СУДЕБНАЯ РЕФОРМА 1864 ГОДА. Судебные уставы. Реформирование судебной системы в дореволюционной России

   Русская история

СУДЕБНАЯ РЕФОРМА 1864 ГОДА

И ФОРМИРОВАНИЕ ПРАВОВОЙ КУЛЬТУРЫ В ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ

(ОБЗОР АНГЛОЯЗЫЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ)


БОЛЬШАКОВА О.В.

 

  

Реформирование судебной системы в дореволюционной России устойчиво привлекает

внимание западных исследователей, о чем свидетельствует прошедшая в марте -апреле 1995 г. в

Торонто международная конференция "Судебная реформа в России, 1864-1994", в которой

приняли участие видные политологи, историки и правоведы. Конференция носила во многом

прикладной характер и была призвана оценить реальные перспективы судебной реформы в

постсоветской России, в то же время она подвела итоги более чем 30-летних исследований по

истории системы правосудия и формированию правосознания в Российской империи (см. 12).

Интерес западных историков сосредоточен на нескольких аспектах : политика правительства

в области реформирования судебной системы, и здесь особое внимание уделяется политической

культуре бюрократии ; эволюция русского права ; формирование и функционирование судебных

учреждений и их влияние на развитие правосознания в России.

 

* * *

 

Дореформенные судебно -административные органы Российской империи начиная с эпохи

Петра I строились в основном по образцу западноевропейской модели, сложившейся в эпоху

абсолютизма. Однако к середине XIX в. европейские государства, достигшие к этому времени

значительного прогресса в области теории и практики права, отказались от нее как от устаревшей

и несовершенной, пишет Т.Тарановски. "Просвещенная монархия " XVIII в. с ее механистической

и авторитарной концепцией права как инструмента верховной власти представлялась уже

анахронизмом в эпоху, когда все настойчивее отстаивалась идея о том, что право независимо от

политики и должно стоять над ним. Получившая широкое распространение "идея о "правлении

закона " как о нормативном принципе устройства государства и общества лежала в основе не

только судебной реформы 1864 г., но и всей эпохи реформ " (1, с.305).

Генезис судебной реформы историки связывают с формированием в среде российской

бюрократии нового типа гражданского чиновника - носителя "правового этоса ". Этот процесс во

многом был связан с политикой самодержцев : так, Николай I, осознававший необходимость

хорошо образованных специалистов для эффективной работы правительственного аппарата ,

немало способствовал развитию юридического образования. В 1835 г. в Петербурге было

основано элитарное заведение английского типа - Императорское училище правоведения. Оно

стало специальным учебным заведением для подготовки государственных служащих для Сената и

Министерства юстиции.

В своей книге "Развитие правосознания в России " (17) Р.Уортман намечает основные вехи

формирования нового мировоззрения в среде служащей молодежи 1830-40-х годов. Для

выпускников Училища правоведения ("правоведов ") было характерно блестящее "салонное "

образование, в то время как на юридических факультетах университетов давались более широкие ,

фундаментальные знания. И все же юридическая подготовка кадров в России в целом была весьма

слаба с интеллектуальной точки зрения, более важным следует признать то ощущение

принадлежности к группе избранных, призванных осуществить некую миссию во имя торжества

законности и правопорядка в России, которое правоведы вынесли из стен своей alma mater (17,

с.208-218).

Р.Уортман описывает "юридически -этический " тип чиновника, принявшего участие в

подготовке и проведении судебной реформы. Это были сравнительно молодые, принадлежавшие к

элите столичной бюрократии чиновники, получившие юридическое образование в Училище

правоведения, Царскосельском лицее и в университетах. К 1850-м годам юристы заняли

стратегические посты в правительственном аппарате, позволявшие им составлять проекты

реформ, а высокое покровительство членов императорской фамилии, например великого князя

Константина Николаевича, помогало им продвигать свои проекты через запутанные

бюрократические лабиринты. Связанные узами личной дружбы и годами совместной учебы и

службы, движимые как благородными идеями, так и личным честолюбием, эти люди и

подготовили реформу 1864 г. (17, с.3).

Этос российских реформаторов, отмечают историки, вырабатывался не столько учебными

программами, сколько теми широкими интеллектуальными течениями, которые сформировали

общекультурные особенности поколения 1830-40-х годов. В области права это была в первую

очередь "историческая школа " Ф.Савиньи, при этом чиновники -реформаторы восприняли не

только консервативную сторону, но и "либертарианский ", эмансипаторский смысл его идей.относительно исторического процесса и эволюции права (17; 1, с.307-308). Определенную роль

сыграли литературные течения романтизма и концепции французского социализма.

