  они  умирают  без  читателя.  И  до  недавнего

времени книга "Брестская крепость" была в предсмертном состоянии.

 В начале 70-х один из защитников Брестской  крепости  Самвел  Матевосян

был исключен из партии и лишен звания  Героя  Социалистического  Труда.  Ему

вменялись  в  вину   административно-хозяйственные   злоупотребления   вроде

превышения полномочий  и  использования  служебного  положения  -  Матевосян

занимал    пост    управляющего     крупным     производственным     трестом

геолого-разведочного управления  цветной  металлургии  Совмина  Армении.  Не

берусь здесь  обсуждать  степень  нарушения  им  норм  партийной  этики,  но

удивляет  одно:  правоохранительные  органы   свои   обвинения   сняли   "за

отсутствием состава преступления". Тем не менее я отлично помню, как за  год

до смерти отец пришел домой с серым, в  одночасье  постаревшим  лицом  -  из

Горького  сообщили,  что  в  Волго-Вятском  издательстве   рассыпали   набор

"Брестской  крепости",  а  отпечатанный  тираж  пустили  под  нож  -  всякое

упоминание о якобы провинившемся С. Матевосяне требовали  из  книги  убрать.

Как это случается еще и по сей день, тогда, в годы "расцвета застоя", дала о

себе знать дикая нелепость сталинизма - от навета,  каким  бы  чудовищным  и

незаконным он  ни  был,  человеку  не  отмыться.  Мало  того,  под  сомнение

ставилась вся его жизнь до и после  случившегося.  И  никакие  свидетельства

очевидцев, однополчан, товарищей по работе в счет не брались - работа шла по

накатанным рельсам тенденциозного подбора "фактов" и фактиков, хоть каким-то

образом могущих доказать недоказуемое.

 Шестнадцать лет обивал этот глубоко пожилой человек,  ко  всему  еще  и

инвалид  войны,  пороги  различных  инстанций  в  упорной  надежде  добиться

справедливости  шестнадцать  лет  книга,  удостоенная  высшей  литературной

премии нашей страны, пролежала  под  спудом  ведомственного  запрета.  И  до

последнего времени невозможно было достучаться до чиновников, объяснить  им,

что   композиция   и   строй   литературного   произведения   не   поддаются

административному окрику и попросту разваливаются.

 В  эпоху   брежневского   безвременья   все   попытки   оживить   книгу

наталкивались на непробиваемый "слоеный пирог" всевозможных властей. Сначала

на верхних этажах шли сладкие заверения в необходимости переиздать,  вернуть

"Брестскую крепость" в круг литературы. Затем средний "слой" - пожестче и  с

горчинкой - покусывал  книгу:  речь  шла  уже  не  только  об  "изъятии"  С.

Матевосяна, но и Петра Клыпы, и Александра  Филя  пока,  наконец,  дело  не

упиралось в абсолютно непробиваемую стену,  точнее,  в  вату,  где  бесшумно

гасились все усилия. А письма наши,  очередные  просьбы  о  встречах  -  как

камушки в воду, впрочем, даже и кругов не было... И уже потянулись  сведения

о том, что где-то какой-то официальный лектор публично  заявил,  что  "герои

Смирнова - липовые", и тому подобные прелести.

 К счастью, времена  меняются  -  "Брестская  крепость"  возвращается  к

читателям. Возвращается, чтобы еще раз поведать людям о том, как  удивителен

Человек, каких высоких нравственных образцов способен достичь его дух...

 И все же, прошедшие годы запрета не идут из памяти, и когда я  с  тупой

болью думаю об этой горестной истории, мне вдруг открывается странная  черта

отцовской судьбы - после смерти он как бы повторяет дорогу возвращенных им к

жизни  людей,  обреченный  испытать   ее   неровности   собственной   душой,

заключенной в книге "Брестская крепость". Знать бы  ему  все  это  тогда,  в

пятидесятых...

 Но нет!.. Не нужно было это  печальное  предвидение  тогда,  на  исходе

пятидесятых. Тогда его живой труд, зримо воплощенный в этих рано постаревших

людях, гордо шагал по московским улицам. Наши соседи  уже  не  опасались  за

сохранность своих квартир, а радостно улыбались, завидев кого-нибудь из  них

- теперь их знали в лицо. Прохожие узнавали в толпе, жали  руки,  вежливо  и

уважительно похлопывали по плечам. Бывало,  и  я  шел  с  ними,  в  отблеске

всенародного  признания,  по  случаю  перепадавшем  и  мне,  поскольку   был

по-детски тщеславен. Для  меня-то  все  они  были  никакими  не  знаменитыми

героями, а близкими друзьями, почти что родственниками, запросто ночевавшими

на моем диване. А это, согласитесь, греет душу.

