Капитализм, социализм и демократия  

Раздел: Экономика и юриспруденция

Мы возвращаемся теперь к нашей теме с внушительным гру­зом зловещих фактов. Этих

фактов почти, хотя и не совсем, достаточно, чтобы доказать наше следующее

утверждение, а именно то, что капиталистический процесс, подобно тому как он

разрушил институциональную структуру феодального общества, подрывает также и

свою собственную институциональную струк­туру.

Выше мы уже говорили о том, что самый успех капиталистического

предпринимательства парадоксальным образом имеет тенденцию умалять престиж и

социальный вес класса, который в первую очередь с этим предпринимательством

связан, и что гигантская армия управленцев имеет тенденцию освобождать буржуазию

от той функции, которой она обязана этим социальным весом. Соответствующие

изменения в содержании и сопровождающий эти изменения упадок жизненных сил

буржуазных институтов и уста­новок нетрудно проследить.

С одной стороны, капиталистический процесс неизбежно под­рывает экономическую

базу мелких производителей и торговцев. Он делает с нижними слоями

капиталистической индустрии то же, что он сделал с докапиталистическими

классами, причем использует для этого тот же механизм - механизм конкурентной

борьбы. Здесь, конечно, Марксу трудно возразить. Пусть реальные факты

промышленной концентрации не вполне соответствуют тем иде­ям, которые внушаются

публике (см. гл.XIX). Процесс на самом деле зашел не так далеко и не так редко

сталкивается с препятстви­ями и компенсаторными тенденциями, как это

представлено во многих популярных изложениях. В частности, крупномасштабное

предприятие не только уничтожает, но в определенной мере также и создаст

питательную почву для возникновения мелких производственных и особенно торговых

фирм. К тому же, что касается фермеров и крестьян, то капиталистический мир

наконец доказал, что он хочет и может проводить дорогостоящую, но в целом

эффективную политику сохранения этих укладов. Однако в долгосрочном аспекте не

может быть никаких сомнений относительно справед­ливости сделанного вывода или

того, к каким последствиям этот процесс приведет. Более того, за пределами

аграрной области буржуазия обнаружила лишь слабое понимание этой проблемы [Хотя

есть и исключения. Так, правительство империалистической Германии много сделало

для борьбы с этим конкретным видом рационализации, а сегодня сильные тенденции

такого же рода мы наблюдаем и в США.] и ее важности для выживания

капиталистического строя. Прибыль, которую сулит рациональная организация

производства, особенно удешевление многотрудного пути товаров от завода до

конечного потребителя, - это слишком сильное искушение, противиться которому

разум типичного бизнесмена не в состоянии.

Здесь очень важно понимать, в чем именно состоят эти последствия. Широко

распространенный вид социальной критики, с которым нам уже приходилось

встречаться, оплакивает "закат конкурентной борьбы" и приравнивает его к закату

капитализма в силу достоинств, которые приписываются конкуренции, и пороков,

которые приписываются современным промышленным "монополи­ям". В таком понимании

монополизация играет роль атеросклероза и подрывает жизнеспособность

капиталистического строя, сни­жая экономическую эффективность. Мы показали,

почему такой взгляд следует отвергнуть. С экономической точки зрения ни

достоинства конкуренции, ни пороки концентрации экономического контроля и близко

не имеют того значения, какое придается им в подобных теориях. A если бы и

имели, все равно в этих рассуждениях упускается из виду одно очень важное

обстоятельство. Даже если бы управление гигантскими концернами велось столь

безуп­речно, что ему рукоплескали бы ангелы в раю, политические последствия

концентрации все равно оставались бы теми же самыми, какие мы наблюдаем сегодня.

На политическую структуру государства глубокое воздействие оказывает ликвидация

множества мелких и средних фирм, владельцы которых вместе со своими семья­ми,

помощниками и партнерами образуют весомую силу у избира­тельных урн и имеют

такую власть над тем, что можно назвать классом мастеров, т.е. верхним слоем

рабочих, какой никогда не сможет иметь руководство крупного предприятия; самый

фунда­мент частной собственности и свободных договорных отношений стирается в

государстве, в котором с этического горизонта людей исчезают самые энергичные,

самые практичные, самые содержа­тельные человеческие типы.

