Аплодисменты

Людмила Марковна Гурченко 

  Я все время повторяю слово "впервые".  А чем его заменить,  если в жизни

все  когда-то  происходит в  первый раз?  А  потом начинается время ошибок,

повторов... Опыт и воля сами по себе не приходят.

   К  десятому классу,  после первого равнодушия друг  к  другу,  мы  стали

самыми близкими людьми с  моей одноклассницей Милой Гитштейн,  как будто до

десятого класса мы  и  знакомы не  были.  Почему так случилось?  Не было ни

толчка, ни случая к нашему сближению, да, наверное, просто время пришло.

   Мы  даже  родились в  один  день -  12  ноября 1935 года.  "Сестры одним

словум,  ето неспроста и в один год и, вокурат, в один день... Не, Милашка,

якая-то сила есть",  - говорил потом мой папа. У меня не было сестры, а мне

еще  в   детстве  хотелось  иметь  сестру  или  брата.   И  она  стала  мне

действительно родной,  "як сестра".  Моя мама ее называла "Милкинс", а папа

"Милашкую".  Когда он гладил ее по голове,  то говорил:  "Ого! Якой волос у

Милашки, як у ведмедя. А у Люськи, як у горобца".

   В  отношениях между нами было что-то особенное,  точнее всего,  пожалуй, здесь слово "доверие".  Что-то такое,  когда на расстоянии чувствуешь,  что

тебе  не  врут,  и  ты  ничего  не  боишься,  не  сжимаешься  в  комок,  не

оглядываешься назад  и  дышишь свободно.  Тогда  отношения ни  от  чего  не

зависят,  не  колеблются,  потому что  они  -  главное,  а  все остальное -

второстепенное.

   Школы  до  1954  года  были  раздельными.  На  вечера к  нам  приглашали

мальчиков из 58-й школы, тоже украинской. Это было целым событием!

   Папа  категорически запрещал мне  общаться с  мальчиками,  а  тем  более

дружить.  В "ету дружбу" он не верил.  Да и дружбы-то такой раньше не было.

Девочка рядом с мальчиком на улице - все оглядываются.

   "Ето  усе,   дочурка,  пустое  дело.  Сперва  нада  вывчиться,  получить

образувание -  ув обязательном порядке, а там сама себе жениха выберешь. От

увидишь, женихов ще в тибя будить... До Киева... не переставишь... Я вот не

слухав своего батьку, гуляв з девками..."

   После  папиных  образных  выражений  я   представляла  длинную  вереницу

женихов. Но вереницы не было. Появился один. И то один на двоих. Толик.

   После школьного вечера Толик провожал нас домой -  он посередине, а мы с

Милочкой по сторонам.

   Потом  Толик провожал нас  не  только после школьных вечеров.  Сначала -

меня,  затем Милу.  Ее  родители за  мальчиков не  ругали.  Когда мы втроем

спускались  по  Мордвиновскому  на  нашу  Клочковскую  и  я  видела  издали

выглядывающих из-за  угла папу или  маму,  я  уже не  хотела ни  провожаний

Толика,  ничего на свете.  Я  незаметно переходила поближе к  Милочке и шла

рядом с ней.

   О чем мы говорили с Толиком?  Он,  в основном, молчал. Единственное, что

мы о нем знали, - это что он занимался фехтованием. Тарахтели без умолку мы

с Милочкой... читали модные стишки дуэтом:

   Она: Позвольте познакомиться, ведь я совсем один.

   Я:   Ну, что вы пристаете к гражданке, гражданин?

   Она: Вы очень мне понравились...

   Я:   Отстаньте - я прошу!

   Она: Скажите ваше имя... скажите!

   Я:   Не скажу... гм... Лена

   Она: Я вас люблю, пойдемте в ЗАГС,

        И мы распишемся сейчас.

   Сцена 2.

   Я:   О, ты меня не любишь, ругаешь, обижаешь.

   Она: Я вам теперь не муж.

   Я:   А я вам - ха! - не жена!