В результате возникло совершенно новое для русского самодержавия отношение к закону, и

зародился новый тип политической культуры среди чиновничества. "Законность " вскоре стала

ключевым словом, символизирующим это отношение. "Законность " противопоставлялась

понятию "произвол ", отражавшему традиционную психологию и практику русского самодержавия

и старой бюрократии. По мысли прогрессивных чиновников -юристов, идея права и законности

перестала быть средством исполнения воли суверена и приобрела самостоятельную роль. В

конечном счете это вело к ограничению власти монарха и означало признание за подданными

объективных личных и гражданских прав. Понятие "законности " постепенно занимало

основополагающее место в концепции "правового государства " - Rechtsstaat. В соответствии с

этой концепцией государство и общество имеют равный статус, и именно право, реализуемое

профессионалами -специалистами, регулирует взаимоотношения между обществом и

государством. Бюрократия в этих условиях превращается в слой, который служит интересам не

короны, а общества (1, с.308).

Реформаторы, таким образом, отвергали авторитарную концепцию естественного права как

системы налагаемых государством на общество ограничений ради блага всех его членов. По

мнению Т.Тарановского, им была ближе современная западная концепция естественных прав

личности, защищаемых законом ради блага самой личности, но в целом их взгляды представляли

собой вариант скорее среднеевропейского, нежели западноевропейского либерализма XIX в. (1,

с.308, 311).

Эти идеи легли в основу Судебных уставов 20 ноября 1864 г., которые большинство

западных историков расценивают как важнейший шаг к построению гражданского общества в

России. Благодаря им, пишет Б.Линкольн, была уничтожена многовековая прерогатива царя -

контроль за отправлением правосудия, и началась трансформация самодержавия в более

современную форму монархии. В то же время работа реформаторов -юристов заложила

краеугольный камень современного общества, основанного на общественной справедливости и

гражданской ответственности (8, с.115).

Судебная реформа, по общему мнению, была наиболее радикальной, новаторской и

технически успешной из всех Великих реформ. Что же помогло правоведам добиться успеха ? Как

считает Т.Тарановски, это "банкротство старой системы, специфический характер судебной

реформы и тот факт, что значение Великих реформ в целом понималось еще весьма смутно ", -

Александр II не в полной мере предвидел, к каким последствиям они могут привести (1, с.307).

Кроме того, как отмечают другие историки, важным фактором явилось то, что император ощущал

поддержку консервативной части дворянства, которое после отмены крепостного права оказалось

заинтересовано в широком реформировании правовой системы, чтобы обеспечить право

дворянской собственности в новых условиях (8, с.109).

В результате была создана новая институциональная структура судопроизводства, которая

представляет собой пример "творческой адаптации всех лучших достижений юриспруденции и

судебной практики западноевропейских стран, главным образом Франции и Великобритании " (1,

с.305). Судебные уставы 20 ноября 1864 г. и новое процессуальное гражданское и уголовное

законодательство ввели систему независимых судов, где заседали профессионально

подготовленные судьи, пребывающие в должности пожизненно. Правосудие было отделено от

администрации и даже за самодержцем было сохранено лишь право помилования. Публичность и

гласность судебных заседаний, принцип состязательности сторон, учреждение суда присяжных и

адвокатуры - все это создало важные гарантии для надлежащего ведения судебных процессов.

Возможность подавать апелляции не только по существу разбираемого дела, но и по поводу

нарушения процессуальных норм (кассация ) постепенно способствовала внедрению принципа

приоритета законности и права в политическую систему, которая до этого основывалась на

принципе приоритета законодательной и административной власти (1, с.306).

Однако важно указать, что за пределами Европейской России эта новая система вводилась

постепенно и не в полной мере. Сохраняли свое особое положение военные, церковные и

коммерческие суды ; политические преступления рассматривались часто в административном

порядке, а со временем и вовсе вышли из юрисдикции обычных судов ; право частного лица

требовать возмещения или компенсации ущерба, нанесенного в результате действия

правительственного чиновника, было сильно ограничено. Еще более важным является тот факт ,

что дела крестьян, составлявших большую часть населения России, оставались в юрисдикции.созданных крестьянской реформой 1861 г. волостных судов, действовавших на основе

традиционного обычного права.

