Все это происходило в ту осеннюю пору 1919 года, когда Союз поэтов решил приспособить свое помещение под клуб. Союз находился в бывшем кафе «Домино» на Тверской улице (ныне Горького) дом № 18, напротив улицы Белинского (бывший Шереметьевский переулок). После Октябрьской революции владелец кафе «Домино» эмигрировал за границу, и беспризорное помещение отдали Союзу поэтов.

{29}    Переделка под клуб состояла в небольшой перестройке I вестибюля и украшении росписью стен первого зала, отделенного от второго аркой. Занимался этим молодой задорный художник Юрий Анненков, стилизуя все под гротеск, лубок, а иногда отступая от того и другого. Например, на стене, слева от арки, была повешена пустая, найденная в сарае бывшего владельца «Домино» птичья клетка. Далее произошло невероятное: первый председатель союза Василий Каменский приобрел за продукты новые брюки, надел их, а старые оставил в кафе. В честь него эти черные с заплатами на заду штаны приколотили гвоздями рядом с клеткой. На кухне валялась плетеная корзина из-под сотни яиц, кто-то оторвал крышку и дал Анненкову. Он прибил эту крышку на брюки Василия Васильевича наискосок. Под этим «шедевром» белыми буквами были выведены строки:

Будем помнить Стеньку,

Мы от Стеньки, Стеньки кость.

И пока горяч кистень, куй,

Чтоб звенела молодость!!!

Далее вдоль стены шли гротесковые рисунки, иллюстрирующие дву- и четверостишия поэтов А. Блока, Андрея Белого, В. Брюсова, имажинистов. Под красной лодкой были крупно выведены строки Есенина:

Веслами отрубленных рук

Вы гребетесь в страну грядущего.

В клубе была доступная для всех членов союза эстрада. Редкий литературный вечер обходился без выступления начинающих или старых поэтов. Это было для них очень важно: бумага в стране была на исходе, во время гражданской войны многие типографии разрушены. Общение с читателями достигались путем устного слова, главным образом, с эстрады кафе. Отсюда и определение: «Кафейный период поэзии».

Кроме того, вступив в члены союза, каждый получал охранную грамоту, которая говорила сама за себя. Она была напечатана на бумаге с копией бланка Народного комиссариата просвещения от 23 января 1919 г. за №422, с указанием адреса: Москва, Остоженка, угол Крымского проезда, 53.

«Всем советским организациям.

{30}    Ввиду того, что Всероссийский Союз поэтов и функционирующая при нем эстрада-столовая преследует исключительно культурно-просветительные цели и является организацией, в которую входят членами все видные современные русские поэты, настоящим предлагаю всем лицам и учреждениям оказывать Союзу всяческое содействие, а в случае каких-либо репрессивных мер, как-то реквизиция, закрытие, арест, прошу в каждом отдельном случае предупреждать Комиссариат Народного Просвещения и меня лично».

Под этим стояла подпись народного комиссара по просвещению А. Луначарского, круглая печать комиссариата.

Вверху охранной грамоты справа от руки проставлялась фамилия члена Всероссийского союза поэтов, внизу — подпись председателя союза, секретаря, и все это скреплялось круглой печатью союза.

Каждая выдаваемая охранная грамота была заверена нотариальным отделом 2-го Центрального городского района Москвы за подписью народного нотариуса, секретаря и скреплена печатью отдела.

Этой охранной грамотой Анатолий Васильевич спас ряд крупных поэтов от всяких напастей эпохи военного коммунизма, сохранил их жилища и очень ценные собираемые десятилетиями библиотеки.

Конечно, влекли поэтов в союз и прозаические трудные вопросы того времени: днем в столовой давали удешевленные, правда, неважные обеды, а нуждающимся — бесплатные. В канцелярии союза поэты могли получать продовольственные и промтоварные карточки.

