Аплодисменты

Людмила Марковна Гурченко 

  Завтра вечером, 26 декабря 1982 года, состоится премьера, которая в моей жизни  станет  не  просто  премьерой  очередного художественного фильма,  а

событием совершенно особым,  как  бы  повторяющим через двадцать шесть лет,

именно в конце такого же декабря, то, о котором я рассказывала выше. А ведь

ни на одной из последних картин мне и  в голову не забредала подобная мысль

- оглянуться в прошлое...

   Начиная с  февраля этого года,  каждый день  на  съемке я  встречалась с

человеком,  с  которым все  эти  долгие годы нас незаметно связывала тонкая

ниточка. Тогда, в молодом возрасте, нас обоих настигла шумная слава. И этот

шлейф сенсационного прошлого связывал с  нашими именами и  восторги,  ну  и

улыбочки,  и,  конечно,  насмешечки. Ну-ка, а теперь как? Через четверть-то

века?

   Эльдар  Рязанов.  Постарел?  Нет.  Погрузнел?  Ого!  Что,  стал  крупным

мастером, метром? Стал. Можно почить на лаврах и срывать цветы славы? Такую

мучительную неудовлетворенность собой встречала редко.

   По-прежнему жизнерадостен.  Доброжелателен.  Предан друзьям. Жизнелюбив.

Ироничен  к  свой  персоне.   Депрессию  переносит  тяжело,  но  быстро  ее

побеждает.  Счастлив,  если вокруг атмосфера острого юмора. Таким я открыла

его через двадцать шесть лет. На съемках картины "Вокзал для двоих".

   Было  ли  у нас "на заре туманной юности" взаимопонимание? Нет. Не было.

Наоборот. Было неприятие. Ему категорически не нравились мои штучки-дрючки.

А  мне категорически - его упрощенное, "несинкопированное" видение вещей. Я

млела  от  чувственных джазовых гармоний. Ему нравились песенки под гитару:

"Вагончик  тронется,  перрон останется". Антиподы? Хотя работали нормально,

если  не  считать  нескольких  вспышек  раздражения,  которые  я  вызвала у

режиссера   своей  манерностью.  Работали  без  пылкой  любви,  что  вполне

нормально  в  отношениях  режиссера  и актера. Может, потому я никогда и не

страдала,  что  не  снималась  у  него.  И думаю, это взаимно. Поработали и

разошлись.  А потом сами были удивлены, что "Карнавальная ночь" имела такой

ошеломительный  успех.  В  1959 году в небольшой роли приняла участие в его

фильме  "По  ту  сторону радуги". В 1962 году вместе с Вячеславом Тихоновым

"пробовались"  в  фильм  "Гусарская  баллада". Тихонов тогда только начинал

свое  прекрасное восхождение, а у меня было время... Но о нем речь впереди.

Думаю,  та  проба  была далеко не лучшая в моей жизни. В 1974 году вместе с

Андреем  Мироновым  еще  раз  "пробовались"  в  фильм "Ирония судьбы". Но я

как-то не почувствовала, что режиссер ищет новую лирическую интонацию. И на

пробе "давила бодряка". Тоже обидно, что не снималась. Но...

   Но все же проба в  "Гусарской балладе" мне запомнилась крепко.  В те дни

произошла одна  маленькая кинематографическая историйка.  Маленькая нелепая

историйка, которая развела нас с режиссером аж до 1980 года.

   В  кино,   когда  фильм  задействован,   все  профессии  от  помрежа  до

режиссера-постановщика -  главные винты  и  винтики.  Есть  такие  винтики,

которые входят в  доверие к  рулевому и,  пользуясь тем,  что рулевой занят

более важными проблемами,  чем  сплетни,  интриги,  испорченный телефон,  в

удачный момент тихонько нашептывают и подливают яду.  Когда в пене, в мыле,

в  азарте  режиссер тащит  картину,  любой  дурацкой реплике можно  придать

гиперболизированное значение.  Остановиться, разобраться нет сил, времени -

план,  люди,  здоровье, актеры, студия, бессонница... Видно, чем-то я то ли

не угодила,  то ли была просто неприятна тому винтику. Но яд был пролит. И,

как  это  ни  обидно  признать,  очень  талантливо.  И  в  обе  стороны.  Я

насупилась. А режиссер как бы вычеркнул меня из своей творческой жизни. Так

и  жили  мы  каждый в  своем  мире,  пока  лет  десять назад  виновник этой

полузабытой истории не напомнил о себе. Видно, совесть все-таки мучила, или

что другое заставило,  бог его знает.  Признался,  вроде бы и  шутя...  Эх,

люди,  люди...  Ну узнала я.  А ведь десять лет-то прошло!  Что ж,  звонить

режиссеру? Мол, привет! Все теперь прояснилось. А вдруг для него вообще все

было  не  так?  Подожду.  Жизнь  сама  расставит свои  акценты.  "Терпение,

терпение, мой друг..."