Обычное крестьянское право в дореформенной России представляло собой совокупность

неписаных правил и норм, основанных на народных представлениях о справедливости. В каждой

местности, а часто и в каждой деревне существовали свои обычаи, связанные с отправлением

правосудия и назначением наказания за те или иные проступки. Ведущую роль в судебной

процедуре играл личный фактор, и центральной фигурой деревенского правосудия в

дореформенный период был местный помещик (см.7).

При подготовке крестьянской реформы, пишет Питер Цап, создание крестьянских

волостных судов, которые должны были заменить судебную власть помещика, рассматривалось

реформаторами как временная мера, рассчитанная на достаточно краткий переходный период.

Официальными причинами создания этих институтов были, во -первых, "особенности

крестьянского быта ", а во -вторых - отсутствие необходимого количества подготовленных

юристов.

Однако "первые сомнения в том, что создание единой унитарной системы администрации и

правосудия может произойти достаточно быстро, появились после обнародования Судебных

уставов 1864 г." (3, с.151). В целом прогрессивная по своему характеру, судебная реформа не

только никак не затронула сословный волостной суд, но и не связала его с остальной системой

правосудия, закрепив существующее положение дел. Так начался период обособленности

крестьянского правосудия в России, продлившийся до 1912 г. (там же ).

Таким образом, новая судебная система исключила подавляющее большинство -

крестьянство - из остального населения, поскольку повседневные юридические вопросы, а они

составляли основную часть судебных дел, решались на основе "обычного права ", а не общего для

всех граждан закона. По мнению У.Пинтнера, эта особенность реформы явно укрепила барьер

между крестьянством и образованным обществом и замедлила интеграцию крестьян в

общенациональную жизнь. Она усиливала и сохраняла уже сформировавшееся разделение России

на два общества - вестернизованное и традиционное (11, с.89-90).

Оценивая влияние судебной реформы на социальную трансформацию и формирование

гражданского общества в России, У.Пинтнер считает важным тот факт, что в итоге "создалось

напряжение между новой системой и самодержавием ". Даже "простое установление ясных и

последовательных процедур принятия законов рассматривалось, и, возможно, справедливо, как

первый шаг навстречу реальному ограничению самодержавной власти " (11, с.90). Учитывая такое

положение, историк считает, что результат судебной реформы в этом аспекте нужно

рассматривать как аномальный.

В то же время нельзя недооценивать значение реформы. Она, безусловно, дала образованной

части русского общества механизм европейского судоустройства с его предсказуемостью

юридических последствий человеческих поступков. Кроме того, развивалось юридическое

образование, приближавшееся к европейским стандартам. Формировалась новая социальная

группа юристов -профессионалов, которая к концу века стала важной составной частью растущего

среднего класса (там же ).

Как указывает Р.Уортман, представители юридической профессии не стали оплотом

существующего социально -политического строя, как ожидалось. Напротив, многие

профессиональные юристы стали деятелями умеренной оппозиции. Их приверженность

оппозиции проистекала из конфликта между их профессиональными убеждениями (их идеалом

было общество, основанное на законах ) и произволом царя (17, с.286-287). Таким образом, в

конечном счете судебная реформа не способствовала развитию новых источников поддержки

существующего строя, но добавляла еще один, очень влиятельный, оппозиционный элемент в

русское общество, все больше отходившего в своей эволюции от традиционного статус -кво (11,

с.90).

Т.Тарановски также усматривает воздействие судебной реформы 1864 г. в том, что она не

только ускорила процессы социально -экономических и культурных изменений, которые

государство более не могло контролировать, но также поддерживала те политические

устремления, которые угрожали уже самому существованию абсолютизма. В результате

самодержавие начало постепенно отходить от принципов Великих реформ, хотя принимавшиеся

меры носили все же паллиативный характер. И лишь со вступлением на престол Александра III

правительство взяло курс на реакцию..В основе законодательных актов, обычно называемых контрреформами, пишет историк ,

лежало стремление восстановить "более традиционные модели русского абсолютизма " (13, с.164).

Однако, несмотря на тотальное несогласие Александра III с основными принципами судебной

реформы 1864 г., которая была во многих отношениях самым радикальным нововведением

предыдущего царствования, правительство все же не сумело разрушить новую систему

правосудия, хотя и предпринимало для этого конкретные шаги.