 Но отец!.. Отец прямо-таки упивался происходившим. Это  было  дело  его

рук, ощутимый результат его энергии, которая гнала его за тысячи  километров

в глухие  медвежьи  углы,  сталкивала  с  непробиваемым  бездушием  царившей

системы.

 Ведь это он ночами на кухне читал  десятки,  потом  сотни,  а  потом  и

тысячи писем, заваливших квартиру, - открыть  летом  окно  стало  проблемой:

сначала нужно  было  переместить  толстенные  стопы  конвертов,  покрывавших

подоконники. Это он проштудировал тысячи единиц документов  во  всевозможных

архивах - от военного до прокуратуры. Это он первым после  Родиона  Семенюка

потрогал в  55-м  хрупкую  ткань  полкового  знамени,  зарытого  в  каземате

крепости в дни обороны и вырытого теми же руками. Было  чем  восторгаться  -

все теперь материализовалось в людях, окружавших его.

 И все же главная причина его восторга стала мне понятна гораздо  позже,

с годами. Он вернул этим людям Веру в справедливость, а  это,  если  хотите,

вера в самое жизнь.

 Он вернул этих людей  стране,  народу,  без  чего  они  себе  жизни  не

мыслили. Там, в смертельном  Бресте,  и  потом,  в  лагерях  смерти,  они  -

изувеченные, прошедшие все степени голода, забывшие вкус человеческой пищи и

чистой воды, гнившие заживо, умиравшие, кажется,  сто  раз  на  дню,  -  они

все-таки выжили, спасенные своей неправдоподобной верой...

 Думаю, отцу тогда было всех радостнее убедиться в далеко не  бесспорном

факте существования справедливости. Он обещал ее этим потерявшим веру людям,

он был ее невольным вершителем. И бог мой, как же был он благодарен каждому,

кто хоть самой малостью помогал, кто делил с ним эту тяжкую ношу.

 Отец и его многочисленные  и  самоотверженные  помощники,  такие,  как,

скажем, Геннадий Афанасьевич Терехов - следователь по  особо  важным  делам,

известный всей стране, к несчастью, недавно умерший, -  ставший  с  тех  пор

долголетним другом отца, и многие другие  люди  совершили,  на  мой  взгляд,

неповторимый в истории человечества  процесс  реабилитации  страны,  народа,

самой нашей истории в глазах  тех,  кому  выпало  пройти  все  круги  ада  -

гитлеровский и сталинский...

 А потом была поездка в Брест - настоящий триумф  героев  крепости.  Да,

было, было... И еще был праздник у нас, но особенно, конечно, у отца,  когда

крепости дали Звезду, а 9 мая объявили нерабочим днем и назначили  парад  на

Красной площади!

 Тогда ему, видимо, казалось, что  все  достигнуто.  Нет,  не  в  смысле

работы  -  дорога  его  только  раскатилась  впереди.  Достигнуто  в  смысле

морального обеспечения звания "Ветеран войны ". В те дни начала шестидесятых

человеку с рядом орденских планок на пиджаке не было нужды, краснея, лезть в

карман за удостоверением участника или, пуще того, инвалида войны -  очередь

расступалась сама.

 Да,  пережили  мы  с  тех  пор  долгий   период   эрозии   общественной

нравственности. Но ведь есть же, не могут  не  существовать  у  просвещенных

народов, к которым и  мы  себя  относим,  святые,  ни  временем,  ни  людьми

неколебимые ценности, без которых народ  -  не  народ.  Нельзя  нам  сегодня

обесценивать тот  огромный  духовный  потенциал,  что  содержится  в  словах

"Ветеран войны". Ведь их мало. Их ничтожно мало, и с каждым днем  число  это

уменьшается. И - как-то тягостно представить -  не  за  горами  день,  когда

земля примет последнего. Последнего Ветерана Великой Войны...

 Их не нужно ни с кем и ни с чем сравнивать.  Они  попросту  несравнимы.

Отец как-то поразил меня, заявив, что  несправедливо  нам  иметь  одинаковый

статут Героя Социалистического Труда и  Героя  Советского  Союза,  поскольку

первый проливает пот, а второй-то - кровь...