   У всех троих бурный восторг.  Толику было с нами весело. Он не пропускал

ни  одной встречи.  На  свидания мы  приходили всегда раньше,  прятались за

деревом.  Когда появлялся Толик, еще пережидали несколько минут, а потом уж

выходили, извинялись, что опоздали, и так каждый раз.

   Сговорившись, мы с Милочкой начинали ему петь в оба уха:

   Я:   Сколько вам лет? Дайте ответ.

   Она: Сорок.

   Я:   Ну что вы!

   Она: Честное слово.

   Я:   Вам тридцати еще нет...

   Эту  песню  исполняла Клавдия Шульженко.  Мы  называли это  "песнями про

старичков".  Подумать только,  тридцать лет!  Нет,  нам  никогда  не  будет

тридцать!  С  большим удовольствием Милочка с Толиком слушали мои пародии и

подражания Шульженко,  Бернесу,  Утесову и его дочери Эдит. Мы с Милой были

счастливы. Вот и мы уже взрослые.

   Папа  настоятельно  просил  прекратить  "ету  тройку",   но   встречи  и

провожания продолжались.  И  однажды,  когда  мы  возвращались с  очередной

прогулки, папа вышел нам навстречу. Я знала, чем это пахнет.

   Толик поспешно потряс нам по-товарищески руки и  тут же нырнул в  первый

попавшийся двор.  Мы  с  Милой пошли.  Она сразу защебетала,  стала ласково

"заговаривать зубы", а папа сухо ответил: "Идите, идите уперед".

   У ворот стояла мама в ватнике, накинутом на халат, испуганная и бледная.

   - Марк!..

   - Утикай,  -  прошипел папа и полез в карман пиджака. - Ну, девки, я вас

миром просил,  по ласке,  прекратить ету тройку...  терпение лопнуло.  Я за

себя вже не отвечаю.  Ну!!  -  И,  с  театральным ужасом на лице,  вынул из

кармана деревянную скалку, которой мама раскатывала тесто.

   - Люся!! - закричала Милочка. Я ее быстро схватила за руку, и мы рванули

через наш двор,  через полисадник тети Сони, через ветхую деревянную ограду

в  соседний двор.  Папа вслед за  нами легко преодолел забор,  а  под мамой

забор рассыпался.  "Так и  нада -  кушай меньший".  Мы с Милой еще успели и

посмеяться...

   И  вдруг Мила исчезла.  Только что  мы  были рядом,  и  вот не  успела я

оглянуться на маму,  а  Милы уже нет!  И  папа остановился.  Он даже забыл,

зачем за нами гнался, - сам вошел в игру.

   - Лель!  А  де она?  Де Милашка?  Люська война,  а Милашка...  Як сквозь

землю...

   - Марк Гаврилович!  Простите нас, мы больше не будем, - раздался жалкий,

тоненький голосок откуда-то действительно из-под земли.

   - Милашка! А де ты?

   - Я боюсь...

   Она сидела в канализационном люке.

   - Да што ты на самом деле, галава, давай вылазь.

   - Я боюсь, Марк Гаврилович.

   - Я ж пошутив, у меня и в руках ничегинька нима, - оправдывался папа. Он

сам был испуган.

   Ох и получил папа от мамы! "Ну, Марк, тебе завтра влетит! Да Мила такого

в  жизни не  видела.  Разве ее  отец  устроит такое?  Миша  ведь нормальный

человек. Ну, завтра держись, Марк, котик, хи-хи-хи-хи..."

   Но  дядя Миша ни  о  чем не  узнал.  Ведь это же  была моя умная подруга

Милочка. И папа считал ее своей родной и наставлял так же, как и меня. Даже

когда мы стали совсем взрослыми,  папа не разрешал ни ей,  ни мне приходить

домой после одиннадцати вечера.  У нас теперь у самих дочки,  а папа... как

папа.