В статье Уильяма Вагнера содержится подробная сводка всех законодательных актов ,

принятых для "подправления " Судебных уставов в 1866-1889 гг. В основе этой политики, по

мнению автора, лежала несовместимость базовых принципов судебной реформы с существующей

социально -политической системой иерархического и патриархального государства, где

правительство и администрация привыкли действовать не считаясь с законом (15, с.391-392). При

этом независимая юстиция, будучи аномальным явлением в русской жизни, не могла выжить без

поддержки извне, в данном случае - без поддержки правительства.

Автор указывает на парадокс в государственной политике по отношению к новым судебным

институтам : хотя правительство было их главным критиком и имело возможности и мотивы их

отменить (и действительно вносило в них существенные изменения ), тем не менее именно

правительство оставалось при этом важнейшим фактором их сохранения (15, с.372-373).

Причиной такой амбивалентности можно считать, во -первых, бытовавшее в правительственной

среде убеждение, что независимая юстиция является важным атрибутом любого цивилизованного

государства, во -вторых - осознание того факта, что современная правовая система необходима для

обеспечения дальнейшего экономического роста. Именно интересы экономического развития, в

сочетании с боязнью его отрицательных побочных эффектов, явились важнейшим фактором

формирования пореформенной политики правительства по отношению к системе правосудия (там

же, с.391).

Как указывает автор, внесенные в этот период "новеллы " были направлены на расширение

и усиление правительственного контроля над правосудием для того, чтобы обеспечить

общественный порядок и политическую стабильность в стране. Они касались как системы

судоустройства, так и вопросов юрисдикции судов. Однако эти изменения не носили

принципиальный характер, и даже суд присяжных - наиболее критикуемый институт новой

системы - устоял, хотя и претерпел ограничения в юрисдикции.

Наблюдения показывают, что основные изменения и ограничения касались почти

исключительно области уголовного права - и политических преступлений в том числе. Развитие

гражданского права в этот период являло собой разительный контраст с уголовным : так ,

юрисдикция судов по гражданским делам постоянно расширялась, в них были включены вопросы ,

касающиеся наследования, залога, акционерных компаний и трестов, трудовых конфликтов ,

семейных дел и пр. (15, с.390). Была уточнена юрисдикция коммерческих судов, высшей

инстанцией для которых стал Четвертый департамент Сената. Все эти процессы сопровождались

соответствующим развитием законодательной базы.

Чрезвычайно важен для эволюции русского права был тот факт, что постепенно стала

развиваться система административной юстиции, являвшейся арбитром в решении конфликтов

между государством и его чиновниками, а также между государственными учреждениями и

отдельными гражданами. Была создана система так называемых "смешанных присутствий ", куда

входили наряду с чиновниками и общественные представители ; они рассматривали конфликтные

дела, связанные с земством или, например, фабричным законодательством. Обжаловать их

решения можно было в Первом департаменте Сената (Второй департамент занимался

исключительно вопросами, связанными с крестьянством ). В пореформенный период Сенат как

высшая судебная инстанция Российской империи, отмечает Т.Тарановски, до некоторой степени

вернул себе престиж и власть, утраченные в начале XIX в. с созданием министерств (1, с.312).

Книга Уильяма Вагнера, посвященная развитию гражданского права (14), исследует

материалы Комиссии 1882-1906 гг. по новому гражданскому кодексу. Автор приходит к

заключению, что кассационный департамент Сената противостоял консервативному натиску

Победоносцева и использовал свои решения для либерализации семейного права (в частности ,

смягчения законодательства о разводах ). Такое развитие событий ознаменовало собой качественно

новую фазу в эволюции "правового государства " в России. Хотя теоретически запрещалось как -

либо интерпретировать закон, вскоре после реформы 1864 г. российские судьи стали заниматься

тем, что на языке русской юриспруденции называлось "правотворчеством ", а также использовать

прецеденты, что несколько напоминало систему британского судопроизводства..Ко второй половине XIX в., считает Т.Тарановски, стал постепенно сужаться разрыв между

желаемым и действительным в отправлении правосудия и обеспечении справедливого и

беспристрастного обращения с подданными Российской империи (1, с.312).