С другой стороны, капиталистический процесс подрывает свою собственную

институциональную структуру - давайте по-прежнему считать "собственность" и

"свободу контрактов" partes pro toto (частями вместо целого - лат.) - и в рамках

крупных предприятий. За исключением случаев, которые все еще играют значительную

роль, - когда корпорацией практически владеет один человек или одна семья, -

фигура собственника уходит в небытие, а вместе с ней исчезают и характерные

интересы собственности. Остаются наемные управляющие высшего и нижнего звена.

Остаются круп­ные и мелкие владельцы акций. Первая группа склонна приобре­тать

установки, свойственные наемным служащим, и практически никогда не отождествляет

свои интересы с интересами держателей акций, даже в самых благоприятных случаях,

т.е. в случаях, когда такая группа отождествляет свои интересы с интересами

концерна как такового. Представители второй группы, даже если они счита­ют свою

связь с концерном постоянной и действительно ведут себя так, как должны вести

себя держатели акций согласно финансовой теории, все же отличаются от истинных

хозяев как по своим функ­циям, так и по своим установкам. Что же касается

третьей группы, то мелкие держатели акций, как правило, вообще не интересуются

делами компании, акции которой для большинства из них образу­ют лишь небольшой

источник дохода, но даже если они этим инте­ресуются, они практически никогда не

ходят на собрания акционе­ров, если только они или их доверенные лица не хотят

кому-то на­рочно досадить; поскольку их интересами часто пренебрегают, а са­ми

они думают, что их интересами пренебрегают даже чаще, чем это случается на самом

деле, они, как правило, враждебно относят­ся и к "своей" корпорации, и к

крупному бизнесу вообще, и к капи­тализму как таковому - особенно если дела идут

не слишком хорошо. Ни одна из этих трех групп, которые я выделил как самые

ти­пичные, не является безусловным выразителем интересов, харак­терных для

такого любопытного явления, столь содержательного и так быстро исчезающего,

которое обозначается понятием "собственность".

То же самое можно сказать и о свободе контракта. В эпоху рас­цвета договорных

отношений это понятие означало свободу заключать индивидуальные договоры на

основании индивидуального выбора из бесконечного числа возможностей.

Стандартизирован­ный, лишенный индивидуальных черт, обезличенный и

бюрокра­тизированный контракт, который мы имеем сегодня, - в первую очередь мы

имеем в виду договор трудового найма, хотя это относится также и ко многим

другим контрактам, - который предоставляет весьма ограниченную свободу выбора, в

основном строится но формуле "c'est a prendrе ou a laisser" [хочешь бери, не

хочешь - тебе же хуже - фр.]. Он совершенно лишен прежних характерных черт,

большинство из которых стали невозможными в условиях, когда гигантские концерны

имеют дело с другими гигантскими концернами или безликими массами рабочих или

потребителей. Эта пустота заполняется тропической порослью новых юридических

структур - и если подумать, то никак иначе и быть не могло.

Таким образом, капиталистический процесс отодвигает на зад­ний план все те

институты, в особенности институт частной собственности и институт свободного

контракта, которые выражали потребности и методы истинно "частной" экономической

деятельности. Если он не устраняет их полностью, как это случилось со свободой

договорных отношений на рынке труда, он достигает того же результата, изменяя

относительную важность существующих юри­дических форм, - например, усиливая

юридические позиции корпоративного бизнеса в противовес тем, которые занимают

товарищества или фирмы, находящиеся в индивидуальной собственности, - или

изменяя их содержание и смысл. Капиталистический процесс, подменяя стены и

оборудование завода простой пачкой акций, выхолащивает саму идею собственности.

Он ослабляет хватку собственника, некогда бывшую такой сильной, - законное право

и фактическую способность распоряжаться своей собственностью по своему

усмотрению. В результате держатель титула собственности утрачивает волю к борьбе

- борьбе экономической, физической и политической за "свой" завод и свой

контроль над этим заводом, он теряет способность умереть, если потребуется, на

его пороге. И это исчезновение того, что можно назвать материальной субстанцией

собственности, - ее видимой и осязаемой реальности - влияет не только на

отношение к ней ее держателей, но и на отношение рабочих и общества в целом.

Дематериализованная, лишен­ная своих функций и отстраненная собственность не

впечатляет и не внушает чувства преданности, как собственность в период своего

расцвета. Со временем не останется никого, кого бы реально заботила ее судьба,

ни внутри больших концернов, ни за их пределами.