   Весна 1980 года, ВТО. Вечер в кругу артистов. Артисты в зале, артисты на

сцене.  Замечательное  веселое  настроение.  Маленький  зал - битком. Сижу,

тесно  прижатая  к  чьей-то  жаркой спине. Рядом очаровательная черноглазая

женщина  с короткой стрижкой. Мне понравилось, как добро смотрит она на все

вокруг.  Кажется,  я ее где-то видела. Может в кино? Да вроде нет... А... я

ее  видела  на  студии.  Ну  да,  на студии "Мосфильм". Чья-то жаркая спина

потеснила  меня, человек развернулся ко мне лицом, и я сказала: "Ой, Эльдар

Александрович,  здравствуйте!"  - "Здравствуй, Люся... Познакомься, это моя

жена  Нина."  Мы все трое улыбнулись друг другу, словно не было обидных лет

глупой  размолвки.  Она осталась в горьком и несправедливом прошлом. Личное

счастье  кинематографиста  -  редкое  счастье. Такая встреча - кардинальный

вопрос  не  только  его судьбы, но и главного в его жизни - творчества. Как

иногда   с   восторгом  обнаруживаешь  в  командировке,  экспедиции  или  в

зарубежной поездке, что человек, которого ты считала неприступным, угрюмым,

заносчивым,  вдруг оказывается таким сильным, милым, добрым, компанейским и

открытым.  Ну  просто  диву  даешься.  Почему  он  дома не такой? Начинаешь

оправдывать - работа, усталость, заботы, неприятности. Возвращаешься домой.

Приходишь  в  какое-то  общественное  место.  Увидишь  этого  новооткрытого

человека,  захочешь  броситься  к  нему  и  уже  издали  чувствуешь  в  нем

неприступного,  заносчивого,  угрюмого  -  того  самого,  каким  он казался

поначалу.  Что  такое?  Почему так? А, понятно... рядом близкие люди, члены

семьи...  Со  временем смотришь его работы на экране... Куда девалась былая

открытость человека, любовь к людям, широта?..

   А  бывают встречи прекрасные!  "Ирония судьбы" -  это  совершенно новая,

нежная нота в творчестве Эльдара Рязанова. Я была еще вдалеке от режиссера,

но шестым чувством постигла, что в его жизни что-то произошло. Что-то ранее

дремавшее, но очень важное сильно всколыхнуло изнутри этого художника.

   И вот встреча.  Как только я заговорила с той очаровательной женщиной на

вечере в ВТО,  я все поняла.  Я почувствовала в ней покой и надежность.  За

этой  величавой  хрупкой  женственностью,   за  нежным  голосом  скрывается

стальная выдержка и  воля.  Какое у  нее  сильное мужское рукопожатие.  Она

талантливый  редактор,   хотя  никогда  не   работает  в   картинах  своего

мужа-режиссера. А в "Вокзале" она была для нас троих: Рязанова, Басилашвили

и  меня  -  всем.  И  первым  зрителем  только  что  отснятого материала на

мониторе.  И  покоем.  И  выдержкой.  И  стойкостью.  И терпением.  И нашей

любовью.  На  съемках я  все смотрела на  часы -  когда же  кончится у  нее

рабочий день? Почему она задерживается?

   Жаль,  на  бумаге  трудно передать атмосферу конца марафона, ведь каждый

фильм  -  это марафон. С первого дня в него впрягаются люди всех профессий.