   Как только папа перебрался ко мне в Москву, он в тот же вечер прорубил в

стенах  дырки,  вбил  петли  и  стал  закрывать двери моей квартиры на ночь

тяжелым железным ломом. Ключам он не доверял. У него и в Москве было, "як у

Харькиви".  Я уехала в экспедицию, а в гости ко мне приехала Мила. Если она

возвращалась  позже  одиннадцати, ждала за дверью, пока папа долго, нарочно

медленно,  открывал  замки, и выслушивала: "Ну, аде можна так долга ходить?

Якеи  такеи  подруги?  Якеи дела можна делать до двенадцати часов ночи? Ну,

посидела,  ну,  поточила  лясы...  -  и  домой.  Я  же  жду  ее, не сплю...

нервничаю".

   - Марк Гаврилович,  у  меня же  есть ключи.  Не  надо закрывать двери на

железку.

   - Ить ты якая! Ето ж тибе не Харькув, ета, брат, столица. Сколька народу

разнага. Не, детка моя, добро надо беречь.

   Я  всегда отпугивала людей,  когда повзрослела.  Особенно раньше.  Я  не

понимала,  в чем дело.  Те,  кто чаще со мной встречался и узнавал получше,

почти  всегда  в   последствии  становились  моими  друзьями,   товарищами,

подругами. Ну а те, кто видел всего один раз, - отворачивались. И я терпела

в жизни неудачи. Но самые болезненные переживания были в работе.

   Я поздно поняла, что папины наставления нужно было оставить в семнадцать

лет.  Но так уж случилось,  что они во мне всю жизнь -  и я с первой минуты

нового знакомства начинала "выделяться".  Если тебя приглашают на роль,  то

первый этап  -  встреча с  режиссером.  У  меня  долгое время этот этап был

первым и последним. "Что это с ней? И в институте, говорят, играла неплохо,

да  и  в  картине  про  ночь  вроде  нормальный человек",  -  читала  я  на

недоуменном лице режиссера.  Он как-то извинительно, с потухшими глазами со

мной прощался - и больше мы не виделись.

   Я ничего не понимала.  Решила попробовать,  как другие. Прихожу, держусь

изо всех сил,  молчу,  не  "выделяюсь",  смотрю на  партнеров,  беру с  них

пример.  А  потом выйду с репетиции в коридор студии,  да как побегу!  Ни с

того ни с сего. И бегу, пока не устану. Тут-то уж режиссер меня не видит...

Кое-как начала дотягивать до проб.

   А  с  одним  очень  известным режиссером я даже кинопробы прошла. Он мне

письмо прислал: "Надо будет поискать грим, и сделаем еще одну пробу". Но на

этой  "еще  одной"  меня  и  понесло. Режиссер - интеллигентный, сдержанный

человек,  один из самых интереснейших в стране режиссеров... а я как пошла!

И  кручусь, и верчусь, и наигрываю, и анекдотик, и шаржи, и пою, и копирую,

и   пару   харьковских  жаргонных  словечек,  и  чечеточку.  Опять  тот  же

недоуменный  взгляд:  "Что  это  с  ней?  Все вроде бы нормально..." И взял

другую актрису.

   Роли,  которые я играла, пройдя кинопробы, можно сосчитать по пальцам. А

чаще на роль попадала случайно: или срочно нужна актриса, а ее в городе нет

и  долго не будет,  или актриса заболела,  или режиссер меня видел в другой

картине и берет без проб на эпизод.

   Я  все внимательнее и  серьезнее следила за собой,  старалась вести себя

сдержанно.  Но почему так?  Актер на пробе умен,  тактичен,  говорит мало -

больше слушает.  И кажется, что он владеет тайной, которая раскроется потом

на  съемках,  а  в  готовом фильме выясняется,  что в  пробе-то  и  был его

потолок.  Роль получается ровная,  гладкая,  без неожиданностей, поворотов,

без внутренней эксцентрики.  Хотя все правильно,  не придерешься,  а ведь в

жизни все так неожиданно!  Только что-то наметишь - и все вверх тормашками!

