Английские писатели

Чарльз Диккенс

Статьи. Речи. Письма

Русские и зарубежные писатели 19 века

Биографии известных писателей

Рефераты по литературе

     Перевод А. Поливановой

     Как-то на днях я посетил дворец Хэмптон-Корт *. Должен сознаться,  -  у

меня есть своя особенная маленькая причина испытывать самые нежные чувства к

дворцу Хэмптон-Корт (ах, если бы она и сейчас была со мной!), впрочем, это к

делу не относится.

     Готовый подчиниться любому установленному порядку, я вошел в  вестибюль

той  части  дворца,  которая  открыта  для  посетителей,  и   был   встречен

любезнейшим полисменом, предложившим мне  оставить  зонтик  в  его  караулке

внизу под лестницей. "Весьма охотно, -  ответил  я,  -  тем  более,  что  он

насквозь мокрый". Стражник повесил зонтик на вешалку, так  что  вода  начала

стекать с него на каменный пол, издавая звук, подобный  тиканью  испорченных

часов, и вручил мне номерок.  После  этого  я  не  спеша  пошел  по  длинным

анфиладам  пустынных  комнат,  то   останавливаясь   перед   картинами,   то

облокачиваясь на широкие старинные подоконники и глядя  вниз  на  мокрый  от

дождя старый парк, опоясывающий весь  дворец,  с  правильными  симметричными

дорожками, посыпанными гравием, с ровно подрезанными деревьями  и  аккуратно

подстриженным  газоном.  Кроме  меня,   в   этот   знаменательный   день   в

Хэмптон-Корте  был  всего  лишь  один  посетитель  довольно  меланхолической

наружности:  он  совертал  свой  мрачный  обход,  то  пропадая   в   темноте

простенков, то вновь появляясь в просветах окон, и вскоре  совсем  исчез  из

вида.

     "Не  знаю,  Йорик,  -  сказал  я,  подражая   герою   "Сентиментального

путешествия" *, - не знаю, захочется ли мне с моей маленькой причиной в душе

покинуть когда-нибудь эту бесконечную анфиладу зал, чтобы вернуться к шуму и

суете улиц. Мне кажется, я мог бы остаться здесь  до  скончания  века,  пока

грозный призрак на бледном коне не проскачет по этим  лестницам,  разыскивая

меня. Моя маленькая причина сумела бы  превратить  эти  странные  полутемные

комнаты, эти угловые каминные полочки, этот старинный грубый голубой фарфор,

эти ужасные пышные кровати с тонко выточенными  спинками  и  даже,  да,  мой

милый Йорик, - сказал  я,  указывая  на  черную,  словно  ваксой  вымазанную

картину, висящую в раме на стене, - даже эти произведения искусства,  -  все

это моя маленькая причина превратила бы в целый мир красоты и блаженства.  И

тогда плеск фонтана, доносящегося  из  небольшого,  вымощенного  красными  и

белыми плитками дворика (я успел дойти уже до этой части дворца) не  нагонял

бы на меня тоску  своим  монотонным  шумом;  четыре  нахохлившихся  воробья,

прыгающих по краю бассейна, не заставили бы меня мечтать о перемене  погоды;

лодочник на реке, под тонкой сеткой дождя,  застигнутый  непогодой  пешеход,

тщетно пытающийся укрыться под облетевшими деревьями парка, - все эти образы

не встали бы в моем воображении, пока я вглядывался в низко нависшие тучи  в

тщетной надежде уловить хоть один проблеск солнца. Мы  прожили  бы  здесь  с

моей маленькой причиной, мой милый Йорик, в совершенном  согласии  до  конца

наших дней; а после нашей смерти этот скучный дворец стал бы  первым  домом,

который посещали бы веселые призраки".

     Из этого моего  столь  далеко  зашедшего  подражания  "Сентиментальному

путешествию" я был внезапно возвращен к  действительности  назойливым  видом

черной, как вакса, мазни,  о  которой  я  уже  упоминал  выше.  "О  боже,  -

воскликнул я в ужасе, - я только сейчас понял, как много  оставил  внизу  по

требованию полисмена".

     "Только зонтик, - сказал он. - Будьте добры, оставьте зонтик!"

     "Клянусь тебе, Йорик, - вскричал я, впадая в прежний тон,  -  вместе  с

зонтиком он принудил меня оставить внизу под лестницей такие ценности, что я

содрогаюсь при одной мысли о том, сколь многого  я  лишился.  Этот  полисмен

отобрал у меня на какое-то время все важнейшие извилины моего мозга. Понятия

о  форме,  цвете,  размере,  пропорциях,  перспективе;  мои  личные   вкусы,

способность непосредственно видеть вещи на земле и на небе,  -  все  это  он

принудил меня оставить внизу, прежде чем я получил  разрешение  заглянуть  в

каталог, и вот теперь мне в самом деле кажется, что луна сделана из зеленого

сыра, что солнце не что  иное,  как  желтая  пилюля  или  маленький  водяной

пузырь; что бездонное  бурное  море  -  всего  только  ряд  сырых  маленьких

фестонов, перевернутых вверх ногами, а человеческое лицо - образ  и  подобие

божье - просто клякса, и вся материальная и нематериальная вселенная кажется

мне обмазанной патокой и до блеска начищенной ваксой. Подумать  только,  как

проведу я весь остаток жизни, если полисмен вздумает удрать с моим  зонтиком

и я никогда уже не смогу получить его обратно.