 Пусть не покажется вам, читающим эти строки, что был он  человеком  без

сучка без задоринки.  Отец  неотрывно  связан  со  своим  трудным,  страшным

временем. Как и большинство из тех, кто вырос и жил тогда, он не всегда умел

различить белое и черное, не во всем жил в согласии с  собой,  и  не  всегда

хватало ему гражданского мужества. К сожалению,  и  в  его  жизни  случались

поступки, о которых он  не  любил  вспоминать,  признавая,  правда,  открыто

совершенные ошибки и пронеся этот крест  до  самой  могилы.  А  это,  думаю,

качество не слишком распространенное.

 Впрочем, не мне судить отца и его поколение. Кажется  мне  только,  что

дело, которому он служил с  такой  поразительной  убежденностью  и  душевной

силой, дело, которое он сделал, примирило его  с  жизнью  и  с  временем.  И

насколько я могу об этом судить, он и  сам  понимал  это,  понимал  и  остро

чувствовал трагическую неровность времени,  в  котором  ему  выпало  прожить

жизнь. Во всяком случае нижеследующие строки, написанные его рукой,  наводят

на это заключение.

 Как-то после смерти отца я нашел в его столе черновик письма Александру

Трифоновичу Твардовскому.  Твардовскому,  чьим  заместителем  еще  в  первом

составе "Нового мира" был отец, в  те  дни  исполнилось  шестьдесят  лет.  К

юбиляру отец на всю жизнь сохранил трепетную любовь и преклонялся перед  его

личностью. Письмо это, помню, поразило меня. Вот отрывок из него.

 

 "Переделкино, 20.6.70.

 Дорогой Александр Трифонович!

 Почему-то не хочется посылать Вам поздравительную телеграмму,  а  тянет

написать что-нибудь нетелеграфное своей рукой. Вы сыграли такую важную  роль

в  моей  жизни,  что  день  Вашего  шестидесятилетия  невольно  ощущаю   как

знаменательную дату в своей собственной судьбе.

 Это не красные юбилейные словца. Я не раз думал о том, как повезло мне,

что встретил Вас и имел  счастливую  возможность  работать  с  Вами  и  быть

некоторое время Вашим близким другом (надеюсь, что это не  дерзость  с  моей

стороны). Случилось это в очень  критический,  наверное,  переломный  момент

моей жизни, когда распирала энергия и жажда деятельности, а эпоха, в которую

мы в то время жили, могла ведь направить все это по разным руслам.  И  хотя,

полагаю, что на сознательную подлость я и тогда не был способен, все же  бог

весть  как  могли  сказаться  обстоятельства  и  сложности  тех  времен,  не

встреться мне Вы, с Вашим большим чувством правды и справедливости, с  Вашим

талантом и обаянием. И во всем, что  я  делал  потом,  расставшись  с  Вами,

всегда была  доля  Вашего  влияния,  воздействия  на  меня  Вашей  личности.

Поверьте, я очень далек от того, чтобы  преувеличивать  свои  возможности  и

сделанное мною, но все же мне иногда приходилось делать добрые  человеческие

дела, которые в старости доставляют чувство внутреннего удовлетворения. Я не

знаю: сумел бы я сделать их или нет, если бы за душой не было встречи с Вами

и Вашего никогда не прекращавшегося влияния. Наверное, нет! И за это мое Вам

сердечное спасибо и мой низкий поклон ученика учителю..."

 

 Жалко, смертельно жалко, что не дожил отец до сегодняшнего дня. Жаль не

только потому, что не суждено  ему  узнать  посмертной  судьбы  его  главной

книги, подержать в руках пахнущий типографской краской сигнальный экземпляр,

тронуть обложку с тиснеными словами "Брестская крепость".

 Почти до самой смерти он оставался крепким, моторным человеком, а с его

"энергией и жаждой деятельности" он, я уверен в этом, жил бы вровень с нашим

удивительным и нелегким временем...

 Константин Смирнов

 

СОДЕРЖАНИЕ: «Брестская крепость»

 

Смотрите также:

 

Брестская крепость    Борис Васильев – «В списках не значился»

 

НАДПИСИ ЗАЩИТНИКОВ БРЕСТСКОЙ КРЕПОСТИ НА ЕЕ СТЕНАХ

 

Вторая мировая война  Великая Отечественная Война  Предсмертные письма борцов с фашизмом   "От Советского Информбюро"   Орлята партизанских лесов  "Бабий Яр"

 

Всемирная история   История Войн 

 

РОССИЯ В ХХ веке

Великая Отечественная война (1941-1945 гг.)

 

История России (учебник для ВУЗов)

Глава 11. Великая Отечественная война

Начало Великой Отечественной войны

 

BОEHHO-ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ СССР И ГЕРМАНИИ. Начальный период военных действий

Решающие сражения Великой Отечественной войны