Присматриваясь к членам союза и прислушиваясь к их читаемым с эстрады стихам, я решил попытать счастья. Я взял с собой номера журнала «Свободный час» с моими напечатанными опусами, шесть стихотворений, на основании которых я был принят в члены «Дворца искусств», помеченный Ю. Айхенвальдом стишок и стихотворение «Странники», которое похвалили в литературно-художественной «Среде» (председательствовал Ю. А. Бунин). Я отправился в союз к дежурному члену президиума Василию Каменскому и сказал, что хочу вступить в союз, да побаиваюсь. Он засмеялся и ответил, что ничего не может сказать, пока не прочтет мои стихи. Я вынул из кармана мой поэтический багаж и подал ему. Он прочитал, сказал, {31} что поддержит мою кандидатуру, предложил написать заявление и заполнить анкету.

Спустя неделю я пошел в Союз поэтов, чтобы узнать, рассмотрели ли мое заявление. Я открыл дверь президиума, за столом сидел Есенин, а перед ним лежала какая-то напечатанная па машинке бумага.

 — Заходи! Заходи! — воскликнул он.

Я поздоровался и объяснил, зачем пришел. Он — в то время член правления союза — сказал, что в союз я принят и добавил:

 — Ты что же это, плохие стихи показал, а хорошее скрыл.

— А какое хорошее?

— «Странники»!

Это стихотворение я написал в конце 1916 года  и много раз переписывал, внося в него поправки, которые мне предлагали во время обсуждения на заседании «Среды».

Шли по столице три странника.

Двое слепцов истомились в пути. 

«Выйдем до месяца ль раннего?»

«Слышь-ка, Ванятка, цигарку скрути!»

Курят за будкою серою,

Ваня стучится за хлебом в подъезд.

Двери в передней с портьерою,—

Выглянул мальчик и яблоко ест.

Сам же наряжен в солдатское.

Нищему алый кусок отломал.

Ваня погоны с опаскою

Тронул: «Спасибо. Ты, вишь, енерал!»

Снова молитвами заняты

Странники в ширях российских дорог.

Только нерадостен Ваня-то,

Стал, как те двое, нахмурен и строг.

— Я задумал учредить литературное общество, — сказал Есенин, — и хочу привлечь тебя. — Он дал мне напечатанную бумагу. — Читай!

Это был устав «Ассоциации вольнодумцев в Москве». Там было сказано: «Ассоциация» ставит целью «духовно-экономическое объединение свободных мыслителей и  {32} художников, творящих в духе мировой революции и ведущих самое широкое распространение творческой революционной мысли и революционного искусства человечества путем устного и печатного слова». Действительными членами «Ассоциации» могли быть мыслители, художники, как-то: поэты, беллетристы, композиторы, режиссеры театра, живописцы и скульпторы...

Далее в уставе — очень характерном для того времени — приводился обычный для такого рода организаций порядок созыва общего собрания, выбора Союза «Ассоциации», который позднее стал именоваться правлением, а также поступление средств «Ассоциации», складывающихся из доходов от лекций, концертов, митингов, изданий книг и журналов, работы столовой и т. п.

Под уставом стояли несколько подписей: Д. И. Марьянов, Я. Г. Блюмкин, Мариенгоф, А. Сахаров, Ив. Старцев, В. Шершеневич. Впоследствии устав еще подписали М. Герасимов, А. Силин, Колобов, Марк Криницкий.

— Прочитал и подписывай! — заявил Есенин.

— Сергей Александрович! — заколебался я. — Я же только-только начинаю!

— Подписывай! — Он наклонился и, понизив голос, добавил: — Вопрос идет об издательстве, журнале, литературном кафе...

На  уставе сбоку стояла подпись Шершеневича:

«В. Шерш.». Я взял карандаш и тоже подписался пятью буквами.

— Это еще что такое? — сказал Есенин сердито.

— Я подписался, как Шершеневич.

— Раньше будь таким, как Шершеневич, а потом также подписывайся.

Он стер мою подпись резинкой, и я вывел фамилию полностью.

24 октября 1919 года под этим уставом стояло:

«Подобные общества в Советской России в утверждении не нуждаются. Во всяком случае, целям Ассоциация я сочувствую и отдельную печать разрешаю иметь. Народный комиссар по просвещению:

А. Луначарский».