Несмотря на стремление Александра III и его советников -традиционалистов "подправить "

судебные уставы 1864 г., успехи контрреформаторов в этой области оказались очень

ограниченными. Единственным достижением здесь можно признать принятие в 1889 г. закона об

участковых земских начальниках, заменивших уездных мировых судей. Законодательные

инициативы, касавшиеся преобразований судебных институтов, встречали серьезное

противодействие в правительственных кругах. Бюрократическая борьба вокруг проектов

затягивалась на годы. Эти сюжеты рассматриваются в книге Хайде Уилан о контрреформах 1880-х

годов (16) и статье Т.Тарановского, посвященной "несостоявшейся " судебной контрреформе 1894

г. (13).

Оба автора единодушно полагают, что в царствование Александра III вопрос о

реформировании системы правосудия мог решаться лишь административными средствами, и

сосредоточиваются на изучении правительственного аппарата и бюрократических технологий ,

учитывая также и идеологический фактор. В этой перспективе рассматривают они и причины

того, что судебные уставы 1864 г. "устояли ".

Как указывает Т.Тарановски, процесс модернизации медленно, но неуклонно воздействовал

на институты и гражданскую службу абсолютной монархии. При этом правительство не просто

получало удары извне от "объективных " исторических сил, которые стремилось контролировать.

Оно было также парализовано изнутри идеологическими и политическими конфликтами ,

бушевавшими в его главной опоре - имперской бюрократии. В результате правительство

оказалось неспособным проводить последовательный и конструктивный курс, неважно ,

прогрессивный или реакционный (13, с.184). Тотальному параличу государственной власти на

самых высших уровнях способствовало также противостояние МВД и Министерства юстиции ,

царя и Государственного Совета (16, с.201-202).

Иллюстрацией этих положений служит представленная в книге Х.Уилан история принятия

указа о земских начальниках. Подробно рассматривая правительственные дебаты 1886-1889 гг., в

которых "одна интрига сменялась другой ", автор выявляет наличие в среде высшей бюрократии

нескольких конфликтующих групп и фракций. Так, введению нового института противостояли

группа либералов, в том числе членов Государственного совета, многие из которых участвовали в

подготовке и проведении судебной реформы 1864 г., и консерваторы, в том числе Победоносцев.

Признавая необходимость наведения порядка в деревне, они считали, что соединение в лице

земского начальника судебной и исполнительной власти ведет к господству произвола в ущерб

законности. Либералы полагали, что введение этого института представляет собой разрыв с

базовыми принципами Великих реформ, реакционный шаг назад в сторону сословности и

реставрации помещичьей власти над крестьянами (16, с.183-184).

Х.Уилан и Т.Тарановски, сосредоточившие свое внимание на высокой политике и

функционировании бюрократических элит, рассматривают контрреформы как пример

идеологического конфликта и не сопрягают их с конкретными нуждами управления или же с

недостатками реформ Александра II. Однако историки, занимающиеся изучением практической

деятельности судебных учреждений, приходят к иным оценкам так называемых "контрреформ ".

Так, изучение деятельности мировых судов с 1866 г. и до их отмены в 1889 г. приводит

Томаса Пирсона к заключению, что, вопреки традиционной точке зрения, в сельской местности

мировым судьям не удалось обеспечить задуманный реформой 1864 г. правопорядок. По существу

это был провал мирового суда как института, и среди причин провала автор называет "отсутствие

достаточно усердного и политически надежного (с точки зрения правительства ) персонала ";

местные "институциональные конфликты, порожденные фрагментарными реформами 1860-х " и

во многом являющиеся отголосками конфликтов министерств ; и, наконец, тотальное невежество ,

бедность и пассивность сельского населения (10, с.54-55).

Неудачи мировых судов выявили трудность введения сложной системы права, основанного

на западных моделях, в чрезвычайно отсталом (по европейским меркам ) традиционном обществе ,

привыкшем к прямому администрированию. Этим в значительной степени объясняется тот факт ,

что многие мировые судьи и вообще сельские жители требовали введения более эффективной

судебной власти - "желание, лишь частично исполненное введением земских начальников " (там

же, с.55)..Анализ кадровых и организационных слабостей мировых судов в сочетании с недостатками

земского и крестьянского самоуправления (а также с учетом крестьянского недоверия к выборным

чиновникам ) позволяет автору предположить, что контрреформы являются наиболее

прагматическими в ряду тех законодательных мер по ликвидации административного и правового

"хаоса " в губерниях, которые предпринимались правительством с конца 1870-х годов. По его

мнению, контрреформы имели целью улучшить качество управления при ограниченном

количестве персонала, и достигнуть этого можно было путем бюрократизации управленческой

структуры (10, с.69).