В  жизни  ничего нельзя отрепетировать.  В  кино  же  почему-то  принимаешь

условности, видишь красивую мизансцену в фильме о производстве - молчишь..,

а кино вроде искусство,  наиболее приближенное к жизни. Как играть - гладко

и ровно?  Или рисковать,  как бывает с тобой в жизни? Если рисковать, опять

страх: ведь тебя не примут, и опять в глазах будет: "Что это с ней?"

   Ну  кто же меня со всеми моими потрохами примет? Со всей моей эклектикой

и  "чечеточками"?  Ведь  это  надо  принять,  полюбить, а иначе меня просто

нет...

   ...  Я первый раз стояла без палки.  Фильм "Мама", на съемках которого я

получила травму,  я  закончила с гипсом,  на костылях.  В картине "Обратная

связь" не  сделала ни  одного шага -  только сижу и  стою на здоровой левой

ноге.  Во  "Второй  попытке Виктора Крохина" я  уже  делала  два-три  шага,

незаметно опираясь на стол.

   И вот новая роль.

   Здесь,  в картине,  долго переносили сроки съемок - ждали, когда я начну

ходить.  В  этой группе я еще никого не знала,  с палкой стыдно как-то было

приезжать. И вот я первый раз стою без опоры.

   Травма была ровно год назад,  я потеряла форму, чувствую себя совершенно

беспомощной.  В ноге сидят шесть шурупов и титановая пластинка - они держат

осколки сломанной ноги, и я думаю о них постоянно.

   Нога   болит  нестерпимо.   А   мне   сейчас  нужно  быть  победоносной,

эксцентричной,  разбитной и  завлекательной.  Мой  партнер моложе  меня  на

десять лет.  Я  его еще юношей видела на экране,  а мне тогда было двадцать

семь лет.  Тогда я  вообще не снималась.  Теперь ему тридцать,  он сильный,

красивый,  здоровый.  Нам  сейчас  предстоит  дуэль-состязание,  мы  должны

вот-вот  сойтись в  сцене  и  подняться на  самую  высокую ноту,  попасть в

"жанр".

   Нет сил ничего доказывать,  нет желания.  Такая разбитая, хочется скорее

лечь.  Сколько можно доказывать?  На  пробе доказываешь,  на репетиции,  на

концерте,  в интервью, в жизни - все доказываешь, доказываешь, доказываешь.

Ну нет же сил... Что делать, как уйти от неминуемой сцены?

   Стою за домом.  Меня никто не видит. Отсюда я пойду на камеру, навстречу

роли,   партнеру,  людям,  которые  мне  потом  станут  родными,  навстречу

режиссеру, который заставит меня писать про папу и мое детство... Ой, ну не

могу... ну нет же сил...

   - Ты прекрасна, ты самая красивая. Ты все можешь, все. Не думай об этом,

пусть твоя героиня хромает. Это даже интересно. За двадцать лет с человеком

бог знает что может произойти,  а тем более с ней. Ты моложе выглядишь, чем

он.  Посмотри,  у него уже и складки у рта, и лоб... Ты не бойся, дави его.

Возьми его и  задави -  ты же актриса!  Раскрепостись,  делай,  что хочешь.

Захочешь закружиться -  кружись, отвернись от камеры, смотри в камеру - что

хочешь.  Для этой сцены мне пленки не жалко. Ну, дорогая моя, помни, что ты

самая прекрасная,  самая красивая... Ну, давай, милая моя, красавица моя...

Я тебе доверяю полностью -  делай что хочешь,  в любую сторону,  - говорил,

отходя все дальше и дальше, режиссер.

   Какой он красивый, как прекрасно улыбается. Какие красивые люди живут на

земле!  Я  посмотрела на себя в деревенское окошко. Свет падал мягко, теней

под глазами не было. А я вроде сейчас действительно ничего, вполне, а? Ведь

он  прав - я и пою, и играю! Почему я все время в себе копаюсь, сомневаюсь?