Каждый  со  своим  делом  тянет вперед, не имея права замешкаться. И тут уж

видно  все:  кто сошел с дистанции, кто не справляется и кто отстал. Видно,

как  другие,  подхватив дополнительную нагрузку, тянутся из последних сил к

финишу.  К  концу  марафона это уже не те прыткие кинематографисты, которым

все   ясно,   сил  полно,  фантазия  бурлит,  азарт  перед  новой  картиной

захлестывает.  Через  несколько месяцев съемок это обессиленные, измученные

люди,  потому  что  все  силы  отданы  тому, что на пленке. И больше топить

нечем, нечем топить! А еще нет финала, важнейшей сцены в фильме.

   В  "Вокзале" два  финала:  летний финал  и  зимний финал-эпилог.  Первые

съемки фильма начались с зимнего эпилога.  А самый последний съемочный день

- летний финал. Летний финал снимался в августе, на улице было+ 8џ.

   Через всю картину в кадре два актера. Два актера? Обман зрения. За этими

двумя  огромная  махина  - Вокзал. Он главный персонаж фильма о любви. Этот

"неодушевленный  предмет"  дышит,  кипит,  капризничает  почище,  чем самая

несносная  кинозвезда. У него свои планы, расписания, опоздания, свидания и

расставания.  И вот сейчас на этом вокзале произойдет двойное расставание -

и  кинематографическое  в  сцене,  и  человеческое за кадром. Все готово, и

только  нет  поезда.  Вполноги  проходим  мизансцену  -  для оператора, для

техники.  Большая  сцена  одним  куском  с многочисленными переходами. Люди

несут  в  руках осветительные приборы, провода, кабели. А поезда нет и нет.

Исчезло  тусклое  солнце.  Пошел  холодный  мелкий  дождь.  Узнаем,  что по

каким-то причинам поезд сможет быть в кадре вместо получаса только двадцать

минут.  Успеем?  Бьет  колотун.  Мы с Олегом Басилашвили, как две собаки на

зимовке, которым не дают есть, чтобы не заснули перед важной дорогой, ходим

туда-сюда,  дрожим  от  холода  и  нервной трясучки. Последняя самая важная

сцена прощания - выдержать, сыграть! Она наинакаленнейшая. А я уже не могу.

Кончаются физические силы, а главное - вера в себя. Она иссякает на глазах.

Еще несколько минут, и внутренний поезд моего финала промчится мимо. У меня

лицо  голубеет  от  холода  и  от  этой нервной трясучки. Ах, как мне нужно

немножко,  ну совсем немножко тепла и веры. Нина, ну скажи, что веришь, что

мы  проскочим.  Неужели мне только кажется, что я не выдержу? Почему ты так

спокойна? Я смотрю на Эльдара. И вижу только абрис крупного торса, стянутое

серое  лицо,  а  в воспаленных от бессонницы глазах - боль и сопереживание.

Как важна сцена, как важна! Сколько же может держать на плечах эту железную

"шарманку"  наш  оператор Вадим Алисов? Он хоть и молодой, но сейчас совсем

не  тот,  что  был поначалу. Его прекрасные бархатные глаза, доставшиеся от

красавицы-мамы,  знаменитой  "Бесприданницы",  сузились и обесцветились. Ну

что  там  с  поездом?  Еще  не показался? Черт, черт, черт! Вот уже и самый

терпеливый в мире партнер проявляет беспокойство. Какой интересный человек.

Я  бы  на  его месте возненавидела меня на всю жизнь за проклятое дерганье,

раздражительность,  придирчивость.  Я бы на вашем месте, Олег Валерианович,

послала  бы  меня  далеко-далеко.  А  вы  терпите.  Интересно... работали с

актером, работали, общались-общались, давились и лобызались в тесных купе в

любовных  сценах,  но  так  и  остались  на  "вы". Но уже конец. Вот только

покажется   поезд,   и   понеслась  наша  последняя  встреча.  И  вы,  Олег

Валерианович,  не будете больше мучиться в "Стреле" между нашими съемками и

спектаклями  БДТ.  И  от  меня  отдохнете.  А  может,  как-нибудь ненароком

вспомните... И даже взгрустнете, что все кончилось. Да, вы знаете, я поняла

одну  вещь:  какие бы качества и черты ни входили в понятие "интеллигентный

человек"  -  выдержанность,  как  у  вас,  -  на  первом месте. Ну что же с

поездом?   Наша  администрация  с  рупорами,  переговорниками  -  все,  как

чапаевцы,  смотрят  только  в  одном  направлении  -  туда,  откуда  должен

появиться  поезд. Олегу хорошо, он в пиджаке. А я в нейлоновой кофточке. От

ветра  в ней, как в холодильнике. А вот расслабься, убери на секунду боевую

готовность  - и тут уж точно "схватишь туберкулез, дочурка, енто як закон".