Примером победы бюрократической централизации, пишет автор, явился указ о земских

начальниках, воплотивший в себе веру Александра III в то, что именно бюрократизация местного

управления и юстиции может гораздо эффективнее, чем сложные правовые процедуры ,

заимствованные с Запада, обеспечить уважение к самодержавию в деревне (10, с.71).

Оценки Т.Пирсона во многом подтверждает Кэти Фраерсон, которая исследует деятельность

волостных судов 23 губерний Европейской России в последние десятилетия XIX в., основываясь

главным образом на материалах Тенишевского этнографического бюро. Материалы прессы и

свидетельства современников рисуют жалкую картину всеобщего пьянства, продажности и хаоса.

В связи с этим особое внимание автор уделяет тем изменениям, которые внесли в судебную

практику Временные правила о волостных судах 1889 г., тесно связанные с Указом о земских

начальниках.

Эти законы в своей совокупности по -новому определили ключевые аспекты деятельности

волостных судов, большая часть судебной самостоятельности которых была отдана земскому

начальнику : судей теперь не выбирали, а выдвигали для одобрения земским начальником ; он же

назначал время и порядок судебных слушаний и пр. К.Фраерсон интерпретирует эти аспекты

закона как попытку победить "деревенскую анархию " посредством возрождения дворянского

контроля над крестьянством (5, с.313).

Анализ Временных правил о волостных судах показывает, что они вносили существенный

элемент формальности в судебную процедуру, за которой должны были следить земские

начальники. Для реформаторов, считает автор, формальность судебной процедуры являлась

противовесом и профилактикой произвола. Их цели в отношении правового образования крестьян

были сознательно ограничены : "они намеревались лишь ближе познакомить крестьян с законом и

приучить их к процедуре обращения к нему в своих интересах " (5, с.332). Статистика увеличения

количества дел в волостных судах и сообщения о стандартизации судебных процедур ,

поступившие в Тенишевское бюро в конце 1890-х годов, показывают успех этой меры.

В деревне сложилась достаточно хорошо сформированная судебная система, повседневно

вводившая крестьян в прямой контакт с законом. Однако крестьяне признавали авторитет

волостных судов лишь в случаях конфликтов по поводу мелких денежных сумм, ущерба

собственности, наследственным делам и др., касавшимся главным образом экономических

отношений. Как указывает автор, это был первый шаг в направлении замены общинной морали

моралью закона. Но по поводу серьезных преступлений против общинных норм и морали ,

угрожавших самому существованию общины, применялось неформальное правосудие - суд

старшин, деревенский сход, которые зачастую принимали решение о жестоком наказании (5,

с.333-334).

Этой проблеме посвящена статья Стивена Франка, который доказывает, что в

пореформенный период такая форма "народного правосудия ", как самосуд, была широко

распространена почти во всех губерниях Российской империи. Самосуд, по мнению автора ,

являлся не только отражением народных верований и крестьянской культуры, но и

насильственным утверждением обычая и традиционной по своему характеру власти общины.

Самосуд представляет собой важный механизм социальной регуляции и контроля, направленный

против таких социальных действий, которые несут в себе угрозу разрушения общины.

Крестьянские расправы, как правило, санкционировались сельским сходом, и это давало двоякий

результат : во -первых, повышался авторитет схода, а во -вторых, придавался законный статус

беззаконной акции. В этой коллизии автор видит прекрасный пример полуавтономной культурной

формы, посредством которой традиционный институт крестьянской культуры успешно сохраняет

свою власть в условиях, когда его сверху постоянно пытаются заставить действовать в

соответствии с установленными государством законами (4, с.241).

Описания случаев крестьянского самосуда, взятые из материалов Комиссии Любощинского ,

не оставляют у читателя романтических иллюзий в отношении "правосудия снизу " и.подтверждают соображения современников о том, что введение формального судоустройства

должно способствовать значительному развитию деревни, однако автор все же не считает, что

современная судебная система в чем -либо "выше " крестьянской саморегуляции.

Несмотря на то, что истинные масштабы самосуда чрезвычайно трудно измерить, заключает

С.Франк, его существование и в советский период говорит о том, что это социальное явление

можно рассматривать "как важный показатель прочности крестьянской культуры в России и ее

жизнеспособности в изменяющемся мире " (4, с.265).