Что  это  со  мной?  На  улице жарко, а по спине, между лопатками, поползла

ледяная  струйка.  Вот  и во рту пересохло, вот уже и забил озноб. Началась

знакомая  трясучка  -  уже  сигналит  мой  актерский  профессионализм моему

разбитому  больному  организму,  что  он  уже  готов: "Давай, подбирай свои

"дрябы"  и  мышцы,  пошли  в  бой!"  Сейчас,  сейчас,  подождите.  Я сейчас

соберусь.  Сейчас сцена эксцентрическая, комедийная, а потом, в конце "она"

раскроется  в драматической ситуации, но это потом. Вот такая моя героиня -

Тая.  Я  вспоминаю,  что  кумиром Таи мы с режиссером решили сделать звезду

пятидесятых годов Лолиту Торрес.

   - Мотор!

                   Сердцу больно, уходи, довольно,

                   Мы чужие, обо мне забудь.

                   Нет, не надо - ни руки, ни взгляда...

   И я уже иду навстречу молодому партнеру и вижу его складки у рта и лоб в

морщинках,  и мне от этого легче...  На ходу,  шаг от шага,  чувствую,  что

делаюсь изящнее, стройней и моложе.

   А почему я не хромаю?  Ведь это мы обговорили, это интересно, как сказал

режиссер. Но нога совершенно не болит. Она здоровая. Первый раз не болит за

этот  мучительный год.  Но  все,  уже  поздно.  Начинается  сцена.  Партнер

заглянул мне глубоко в  глаза,  а  дальше -  уже не  я,  уже кто-то другой.

Никогда,  ни на одной, самой подробной репетиции так полнокровно не узнаешь

партнера и  себя,  как после слова "мотор",  "горячим" способом.  Тут видно

все. Ничем не прикроешься. Это самое мощное и высокое напряжение всех твоих

актерских  и  человеческих  ресурсов.   У  нас  -  в  драматических  ролях,

драматической картине -  пошел дуэт из  мюзикла!  Все,  что мы  говорили на

фонограмме звучит  как  музыка!  Без  специальных подстроек и  мучительных,

болтливых, изматывающих репетиций, мы с ходу попали в жанр этой необычайной

драматической картины,  спели  сцену  "в  яблочко".  И  стало ясно,  почему

двадцать лет  назад эти,  теперь уже  повзрослевшие герои фильма,  полюбили

друг друга на всю жизнь.  В предыдущей серии дуэт юных талантливых артистов

уже сыграл наши роли. Вот этот наш дубль и стоит в картине "Сибириада".

   ... Я сразу осунулась, сильно захромала и, держась за забор, пошла опять

туда, где меня никто не видит.

   - Эй, ты, Коза, ну, как тебе твой партнер?

   - Ой, что вы, Никита Сергеевич, по-моему, хорошо... Получилось вроде.

   - А-а... нравится! Эх ты, такую роль на Козу променяла.

   Я  двинула  плечами,  сутулая, сникшая... Я его больше не стеснялась, он

сейчас  так  много  узнал  про меня, а я про него, как будто мы долгие годы

знали друг друга.

   - А-а, Коза, не поверила мне, вот и ножку сломала. Теперь будешь верить?

А?

   - Теперь не знаю. Б-буду... - сказала я не совсем уверенно.

   Режиссерам  я  уже  не верила. Обещали всегда очень много. Сколько раз я

слышала,  что для меня нужно специально писать сценарий. "Вот у меня сейчас

будет  готов  сценарий,  там  такая  для  вас  работа,  Людмила. Я вам буду

звонить. Готовьтесь". И все. И молчок.