Что?  Уже  показался?  А!  А-а-а-а!!!  Ну,  как ты говорил, единственный на

свете?  "Вжарь,  як следуить быть, дочуринка, в кровину, тысячи вовков твою

матку  зъешь!"  Вот  и  полегчало.  Уже  совсем легко, тепло, совсем тепло.

"Внимание!  Двинулись паровозы... первые... так... вторые... пошли люди под

мостом...  так... пошла массовка по мосту... так... Олег приготовился. Люся

пошла - мото-о-о-ор!!!"

   Как избитые,  спускаемся мы с того незабываемого моста "расставания". Во

всем теле такая пустота,  такой тупик,  что  скажи повторить все  сначала -

нет,  нет,  ни  за  какие  блага на  свете!  Это  же  самый последний день,

последний.  Нина,  что с тобой? Бледная, слезы... Ты была так спокойна, так

уверена...  Прости,  прости...  Ох, как часто моя героиня цеплялась за твое

хрупкое плечо.

   Но  вот и премьера. Вместо положенного одного вечернего сеанса в Большом

и  Белом  залах  московского Дома кино назначили по три сеанса в обоих. Так

бывает  лишь  во  время  международных  фестивалей.  Никита Михалков, Нонна

Мордюкова,  Олег  Басилашвили,  Вадим  Алисов, Александр Ширвиндт, художник

Александр  Борисов,  композитор  Андрей  Петров, Эльдар Рязанов - хочешь-не

хочешь,   фыркай   или   принимай,  но  каждый  в  какой-то  мере  "пророк"

отечественного  искусства.  Пальто лежат вповалку на перилах, на поручнях -

не  хватает  номерков.  Нет  мест для группы, нет мест для уважаемых людей.

Неудобства, суета, нервы, неловкость. На сцену вышел взволнованный Эльдар и

как  всегда  откровенно сказал о том, что чувствует: "Вы знаете, сегодня до

трех  часов  ночи  не  спал, нервничал. Но вы пришли, и я так рад. Приятно,

когда хотят посмотреть твою картину. Спасибо."

   Премьера -  это  праздник.  А  у  меня никак не  получалось праздничного

состояния. На радость тоже нужны силы. На экране мелькают кадры, кадры... А

за каждым из них...

   За  эти  годы  мы  с  режиссером  стали  зрелыми  людьми.  У  нас  обоих

выработались новые мерки в  оценке людей и  друг друга.  Теперь я знаю цену

тем  простым  гитарным  трезвучиям,   в   которых  таятся  корни  понимания

миллионной аудитории.  Это  особый дар -  найти именно такое наисложнейшее,

простое звучание.  Как же нам,  двум новым людям,  нужно было обоюдно тонко

испытать силы друг друга,  слить их воедино и работать обязательно в дружбе

и любви.  В любви!  Ведь фильм о любви.  Любовь в кадре.  Она должна быть в

атмосфере и  за  кадром.  Надо было быть предельно бдительным и  тактичным.

Нельзя было допустить намека на обидную интонацию.  Бережность, бережность,

уважение и терпение.  И забегу вперед: взаимопонимание состоялось. С самого

начала. Только поначалу робко, с заминками. А потом все круче. Все терпимее

- к  просчетам и  ошибкам друг друга,  потому что обоюдное уважение росло и

крепло с каждым съемочным днем. И что самое показательное - не прекратилось

после конца этой работы. Когда каждый занялся уже новым делом...

   И все же история работы над ролью Веры не совсем обычная.  У меня еще не

выветрилось какое-то  глупое  детское  отношение  к  материалу  при  первом

прочтении роли.  Оно состоит из  сплошных эмоций,  а  реальность еще где-то

далеко-далеко.  Это  ворох  восхищенных  интонаций,  неосознанных  обрывков

чего-то услышанного.  Короче,  сразу одеваешься в  роль,  приходишь в такое

возбуждение,  испытываешь такой замечательный эмоциональный подъем!  Ну что

за  профессия такая  распрекрасная!  А  потом  вдруг  трезвеешь!  Наступает

прозрение.  Это жестокая метаморфоза. И начинаешь разрываться между прежним

радужным многообещающим замыслом,  и тем, что обнаружила, когда окунулась в

роль.

