Аплодисменты

Людмила Марковна Гурченко 

  Как  только поезд набрал скорость,  во  мне прорвалась неукротимая жажда

деятельности.  Я  стала активно обращать на  себя внимание своих спутников.

Москвичи -  отец,  мать и сын -  возвращались с юга. После отдыха здоровые,

загорелые,  но  какие-то  вялые.  Все больше молчком.  А  меня,  ну  прямо,

разрывало на части поскорее открыть им свою тайну:  я еду в Москву!  Я буду

киноактрисой!  Для  начала я  разложила перед ними  на  столе свой обильный

харьковский провиант.  Но женщина заметила, что ужинать "еще вроде бы рано,

а обедать,  детка,  вроде бы уже поздно".  Тогда я беру в руки свой большой

аккордеон и  переставляю его  в  другое,  более устойчивое место.  Все-таки

инструмент,  "дорогая вещь".  Мальчик тут же оживился - ого, какой тяжелый.

Да,  говорю,  но  я  привыкла.  Это,  можно сказать,  моя профессия.  Хотя,

вообще-то,  я больше пою и танцую...  Да...  А чего стесняться? Тут же, без

приглашения,  раскрываю футляр.  Все проделываю демонстративно,  важно,  не

спеша.  И вдруг огорошиваю их отработанным пассажем на басах. Это действует

безотказно.  "Главное,  дочурка,  -  выходка,  а потом они вже усе в тибя у

руках!" Так и есть. И пошла из репертуара Рашида Бейбутова "темповая вещь":

                       Там, в садах Азербай-джана,

                       Где айва желтей шафрана,

                       Ждет меня Зюлейка-ханум.

                       Станом тоньше кипариса,

                       И лицом нежней нарцисса,

                       Гиллю-джан, Зюлейка-ханум...

   Ну конечно же, я их расшевелила. А мальчик, мой ровесник, так тот просто

остолбенел и смотрел на меня влюбленными глазами. Он-то точно у меня "был у

кармани".  Насторожил вопрос его мамы:  "Что же  вы собираетесь на экзамене

читать?" -  даже не столько вопрос,  сколько реакция на мой ответ,  когда я

сообщила,  что приготовила монолог Анны Карениной перед смертью.  У женщины

было такое вытянутое лицо,  она так красноречиво переглянулась с мужем, что

если бы  это случилось со  мной сегодня,  то я  бы наверняка не спала ночь,

мучилась и  обдумывала,  почему,  отчего,  зачем и  нужно ли вообще мне это

читать?  А тогда...  Боже мой,  куда делась та одержимая уверенность?  Даже

жалко.

   Все так же медленно,  демонстративно и  важно я свернула свой аккордеон.

Без  всякой помощи уложила его на  место.  Покрутилась с  дорогой сумкой из

крокодиловой кожи перед носом тети -  мол, да-с, мы хоть и из провинции, но

кое-что тоже понимаем-с - и вышла в коридор. Эту сумку, которую папа привез

маме из Германии, мне сегодня торжественно вручили в знак моей взрослости и

самостоятельности.  В ней находилось все:  и паспорт,  и деньги, и аттестат

зрелости  с  драгоценными тремя  пятерками:  по  физкультуре,  поведению  и

хоровому пению.  "Ни у  коим рази не  отпускай от себя ету торбу.  Вышла ув

уборную -  она  при тибе.  Ложисся спать -  клади ее  под голову.  Усе твое

здесь: и документ, и деньги, и подарык папусика. Береги добро, моя детка".

   Странные люди мои соседи! Если я спела веселую "Зюлейку", значит, что ж,

я  не осилю грустную сцену со слезой?  Да я отлично понимаю,  что я не Анна

Каренина. Но меня интересовал именно драматический накал этой сцены, мучило

состояние Анны.  Недоверчивое лицо  тети  меня  здорово задело.  Скажи  мне

тогда,  что  это  "недоверчивое лицо"  будет  первым сигналом моей  будущей

беды!.. Что мне придется столько лет завоевывать право играть драматические

роли. Тогда, в вагоне, я ни за что не поверила бы...

   Зажав  под  мышкой  мамину  сумку,  я  стояла  в  тамбуре и  смотрела на

мелькающие за окном станции,  поселки, поезда, леса... Все, как и у нас под

Харьковом. Ничего такого уж нового и примечательного. Интересно, почему мне

тогда хотелось покорить моих соседей? Но то, что всегда, еще с детства, мне

надо было "усех ув  обязательном пырядке положить на лупаты",  -  это ясно,

это "як закон". И все же это был особенный случай.