   Мне  кажется  из  всех  профессий  в  кино  профессия режиссера -  самая

вибрирующая.   Режиссеры  -   самые  неверные  люди.  Я  время  от  времени

анализировала причины. В общем, так оно и должно быть. Если в центре фильма

человек, который не побуждает режиссера к фантазии, к новому, к сверхсилам,

если режиссер в  него не  влюблен и  не  восхищается им,  то  снимать фильм

трудно,  иногда  невозможно.  Потому  режиссер и  меняет в  своих  картинах

актеров,  объект, остывает к предыдущим, которых он снимал, и результаты от

этого не  становятся хуже.  Просто этот режиссер работает вот так.  Но  мне

ближе такой,  который заранее знает,  что  и  в  следующей работе он  будет

вместе со  своими проверенными друзьями-единомышленниками,  и  они  его  не

подведут.  Я с удовольствием иду на фильмы Данелии потому,  что обязательно

увижу там Евгения Леонова;  на фильмы Панфилова потому,  что увижу там Инну

Чурикову.   Они  -   единомышленники.  Происходит  взаимное  обогащение,  а

выигрывает от этого фильма, искусство.

   Наверное,  я  сама во многом виновата -  слишком поздно начала понимать,

что к  чему,  многих отпугнула своей невыдержанностью,  но  мне не пришлось

работать постоянно с  одним режиссером.  Кончалась картина,  и  опять я  не

знала,  что  будет  завтра,  какому  режиссеру захочется пригласить меня...

Опять все с начала: сдерживать себя, играть что-то, тебе не свойственное, и

думать об одном:  "Скорей бы в  кадр".  Боли от встреч с режиссерами у меня

было  предостаточно.   И   я   решила:   режиссер  пообещал  -   прекрасно!

Поблагодарила. И забыла. Лучше не верить, а потом быть приятно удивленной.

   И вот 1976 год. Я снимаюсь на Рижской студии. Вечером в гостиницу звонок

из Москвы:  "Здравствуйте,  это Михалков.  Что вы делаете летом?  Вы читали

Чехова - "Платонов"? Там есть роль генеральши. Я ее готовлю для вас. Вы мне

нужны   будете   совершенно  свободной.   У   меня   репетиционный  период.

Обязательно. Мы с вами договорились. Я вам буду звонить".

   А  накануне в  рижском Доме кино я  посмотрела "Рабу любви".  Я была под

большим впечатлением от картины, от Елены Соловей, от художника Адабашьяна,

от режиссера Никиты Михалкова.  И надо же! На следующий день он сам звонит.

Как  правило,  всегда звонят ассистенты,  реже,  вторые режиссеры.  Но  сам

режиссер... Очень, очень редко.

   Я  порадовалась,  порадовалась,  и  "закрыла  клапан",  чтобы  потом  не

расстраиваться.  И  больше никаких звонков.  Ни  слуху ни духу.  Правильно.

Чудес не  бывает.  Я  к  этому привыкла.  И  начала сниматься в  совместной

постановке - "Мосфильм", Румыния, Франция - в мюзикле "Мама".

   Опять звонок домой:

   - Это Михалков.  Я был в больнице.  Срочно начинаю пробы.  Надо поискать

грим, костюмы. Давайте приезжайте завтра на студию.

   - Я не могу. Я уже снимаюсь в "Маме".

   - В какой маме?

   - Ну, фильм так называется...

   - Нет, вы серьезно?

   - Фильм так называется -  "Мама".  Это мюзикл по  сказке "Волк и  семеро

козлят". Я играю Козу.

   - Козу?!

   - Ну так в сценарии...

   - Слушайте,  что вы  говорите?  Какая коза?  Я  же вас просил освободить

лето! Я же на вас писал роль!

   - Я вам не поверила, я не верю режиссерам...

   Так  захотелось  плакать!   Неужели  он   говорит  правду?   Неужели  он

действительно писал для меня роль?

   Пробы по "Платонову" -  "Неоконченная пьеса для механического пианино" -

мы с Михалковым провели.  Директора картины "Мама" и "Механическое пианино"

уже договорились о моей занятости...  И тут я получила тяжелую травму.  Все

остановилось.

   Да, такую роль на Козу променяла!

   Через два года, рано, часов в восемь, неожиданный звонок:

   - Это Михалков.  Привет, Коза. - Голос в восемь утра бодрый, энергичный.