   В    этом    фильме   отрезвляющим   обстоятельством   явился   типичный

кинематографический казус.  Уходила зима,  а последние кадры фильма - снег.

"Снежный эпилог". Итак вот, если бы не "уходящая натура", фильм снимался бы

сначала,  с  первого кадра,  а  не с  конца.  И  думаю,  что это был бы уже

совершенно другой фильм.

   Первый,  самый первый съемочный день. А снимаем последние кадры картины.

Настроение  -  бодрячок.  Шуточки,  юмор, остроты, притирочки друг к другу.

Веселый  автобус  мчит  съемочную  группу  по  снежной  дороге к Люберецким

карьерам.  От  Москвы расстояние - тьфу, а бескрайний снежный покров, как в

Ледовитом  океане.  Повторяюсь,  но для меня любая красота, где холод - это

ужас,  это  война.  Что  ж,  "зажав свое сердце в руке", я делаю свое дело.

Стремительно - любовным бегом перекрываем расстояние, метров в пятьдесят, с

репликами  типа: "Что ты собираешься делать, когда выйдешь отсюда?" - "Жить

с  тобой,  моя дорогая!" Сняли дубль. Но решили снять еще один, а потом уже

разбить  тарелку на счастье. Есть такой ритуал - бить тарелку после первого

отснятого  кадра.  Осколки  берут  на  память.  У меня много таких памятных

сувениров.  Снимаем  второй  дубль.  Потом  и третий... Несколько дней тому

назад  я еще находилась в тропической стране на всемирном кинофестивале - в

Маниле,  на  Филиппинах. Там жара. Вода в океане горячая - моя. Организм за

двенадцать дней только-только попривык к тропическому жаркому климату, а мы

раз  -  и  уже  в  Москве.  А  тут родные русские морозцы в полном разгаре,

двадцать  два градуса ниже нуля. После третьего дубля чувствую - дыхание ни

туда   ни  сюда.  Голова  закружилась,  покрываюсь  испариной,  подкатывает

тошнота.  Я  начинаю тихо и безропотно умирать. Прошептала гримеру, что мне

плохо.  Вползаю в обледенелый автобус. Но мне уже не холодно. Или холодно -

не знаю. Мне уже все равно. Сухими губами ловлю валидол. Запаха нашатыря не

чувствую.  Но  вслушиваюсь  и  соображаю  изо всех сил! Тянутся все жилки к

жизни, преодолевают. Но так слабо, как в том надвигающемся мрачном наркозе,

с  которым  справиться  уже  не  в  силах. Значит вот как это происходит...

Внутри  все  притихло.  Но  хоть  бы  что-нибудь булькнуло. Гример по моему

взгляду понимает, что пока не надо никому говорить. Там, за окном автобуса,

кипит  жизнь! Перекур. Сейчас разобьют тарелку. А во втором кадре "ребятки"

(это  мы  с  Олегом  Басилашвили) побегут сначала на камеру, а потом камера

будет снимать их спину. А они будут бежать долго-долго, пока не превратятся

в  две  черные точки на белом снегу. Не хочу, не хочу превращаться в черную

точку.  Неужели  же  я  вот  так,  без  сопротивления, вот так вяло, нелепо

сдамся,  уйду еще дальше, перестану слышать и соображать? Неужели папе тоже

приходилось  вот  так  же  исчезать?  Он  был  на  краю  несколько  раз, но

поднимался. Папа, папочка... Захотелось плакать, участилось дыхание. Хорошо

же   начинаю   новую  роль.  Эльдар  говорил,  что  моя  Вера  любит  героя

по-настоящему.  Как это "по-настоящему"? Как в первый и последний раз? Сама

умрет,  но  его  спасет?  Как  декабристки?  Понятно,  это  не  Офелия и не

Джульетта.  "Коня  на скаку остановит, в горящую избу войдет". Так, что ли?