К.Фраерсон не согласна с такой оценкой и считает, что, хотя крестьянский моральный

кодекс и сопротивлялся этическим и правовым нормам, заложенным в кодифицированном праве ,

все же к концу века можно говорить уже о некоторых успехах официального правосудия ,

свидетельствующих о нарождающейся общенациональной правовой культуре. Этот процесс не

был заслугой только лишь судебных учреждений, он отражал также общее падение роли

патриархальности и значения неформальных связей в деревенской среде. В целом же создавалась

иная культура, включающая в себя новые течения в экономических, семейных, гендерных и

общинных структурах (5, с.334).

Большинство современников и вслед за ними многие историки подчеркивали специфически

крестьянскую природу волостного суда, акцентируя его обособленность от других сфер

реформированной судебной системы. Только в последние годы появившиеся в печати и

прозвучавшие на конференции в Торонто результаты исследований Джейн Бэрбанк и Кэти

Фраерсон позволили увидеть в этом институте "питомник общенациональной правовой культуры "

(см. 2, 5, 6).

Формирование правовой культуры в дореволюционной России на примере деятельности

мирового суда Санкт -Петербурга исследует Джоан Нойбергер, чьи интересы сосредоточены на

изучении культуры городских низов (см. 9, 12).

Мировой суд автор считает "самым ярким примером духа судебной реформы " (9, с.232).

Действительно, если ограниченной целью реформы была замена патриархальной, устаревшей и

коррумпированной системы правосудия современной, независимой юстицией по западному

образцу, то главной и стратегической ее целью было внедрить уважение к закону в русском

обществе, и именно мировые суды, по замыслу реформаторов, должны были стать своего рода

"школой уважения к личности и закону ". Если же оперировать современными терминами, то

авторы реформы надеялись, что "введение "правления закона " (Rechtsstaat),

институализированное в новых судах, создаст юридически грамотное население, которое может

быть ассимилировано в гражданское общество " (9, с.231).

Реформаторы понимали, насколько трудна их задача, поскольку большинство населения

страны в повседневной жизни руководствовалось традиционными понятиями о правосудии ,

основанными на обычном праве. Призванный "наводить мосты между народом и образованной

частью общества ", мировой суд занимал промежуточное положение между судом присяжных ,

действующим на основе законодательных актов, и крестьянским волостным судом ,

основывающимся на обычном праве. В его юрисдикцию входило рассмотрение мелких

гражданских и уголовных дел всех сословий, кроме крестьян - ими занимались крестьянские

сословные волостные суды. Таким образом, городские и земские мировые суды сталкивались с

крестьянами только в тех случаях, когда в слушании дела принимали участие представители

других сословий. В 1889 г. с введением института земских начальников мировые суды в сельской

местности были отменены. Лишь в столицах и некоторых губернских городах всесословные суды

уцелели под атаками контрреформаторов и продолжали осуществлять свою миссию по

установлению правовых норм в русском обществе, пишет автор.

Яркой иллюстрацией в этом отношении является петербургский мировой суд, на примере

которого Дж.Нойбергер старается увидеть "противоречия и ограничения ", изначально заложенные

в судебных уставах 1864 г. их создателями и отразившиеся в той правовой культуре, которая стала

развиваться в пореформенной России (9, с.232). Автор отмечает типичную для судебной реформы

комбинацию "патернализма и институционализации ", которая была характерна и для мировых

судов и, по ее мнению, во многом "ответственна за тот род правовой культуры, который появился

в России после 1864 г." (там же ).

"Каждый день в камерах мирового суда, - пишет автор, - местный обычай сталкивался с

официальным законом ", и эта каждодневная практика, язык и ритуалы способствовали выработке

новой правовой культуры и широкому распространению правосознания (9, с.233). Доступность и

равенство всех перед законом были основополагающими принципами деятельности мирового.суда, которые считались важнейшими для его просветительской миссии. Не менее важной в этом

отношении была неформальность заседаний и устных прений, однако петербургский мировой суд

все чаще стал выносить решения "по закону ", а не "по совести " или "личному убеждению ". Этот

элемент формальности был вызван, во -первых, огромным потоком дел, а во -вторых, тем фактом ,

что кассационные постановления Сената обычно отводили приговоры, вынесенные без ссылки на

указ. В результате все больше людей стали требовать вынесения решений, основанных на законе ,

а не на личном посредничестве. Все это свидетельствует о том, что правовая культура некоего

рода прижилась в городском обществе позднеимперской России, пишет автор, причем "корни ее

гораздо глубже, чем мы привыкли считать " (9, с.241).