Наверное,  Михалков уже пробежал десять километров, как это было на съемках

"Сибириады",  -  вся  группа еще  только просыпается,  а  он  уже пробежал,

позавтракал, сидит и читает газету.

   - Я  сейчас  между  двумя  сериями "Обломова" хочу  попробовать снять  в

короткий срок  картину,  у  меня есть до  зимы три  месяца.  "Пять вечеров"

Володина знаешь?  Мне  нужны артисты,  которые быстро сумеют войти в  роль.

Ищу,  ищу актера, сам бы хотел сыграть, но думаю, нет, не смогу - снимать и

играть... Но очень хочется. Вообще играть очень хочется, но Ильина не буду.

Сыграю Тимофеева...  Ладно,  Коза!  Не суетись, ближе к делу. Что у тебя со

временем?

   - Я свободна,  -  сказала я не моргнув глазом. И в тот же вечер прервала

переговоры с  группой,  где уже была намечена проба,  а  режиссера еще и  в

глаза не видела... Звонили ассистенты...

   "Пять вечеров". Тамара Васильевна. Роль, состоящая из цитат, сыгранная и

другими,  и  мной в  предыдущих фильмах.  Уже давно драматурги и сценаристы

разнесли пьесу Володина по частям,  по репликам. Она появилась в 1957 году.

Сколько раз я сама на экране говорила,  как Тамара Сергеевна:  "Все парами,

парами,  а я все одна и одна". Сколько я сыграла одиноких женщин, и сколько

раз мне на экране говорили партнеры: "Выходи за меня..."

   Что   мне   делать  с   этой  ролью?   Ведь  в   Тамаре  Васильевне  все

играно-переиграно, и очень хорошими актрисами.

   Нужно  попытаться,  не  мудрствуя,  поближе быть  к  пьесе,  постараться

реставрировать роль,  не стесняясь повтора,  если это на благо образу, если

это искренне.  Наверное,  нужно попытаться не рыдать,  не плакать, избежать

напрашивающихся сантиментов.  Тамара семнадцать лет живет одна, она так уже

привыкла, она забыла, что это вообще такое - любовь. В бесформенном халате,

в бигуди,  серая,  безликая,  непонятно,  сколько ей лет - тридцать, сорок,

пятьдесят...  Ее виду никто не удивляется -  все давно привыкли.  Это очень

важно.  В первой встрече с Ильиным она будет неприятной, даже отталкивающей

- ведь она давно уже не  видит себя со  стороны,  она уже давно не женщина,

все умерло.  Работа,  племянник,  дом, телевизор, железные бигуди, железный

голос,  "лет сто не танцевала"... Больше ничего от третьего вечера мы о ней

не знаем.  Но Ильина она рьяно,  по-сумасшедшему разыскивает...  Это еще не

любовь,  это только проснувшаяся память о  прошлом,  о том,  какой она была

прежде.  Она еще железная,  хотя внешне и изменилась к лучшему.  Надо будет

поменять вязаную бесформенную шапку на кокетливый,  глупый берет... она уже

и  одеваться не умеет,  и в этом особая безнадежность.  И пусть она говорит

Тимофееву:  "Я ведь,  в сущности,  живу одна.  На работе хорошо.  Все время

чувствуешь себя нужной людям.  А вот в праздники плохо. Все парами, парами,

а я все одна и одна".  (Последнюю фразу режиссер разрешил не говорить). Да!

Так пусть она этот монолог говорит оптимистично и бодро -  ни в коем случае

не плакать и не жалеть себя.  Это еще пронзительней, когда человек не видит

себя со стороны и не понимает,  как он трагически одинок. Пусть после этого

монолога зрителю захочется сказать ей:  "Дорогая, ну что ты бодришься? Ведь

ты так наивно прикрываешься".  А потом уже,  потеряв "его", опять, еще раз,

она обмякнет,  уйдет в "железо".  И вот тут надо играть любовь.  Тамара уже

слабая, потому что опять любит. Чувство к Ильину просыпается с новой силой,

и  на глазах возрождается никуда не ушедшая,  приглушенная,  нерастраченная

женственность.  Это слабая,  нежная,  хрупкая девочка с морщинками на душе.