Мамочка, как ты. Да, как ты! Выдержала войну, выучила меня, вырастила Машу,

прожила  рядом  с  нашим  папой. Ну неужели же я с собой не справлюсь? Силы

небесные,  ведь  это так несправедливо, неужели эти первые кадры могут быть

моими  последними? Это невозможно! Ой-ой-ой, сейчас, вот сию минуту я точно

ощутила  это  состояние,  только  сейчас...  Я  уловила единственную верную

интонацию  финала  роли.  Ах,  черт,  только  первый день, а уже финал. Без

разгона  бросайся  сломя  голову  в  первый  финальный кадр. Но что ж, умру

вместе  с  Верой.  Но  дотяну  героя,  спасу его! Он не опоздает к утренней

поверке.  Ноги  ватные,  губы  вякают.  Глупо  подморгнула  гримерше. "Люся

готова?  Олег  готов?  Давайте  дальше, ребятки мои милые". Ну, Эльдар, иду

умирать.  И  пусть  это  будет  на  экране.  Стыдно  тебе за меня не будет.

Господи,  как  там у Пастернака? Ну, память, память... Сейчас мне это очень

нужно...  "Не  читки  требуют  с  актера,  а полной гибели всерьез". Гибель

всерьез - вот, вот, вот оно.

   Теперь  я  буду  всю  роль  профильтровывать  через  состояние  правды в

финальной сцене. Теперь я не буду хвататься за возможные комедийные краски,

чтобы  вызвать  желанную  реакцию  смеха.  Пусть  улыбка, ее предостаточно.

Перестройка  шла  на ходу. Правда жизненных ситуаций диктовала другой стиль

картины.  Совсем  иной,  чем тот, который виделся авторам за рабочим столом

вдали  От  вокзала  с  его  трагическими буднями и настоящими человеческими

перевоплощениями.  Картина  Эльдара Рязанова вырвалась в реальную жизнь. И,

как  гибкий  художник,  он  услышал  эту  интонацию. И на ходу перестраивал

картину по новому камертону. В фильме не появилось ни одной новой сцены. Но

каждая сцена сценария перестраивалась изнутри. Один из авторов сценария сам

режиссер  -  ему  и  карты  в  руки.  И  фильм вбирал новые и новые - самые

узнаваемые  краски,  реплики,  которые  только  надо было уметь отобрать из

реальной  жизни,  что  бурлила  вокруг нас. При этом режиссер везде находил

"плюс",  приподнятость  над  обыденным, остроту, что так характерно для его

таланта.

   Премьера.  Публика реагирует так,  как, наверное, мечталось режиссеру. А

вот и первые аплодисменты. И реплик не слышно. Ну, тут и я аплодирую. Здесь

про себя забываю.  Здесь сцена с Михалковым. Грандиозная идея пригласить на

роль проводника Никиту Михалкова.  Ну ничего общего у этого интеллигентного

человека с тем быдловатым гражданином, который сейчас на экране. Но никогда

не  знаешь  наперед,  что  будет  делать этот  неожиданный художник.  Такой

сиюминутный актерский дивертисмент, что только держись. Это силища редкая.

   Остановки поездов дальнего следования на двадцать минут -  это и есть те

счастливые короткие встречи героини фильма с красавцем-проводником Андреем.

Так и  жила бы наша Вера,  если бы однажды от поезда не отстал герой фильма

Платон.  Встреча с проводником происходит у него на глазах.  И герой видит,

как они, обнявшись, скрываются в купе вагона. Можно только представить, что

бы я  наиграла в этой встрече,  а потом в купе с проводником "Андрюшечкой".

Как  бы  вошла в  дуэт,  и  уж  точно бы  "луснула пополам",  но  все равно

каким-нибудь боком,  а "выделилась" бы.  Но был сыгран "снежный финал".  И,

как  ни  обидно,  в  этой  сцене сознательно веду свою партию на  тормозах.

Полностью отдаю  любимые  моменты эксцентрики талантливому партнеру.  И  на

ходу  ищу  мягкую  щемящую  интонацию приближающегося конца  этих  коротких

постыдных встреч.  Как и  тогда,  в "Сибириаде",  мы с партнером интуитивно

находим музыкальный контрапункт.

   - Все так не по-челове-е-ечески,  не могу-у  больше...  Так хо-о-очется,

чтобы ты прие-е-ехал надо-о-олго...

   - Приеду, приеду, приеду.

   - Чтобы мы сходи-и-или с тобой в кино-о, в па-а-арк... Как лю-ю-ди.

   - Сходим, сходим, сходим.

   - Погуля-а-али бы вме-е-есте ря-а-адом...

   - Погуляем, погуляем, погуляем.