     Эта мысль наполнила меня таким  ужасом,  что  я  повернул  вспять  и  с

верхней площадки лестницы заглянул через перила вниз, чтобы удостовериться в

целости своего сокровища. Мой зонтик висел  на  прежнем  месте,  и  с  него,

словно отсчитывая время, с перебоями, как испорченный  маятник,  по-прежнему

капала на пол вода; полисмен, не  подозревая  дурного  умысла,  мирно  читал

газету. Снова обретя спокойствие и уверенность, я продолжал свое  странствие

по длинной веренице зал.

     Будьте добры оставить свой зонтик! Из всех Сил, забирающих у вас  зонт,

мода, пожалуй, самая ненасытная и всепожирающая власть.  Оставить  зонтик  -

значит, засунуть в зонтик и оставить в вестибюле, до  тех  пор  пока  вы  не

покинете дворца, все ваши способности к сопоставлениям, весь ваш опыт и ваше

личное мнение. И взамен всего этого вместе с номерком соблаговолите получить

убеждения какой-то неведомой личности,  именуемой  Кто-то,  или  Никто,  или

Некто, и без возражений  присвойте  их  себе.  Джентльмены,  будьте  любезны

вместе с зонтиками оставлять свои  глаза  и  сдавать  на  вешалку  с  вашими

тросточками все ваши личные вкусы. Испробуйте  это  средство,  изготовленное

Мудрым Магом, и на ваших глазах бесконечный караван верблюдов без  малейшего

труда будет проходить через игольное  ушко.  Оставьте  свой  зонтик  доверху

набитым вещами, которые не пригодятся вам при осмотре  дворцовой  коллекции,

полисмену, и вы неизбежно, хотите вы того или нет, признаете этот  уродливый

фарфор красивым, эти до утомительности однообразные и невыразительные  формы

изящными, эту грубую мазню - шедеврами. Оставьте ваши  зонты  и  подчинитесь

Моде. Мода провозглашает, что хорошо и что плохо, примите  же  ее  законы  и

следуйте  им.  Забудьте  о  своих  зонтах  -  о  них   позаботится   полиция

Скотленд-Ярда! Не думайте - за вас будет думать полиция Моды!

     Надо  признаться,  что  сборщик  налогов  не  оберет  меня   так,   как

представитель власти, которому вменено в обязанность следить  за  зонтами  и

отбирать их у людей. Сборщик налогов стащит с моей головы  парик,  "сборщик"

же зонтов предъявит иск на самую голову. Сборщик  налогов  может  забрать  у

меня какую-нибудь вещь, а "сборщик зонтов" не  позволит  мне  называть  вещи

своими именами. Лонгинус, Аристотель, доктор Вааген, музыкальные стаканчики,

парламентские комиссии, бог весть кто, Мальборо-Хаус, Бромптон Бойлере - все

утверждали, например, что моя лопата не лопата, а, скажем, просто швабра,  и

я вынужден был поверить в швабру.

     Мало того: по распоряжению властей я должен впихивать в зонтик, который

меня столь часто вынуждают  оставлять  в  вестибюле,  моральные  принципы  и

многие сомнения и колебания относительно некоторых общепринятых  истин;  эти

сомнения,  колебания  и  возражения  так  же  многочисленны,  как  семейство

Полипов. Как-то в позапрошлую  сессию  я  отправился  на  галерею  Олд-Бейли

послушать судебный процесс. Вы думаете, что при входе, прежде чем пропустить

меня в зал суда, меня попросили оставить только мой зонт? Конечно  же,  нет.

Мне предложили оставить с зонтом  такое  множество  всяких  вещей,  что  мой

небольшой аккуратный зонтик превратился в огромный и нескладный зонт  миссис

Гэмп *. Я был вынужден втиснуть в мой злосчастный зонт  все  свое  понимание

различия между кражей  фунта  тощей  баранины  и  присвоением  сотен  фунтов

стерлингов. Оказалось, что, прежде чем переступить порог  здания  суда,  мне

пришлось оставить вместе с зонтом все мои  подозрения  (а  их  у  меня  было

немало) относительно того, как здесь - и притом, по другую сторону  барьера,

отделяющего судей от подсудимых, - искажается и извращается истина  в  явных

интересах крупной прибыли или большой карьеры.