Анализ отчетов о слушании дел в мировых судах Санкт -Петербурга позволяет автору

сделать некоторые наблюдения относительно природы этой культуры. В первую очередь автор

обращает внимание на реакцию людей : наивное удивление вызванного в суд пьяницы -хулигана

или обвиненного в жестоком обращении с учеником ремесленника ; замешательство и раздражение

при выслушивании приговора не только у ответчиков, но и истцов. В целом анализ реакции людей

в совокупности со статистикой преступлений подтверждает наличие достаточно большого

количества законопослушных петербуржцев, которые "продолжали сохранять сильное чувство

обычного права вместо или наряду с принятием законодательных норм " (9, с.242).

Мировой суд не охватывал все конфликты в городской среде, которые зачастую по -

прежнему решались посредством кулака или бутылки. По мнению автора, многие люди сохраняли

раздвоенную правовую культуру пореформенной эпохи, которая внесла свой вклад в

формирование совершенно новой культуры городских низов (9, с.242).

Большинство историков, выступавших на конференции в Торонто, указывали на

незавершенность, незрелый характер правовой культуры России в дореволюционный период.

Реалии дореволюционной эпохи, резюмирует Р.Уортман, убеждают в том, что перспективы

сегодняшней судебной реформы в России выглядят хуже, чем это было в 1864 г.: сильнее ее

оппоненты, ниже уровень образования юристов ; к тому же в советское время в стране был

выработан беспрецедентный уровень правового цинизма (12, с.XIV).

Nienie eeoa?aoo?u

1. Тарановски Т. Судебная реформа и развитие политической культуры царской России // Великие реформы в

России, 1855-1874. - М., 1992. - С.301-317.

2. Burbank J. Legal culture and citizenship in Russia: Perspectives from early twentieth century // Reforming justice in

Russia, 1864-1994. - N.Y., 1997. - P. 127-150.

3. Czap P. Peasant-class courts and peasant customary justice in Russia, 1861-1912. // J. of social history. - Berkeley,

1967. - Vol.1. - P.149-179.

4. Frank S. Popular justice, community and culture among the Russian peasantry, 1870-1900 // Russian rev. - N.Y.,

1987. - Vol.46, N 3. - P.239-265.

5. Frierson C.A. "I must always answer to the law..." Rules and responses in the reformed volost' court // Slavonic and

East European rev. - L., 1997. - Vol.75, N 2. - P.308-334.

6. Frierson C.A. Crime and punishment in the Russian village: Concepts of criminality at the end of nineteenth century //

Slavic rev. - Stanford, 1987. - Vol.46, N 1. - P.55-69.

7. Lewin M. Worobec Ch., Yaney G., a. Confino M. [Discussion] // Russian rev. - N.Y., 1985. - Vol.44, N 1.

8. Lincoln B. The great reforms: Autocracy, bureaucracy and politics of change in Imperial Russia. - DeKalb, 1990. -

XXII, 281 p.

9. Neuberger J. Popular legal cultures. The St.Petersburg mirovoi sud // Russia's Great reforms, 1855-1881. -

Bloomington, 1994. - P.231-246.

10. Pearson T. Russian law and rural justice: Activity and problems of the Russian justices of peace, 1865-1889 //

Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. - Wiesbaden, 1984. - Bd. 32. - S.52-71.

11. Pintner W. Reformability in the age of reform and counterreform, 1855-1894 // Reform in Russia and the USSR: Past

and prospects / Ed. by Robert O.Crumney. - Urbana, 1989. - P.83-106.

12. Reforming justice in Russia, 1864-1994: Power, culture and the limits of legal order. - N.Y., 1997. - X, 406 p.

13. Taranovsky T. The aborted counterreform: Murav'ev Commission and the judicial statutes of 1864 // Jahrbucher fur

Geschichte Osteuropas. - Wiesbaden, 1981. - Bd. 29, H.2. - S.161-184.

14. Wagner W. Marriage, property, and law in late imperial Russia. - Oxford, 1994. - XIV, 413 p.

15. Wagner W. Tsarist legal policies at the end of the nineteenth century: A study in inconsistencies // Slavonic and East

European Review. - L., 1976. - Vol.54, N 3. - P.371-394.

16. Whelan H. Alexander III and the State Council: Bureaucracy and counter-reform in late imperial Russia. - New

Brunswick, 1982. - XII, 258 p.

17. Wortman R. The development of a Russian legal consciousness. - Chicago, 1976. - XII, 345 p.