   На  экране  тронулся поезд, оставив героиню на перроне, а зрительный зал

Дома  кино  проводил  аплодисментами  Андрея  Михалкова.  Впереди  меня  на

приставных  стульях  сидят  Эльдар  и  Нина.  Гладя на удаляющегося Андрея,

Эльдар  так искренне смеется и аплодирует, радуясь за артиста, будто бы это

не он сам провожал его в кадре с командой "Мотор!". Поезд удалился, оставив

героев  фильма  один  на  один.  Вот зрители вроде как притерпелись к этому

дуэту,  к  этим  двум,  казалось бы, абсолютно несовместимым людям. В самом

деле,  почему интеллигентный человек должен полюбить вокзальную официантку?

Что  в  ней  такого?  Да ничего. Обыкновенная провинциальная женщина. А что

такое вообще обыкновенная женщина? Может быть, та, мимо которой прошел и не

заметил   ее?   С   чего   начать   работу  над  ролью  этой  обыкновенной,

провинциальной,  вокзальной  официантки?  Как  она  выглядит? Во что одета?

Какая  прическа?  Если  бы фильм снимался лет десять назад, я бы одела ее в

кримплен,  на голове бы возвышалась величественная "хала". И, может, где-то

еще  и  есть  такие официантки, но меня интересовала такая женщина, которая

живет  сегодняшним  днем,  чувствует  пульс  времени, моды, знает, что ей к

лицу,  именно  ей,  Вере.  Вера.  Имя-то какое! У этой обыкновенной женщины

необыкновенная  душа,  чем так славится русская женщина. Ты прошел мимо, не

заметил  ее  и  проиграл. А вот наш герой остановился. И всю роль Веры мы с

режиссером  вели  к диалогу-открытию, к которому пришел герой картины. Этот

диалог  режиссер  слушал  во  время  съемки  за  кадром со слезами - первый

зритель  -  жизнерадостный талантливый человек. А теперь этот диалог звучит

для всех в зале Дома кино:

   - Будете потом  вспоминать,  как  застряли на  промежуточной станции.  И

подвернулась вам одна официанточка...  Что вы молчите, смешно, да? Была она

не так чтобы очень, но ведь дело было проездом...

   - Вера,  вы  себе цены не  знаете!  В  вас  нет  того,  что я  ненавижу.

Ненавижу!  Вы естественная,  вы добрая,  вы красивая,  вы очаровательная...

Вера, вы... прекрасны!

   Долгая пауза.

   - Вы знаете, мне таких слов никто никогда не говорил.

   По  спине,  по  затылку Эльдара я вижу, как он неспокоен, как напряженно

вслушивается   в   это   особенное   дыхание   зала.  Ведь  это  непростой,

требовательный,  кинематографический  зритель. За один такой просмотр можно

потерять  столько сил. Можно измотать все нервы. В такие минуты я почему-то

представляю  нервы  в  виде жалкого пучка желтоватых ниток, которые хозяйка

мотает туда-сюда на волнистой стиральной доске.

   Все происходящее доносится как бы издалека.  Я сижу,  погруженная в свои

мысли, мне только бы продержаться. И все равно тяжелее всех ему, режиссеру.

Он главный,  и он обязан выжить, ведь он основной виновник. Да нет, Эльдар,

смотри,  у людей, хоть и кинематографистов, взгляды благодарные. Недаром ты

отдал своему фильму год жизни и  невосполнимую часть здоровья.  А картина с

сегодняшнего дня пойдет бродить по  свету,  по  городам,  по  экранам мира.

Пойдет к людям!  Дорогой наш "Вокзал"! Пожалуйста, стань радостью не только

для двоих.  Прощай,  прощай,  прощай,  дорогой "Вокзал"! Пусть от встречи с

тобой у людей будет "хорошее настроение". Прощай.

   Мелькали кадры из фильма...  Мелькали кадры из жизни.  Жизни,  в которой

долгие годы не было работы. Жизни, о которой никто ничего не знал...

В главных ролях — Людмила Гурченко, Олег Басилашвили. Иносказательно: о том, что предназначено только для двоих.
bibliotekar.ru/encSlov/3/142.htm

Книга известного историка кино профессора ВГИКа Николая Алексеевича Лебедева рассказывает о возникновении и развитии кинематографа в СССР...
www.bibliotekar.ru/kino/index.htm