   Для  этого  нужно вспомнить нашу  харьковскую жизнь и  обстановку начала

пятидесятых годов.  Телевизоров не было.  Во всяком случае, в Харькове я ни

разу  ни  у  кого телевизор не  видела.  Москву можно было увидеть только в

кинохронике (которую мы,  дети,  смотрели по  нескольку раз),  в  некоторых

художественных фильмах  и  на  страницах учебников.  Эти  картинки  Красной

площади впечатаны в нашу память на всю жизнь.  Открыток с видами Москвы еще

не  продавали,  а  то бы мы их обязательно приобрели.  В  поисках портретов

артистов мы с подружками изучили все книжные магазины и знали наизусть все,

что  лежало на  прилавках.  Теперь в  "Клубе путешественников" Ямайку можно

увидеть и  рассмотреть подробнее,  чем  тогда столицу нашей Родины,  Москва

была далека,  загадочна,  желанна, вызывала трепет и восторг. Только сейчас

до  меня  дошел  смысл  тех  наших поговорок,  которые мы  употребляли,  не

задумываясь  над  их  истинным  смыслом.  В  них  частенько  звучало  слово

"Москва".  Откусишь кислое яблоко -  и сразу:  "Ой-ой-ой, Москву вижу!" Это

означало, что Москва так далека, и только при помощи волшебного зелья можно

увидеть  сказочное царство в  тридевятом государстве.  Вдруг  заплачешь без

причины или прикинешься перед учителем обиженным -  тебе в ответ:  "Э, нет,

дружок,  Москва слезам не верит". Такой авторитет, как Москва, верит только

во что-то важное,  серьезное.  "Москва слезам не верит,  а верит в СССР!" -

так у нас звучала эта поговорка. Во как. - верит в СССР! А не вашим хлипким

слезам. Москва, Москва!..

   Какая она?  Как примет? Что за люди живут в ней? Я ехала будто на другую

планету. И там должна была решиться моя судьба. Так вот, эти пассажиры были

первыми москвичами в моей жизни.  Как же мне важно было их рассмотреть,  не

стушеваться, а произвести неизгладимое впечатление.

   Незаметно рядом со мной в тамбуре оказался мальчик,  мой попутчик, все с

теми же сверкающими глазами.  Болтали мы о том о сем, а под конец он нервно

выпалил: "Давай в Москве увидимся!" - "Что-что-что-о?" - протянула я лениво

и  медленно и  покраснела от  удовольствия.  Вот  она!  Первая  победа  над

москвичом!  -  "Вообще-то,  у меня дел будет теперь по горло, я ведь уже не

школьница,  ну да ладно,  можно и  встретиться..."  И он тут же сунул в мою

руку влажную бумажку с  телефоном.  Тоже боится своих родителей.  Все точно

так же,  как и у меня дома. И я представила себе, как иду по Москве в своем

зеленом с красными бантами платье на свидание с первым москвичом.

   Как только мы  вошли в  купе,  его мама спросила:  "Наверное,  вы сильно

волнуетесь?"  По  лицам  соседей я  сразу  почувствовала,  что  они  что-то

говорили обо мне.  "Ну,  естественно...  есть немного,  но я  уверена,  что

поступлю!" -  "Вот видишь,  как надо, а ты..." - сказала она сыну. Не знаю,

что за  смысл она вкладывала в  это "а ты",  но по тому,  как он шустренько

сунул свой телефончик, мне показалось, что она его явно недооценивает.

   "Товарищи! Наш поезд прибывает в столицу нашей Родины - город Москву!" -

такие  слова  у  каждого человека вызывают волнение.  А  у  меня,  ну,  так

забилось сердце,  так  перехватило дыхание,  а  уж  когда  из  репродуктора

грянула музыка - я никак не могла сдержать слезы. На перроне я увидела тетю

Лиду, мамину сестру. Она как раз была в это время в Москве, в командировке.

Мы  вышли  с  ней  на  площадь  Курского вокзала.  Я  двигалась в  каком-то

нереальном,  заторможенном  состоянии,  оглядываясь  по  сторонам,  ревниво

отмечая  столично-провинциальные контрасты.  Метро!  О,  сколько  я  о  нем

слышала!  И в хронике видела.  И папа рассказывал, как он спускался в шахту

под землю...  "Так метро,  дочурка, щитай, ета и есть культурная шахта". Э,

нет, папочка, нет, миленький, метро - это тебе не культурная шахта. Метро -

это  метро!  Я  плавно спускалась по  эскалатору вниз.  Как  необычно,  как

интересно!  Как только расположусь,  со всеми познакомлюсь,  сориентируюсь,

первое, что сделаю, - целый день буду кататься в метро!