     При входе в зал суда  мне  пришлось  расстаться  с  непосредственным  и

естественным  отношением  к  смешным  до  слез  и  устаревшим  вещам,  давно

потерявшим какой бы то ни было смысл; вместо  всего  этого  мне  был  вручен

номерок. Такое требование, пожалуй, закономерно. В противном случае  я  вряд

ли  бы  смог  присутствовать  при  обряде  надевания  нелепой  шапочки,  без

выполнения  которого  судья  не  может  выносить   смертного   приговора   и

препровождать в вечность запятнанную  кровью  душу.  Или  разве  я  смог  бы

удержаться от смеха, - а это было бы недопустимым неуважением к суду, -  при

виде того, как досточтимый судья и два его добродетельнейших советника  (мне

никогда еще не доводилось  слышать  от  двух  человек  одновременно  столько

добродетельных речей) со всей торжественностью и  сознанием  высокого  долга

облачались в шерстяные парики? Эти парики скорее  пристали  бы  каким-нибудь

негритянским певцам, которые по воле  неисповедимого  случая  попали  бы  на

подмостки, где разбирается дело об  убийстве.  А  тут  в  парики,  столь  же

неестественные и смехотворные, как и все театральные парики на свете, только

что  на  этот  раз  не  черные,  облачалось  собственной  персоной   высокое

должностное лицо и два его досточтимых советника.

     Когда же я отправился послушать прения с галереи палаты  общин,  багаж,

который мне пришлось сдать  на  хранение  вместе  с  зонтом,  оказался  куда

тяжелее ноши, оставляемой Христианином в Странствии Пилигрима.

     Мне прежде всего  пришлось  запихнуть  в  зонтик  мое  представление  о

различии между Черным и Белым, а ведь различие  это  настолько  велико,  что

иной зонт от него может лопнуть. Но эта мера послужила мне на пользу, потому

что иначе мне вряд ли удалось бы избежать суровых рук парламентской  стражи,

когда мне собственными ушами довелось услышать, как член палаты, выступавший

при мне на предыдущей сессии и с глубоким волнением заявивший, что он пришел

в это здание лишь затем, чтобы,  положа  руку  на  сердце,  утверждать,  что

Черное это Белое и что понятия Черное вообще не существует, - на этот раз  с

таким же глубоким волнением сообщил, что пришел  в  палату  лишь  для  того,

чтобы, положа руку на сердце, утверждать, что Белое это Черное и что понятии

Белое вообще не существует. Если вы имеете при себе такую  штуку  (именно  с

такими словами,  по  существу,  обратился  ко  мне  хранитель  зонтов),  как

понимание различия между банальными общими фразами и истинно патриотическими

настроениями, - то и с этим вам надо здесь расстаться. - О, с удовольствием,

-  согласился  я.  -  Кроме  того,  у  вас,   наверное,   есть   собственное

представление о совокупности  кое-каких  вещей,  называемых  Родиной,  и  их

будьте любезны оставить с зонтом. - Охотно, - сказал я.  -  Ваше  убеждение,

что существует общественное мнение и что это не что  иное,  как  болтовня  в

кулуарах, гостиных и клубах, будет для вас также немалой помехой,  да  и  не

вам одному; расстаньтесь и с этим. - С величайшей готовностью, -  сказал  я.

Должен  заметить,  что  после  того,  как  меня  так  тщательно  раздели   и

обработали, я с полным  удовольствием  провел  время,  что  было  бы  просто

невозможно, я в этом искренне убежден, сохрани я при себе зонтик со всем его

обременительным содержимым.

     "Будьте добры, оставьте зонтик!"  Мне  случалось  бывать  в  церквах  и

оставлять свой зонт в построенных  под  средневековый  стиль  портиках;  мне

приходилось  втискивать  между  его  спицами  сотни  лет  богатой  событиями

истории. Я присутствовал на многолюдных собраниях, устраиваемых  под  самыми

священными лозунгами и притязающих решать величайшие проблемы,  -  и  каждый

раз  при  входе  у  меня  отбирали  мой  зонт,  до  отказа   набитый   всеми

христианскими добродетелями и терпимостью. Насколько я могу припомнить,  мне

всю мою жизнь приходилось либо подчиняться вежливому приказу "Будьте  добры,

оставьте зонтик!", либо отказываться от права на вход.

     Дойдя до этих строк, я хотел было опять обратиться к Йорику, но  тут  я

услышал весьма  вежливый  голос,  предлагавший  мне  "предъявить  номерок  и

получить зонтик". Я с успехом мог бы обойтись и без номерка, потому что  мой

зонт был единственным на вешалке Хэмптон-Корта, где я  снова  очутился,  сам

того не заметив, обойдя кругом весь дворец. Тем не менее я  вручил  номерок,

снова обрел свой зонт и, раскрыв его, вышел вместе с моей маленькой причиной

под проливной весенний дождь, в шуме которого в этот день уже  чувствовалось

приближение лета.

     1 мая 1858 г.

я провожу за чтением Диккенса. Теперь читаю впервые «Лавку древностей», а минувшее лето перечитывал «Крошку Доррит». ...

Когда Чарлз Диккенс впервые решился встретиться лицом к лицу с ... Чарльз Диккенс родился 7 февраля 1812 года в местечке

Название романа писателя Чарльза Диккенса (1812— 1870). Употреблялось для обозначения «друга семейства» — любовника жены. ...

Диккенс умер в 1870 году, за три года до приезда Винсента в Лондон, достигнув вершины славы, какой до него, вероятно

в 1861 году в издаваемом тогда Чарльзом Диккенсом журнале «All the Year round» («Двенадцать месяцев») появился…