Она дождалась своего счастья...

   Перед съемками начались репетиции.  Их я  боялась как огня.  Но Михалков

про  меня  давно уже  все  понял.  На  репетициях я  тарахтела без  умолку.

Рассказывала анекдотики,  копировала и  шаржировала,  хихикала  и  пела  на

разные голоса, рассказывала про папу, крутилась и вертелась, забыв, что мне

сорок два...  А  к  роли нет-нет да и  вернемся.  Почитаем,  прослезимся...

полюбуюсь на Любшина... и опять меня режиссер отпускал на свободу!

   А к съемкам все внутри -  лежит на местах.  Тронь струну - и весь аккорд

ответит! На съемках - ни нервов, ни репетиций, ни выяснений отношений между

героями -  уже все выяснено. По движению брови, по скошенному рту режиссера

я  знала,  куда мне повернуть.  В  самых трудных сценах Михалков подходил и

молча брал меня за плечи:  "Ну, ты все поняла". От этого доверия появлялись

новые силы,  и я играла сцену. Мы с режиссером уже были в актерской упряжке

в  "Сибириаде".  Он  знает,  что такое находиться с  другой стороны камеры,

поэтому он чувствует актера и верит ему.

   В  павильоне  абсолютная  тишина. Все передвигаются бесшумно и только по

делу.  Идут синхронные съемки. Между членами группы самые теплые отношения.

На  меня  смотрят,  последние  поправки со светом, сейчас начнется сцена...

Саша  Адабашьян  здесь.  Интересно,  как  он себя чувствует после вчерашней

трудной  сцены?  Саша  не  актер,  он  сценарист  и  художник картины "Пять

вечеров",  но я Тимофеева представляю именно таким. Любшин еще не готов, он

поправляет грим. Вчера "горячим способом" сыграли с Сашей эпизод. Ни он, ни

я не знали, как повернется сцена, - режиссер нас пустил, значит, так надо -

даже  вчерашняя странная рваная сцена. Как интересно стало смотреть на Сашу

и  подстраиваться  на ходу. Что за человек Тимофеев? Любит он Ильина или не

любит? Защищать Тамаре Ильина или нет? Прислушиваюсь к мельчайшим обертонам

в  интонации  Тимофеева!..  Верила,  верила, и стоп! - опять не верю... Вся

сцена  переворачивается, и за что я потом благодарю его - не понимаю. И все

же  все  точно,  как  бы и в жизни было. Потом, когда снимусь в этой сцене,

нужно  будет  показать  свои  харьковские  фотографии,  которые я выбрала и

принесла.  Завтра они должны висеть на стенах комнаты Тамары - завтра будет

сниматься финал.

   Мне не стыдно здесь,  на съемочной площадке,  рассказывать, как мой папа

говорил мне в детстве: "Дуй свое, дочурка, надо выделиться. Иди уперед, моя

богинька, моя клюкувка..."

   Мне не стыдно воспроизвести папину неграмотную речь. Да, папа для меня -

это моя боль, моя радость, моя гордость.

   Кажется меня первый раз приняли со  всеми моими потрохами,  эклектикой и

"чечеточкой".

   - Богинька,  клюкувка,  иди на место в кадр,  -  тепло обращается ко мне

оператор Лебешев.

   - Мотор!  - шепотом говорит Михалков, и я иду в кадр, в счастливый финал

роли...

В главных ролях — Людмила Гурченко, Олег Басилашвили. Иносказательно: о том, что предназначено только для двоих.
bibliotekar.ru/encSlov/3/142.htm

Книга известного историка кино профессора ВГИКа Николая Алексеевича Лебедева рассказывает о возникновении и развитии кинематографа в СССР...
www.bibliotekar.ru/kino/index.htm