   Доехали мы  до  станции "Комсомольская".  На  Ярославском вокзале сели в

электричку,   сошли  в  Мамонтовке,  где  в  деревянном  домике  находилось

общежитие ВГИКа.  И  только здесь с ужасом обнаружили,  что в поезде,  "под

головой",  я  оставила свою крокодиловую сумку.  Вот и вся моя деловитость.

Помню  интонацию проводника:  "Товарищи,  наш  поезд..."  Помню,  как  душа

подпевала торжественной музыке,  которая  грянула при  въезде  в  Москву  и

вызвала счастливые слезы...  А то,  что паспорт,  аттестат, деньги остались

под подушкой - разве это главное? Жалко было только одного папиного подарка

- бронзового зеркальца с ангелом.

   На  вокзале мы  долго искали дежурного.  Потом составили подробную опись

всех вещей,  находящихся в  сумке.  А потом нам ее вручили -  все на месте.

Зная  мнительность  папы  и  осторожность мамы,  я  умоляла  тетю  Лиду  не

рассказывать об этом дома.

   -  Лель,  ну ето уж точно, дочурку обчистили усю, як липку ободрали. Ета

там  Лидка, твоя родичка, чего-то недоговариваить. Ты ее, Лель, потруси, як

следуить быть, ты ж ето вмеишь. Она тебя аж трусится як боится...

   - Марк,  котик,  не учи меня, пожалуйста, и не преувеличивай. Ведь все в

конце концов нашлось. А с Лидой, конечно, я поговорю. Она взрослый человек,

должна была  первая все  проверить.  А  в  общем-то...  гм,  Марк,  чему ты

удивляешься? Ведь это же твоя родная дочичка... Ты вспомни, как после войны

мы ехали с тобой из пионерского лагеря.  Из Рыжова,  не помнишь?  Хи-хи-хи,

пока ты дамочку в  тамбуре развлекал,  хи-хи-хи,  пальто твое и  уплыло.  А

помнишь, в тридцать четвертом году, ты...

   - Во,  во,  навалилася...  Ну  давай,  давай,  вырабатуй,  давай успомни

теперь,  што було у тридцать пятом,  у тридцать шестом,  успомни, як я пив,

бив,  курив...  успомни усех дамочек,  давай вырабатуй,  вали усе  ув  одну

кучу...

   Диалоги  родителей  я  могу  продолжать бесконечно.  Это  живет  во  мне

постоянно.  Я их слушаю,  сама смеюсь,  сама плачу.  Что делать!  Нет,  нет

полноценной жизни без папы. Вот и сейчас он смотрит на меня с портрета того

же тридцать пятого года -  молодой,  красивый и сильный. "Ну, что, дочурка?

Як ты?  Жисть есть жисть,  никуда не денисся.  Пиши,  пиши людям правду, за

меня,  за  Лелю,  за усю нашу семью.  Мы честно прожили свою жисть и  можем

честно смотреть людям у глаза".  Бедный, грешный, неповторимый человек. Как

мне пусто без тебя!  Но жить надо,  надо жить.  Надо жить и работать, как и

при тебе. Как будто ты есть. А ведь ты есть!

   ...  В общежитии жили уже три абитуриентки.  И все три -  очень красивые

девушки.  Прыти  моей  как-то  поубавилось.  Но  когда они  с  удивлением и

интересом стали рассматривать и щупать мой аккордеон,  мое настроение,  как

барометр, немедленно подскочило. Все же козырь у меня есть!

   Деньги здесь.  Документы здесь.  Инструмент здесь.  Настроение отличное.

Завтра в  институт.  Узнаю:  что?  где?  когда?  А потом...  Потом пойду по

магазинам,  накуплю  себе  всяких  московских украшений и  еще  много-много

других разных разностей. И пойдет жизнь. Самостоятельная. Без надзора. Нет,

этим меня не  удивишь и  не устрашишь.  У  меня всегда была самостоятельная

жизнь. Но эта жизнь совершенно новая. Новые друзья. Новый дом. Новый город.

И  не  просто город,  а  Москва.  Ну что ж,  здравствуй,  столица!  Москва,

здравствуй!

В главных ролях — Людмила Гурченко, Олег Басилашвили. Иносказательно: о том, что предназначено только для двоих.
bibliotekar.ru/encSlov/3/142.htm

Книга известного историка кино профессора ВГИКа Николая Алексеевича Лебедева рассказывает о возникновении и развитии кинематографа в СССР...
www.bibliotekar.ru/kino/index.htm