Музыка

Гванета Бетанели

 «Гитарная бахиана»

Сайт автора: www.gvanetabetaneli.com

  ¯

   Ошибки и несуразности в нотописи, неточности в авторстве пошли еще с того, как супруга кантора Анна Магдалена Бах \урожденная Вюлькен, певица, дочь придворного трубача – авт.\, искренне стараясь помочь мужу в размножении сочиненного, еще с 30-х годов начала переписывать им созданные композиции. Здесь мнение исследователей определяется, что именно «…сохранившиеся в первозданном прекраснейшие произведения кантора – заслуга Анны Магдалены, как копировщицы», «…начало было положено воссоединением трех сонат и трех партит для скрипки соло без личного факсимиле ИСБ, с шестью виолончельными сюитами, записанными от руки великого сочинителя».^* Было и такое, проведя одну из работ по переписке, Анна Магдалена на обложке общей нотной тетради записала: «Часть I. Скрипка соло, без баса, сочинено господином Иоганном Себ. Бахом. Часть II. Виолончель соло, без баса, сочинено господином И.С.Бахом, капельмейстером и директором музыки в Лейпциге. Записано госпожой Бах, его женой» \А. Швейцер, С. 285 –286\.

   В первоисточниках далее цитируется, что воссоединение всего отмеченного, приведенная запись жены, наверное и дали повод, что некоторое из переписано-безавтографного наследия кантора «…следует приписывать кому – то, может даже и самой Анне Магдалене», «С годами ее почерк стал так похож на почерк Баха, что их трудно различить». Например, партитуру знаменитой кантаты «O heil’ges Geist und Wasserbad» \№165\, долго принимали за канторовскую рукопись, пока Ф. Шпитта \сын\ не доказал обратное, что «…это чистовая рукопись Анны Магдалены». \проф. А. Швейцер, С. 78-79, Ф. Шпитта, т. II, С. 789, фрагм. пер.; С. Морозов, С. 247\.

   Не накличу очередного пришествия на мир, если повторюсь, что все вышеотмеченное и нижеследующее поданное предстали перед всеми нами основными барьерами, обусловившими ощутимо - запоздалое явление разных ведущих инструментов к очагу великой бахианы, к которому тогдашний люд той далекой эпохи вовсе не желал наприглашений к доселе невиданной и непонятной музыке, чем заработал долгую и особоехидную ухмылку от целой гирлянды потомков за недопонимание потенциала нового, неповторимого и гениального!

   После кончины мужа, чтобы оградить от уничтожения и тогдашней людской невостребности хоть малую толику созданного супругом, в истинный талант которого верила всей любящей душой, Анна Магдалена форсировано приступила уже к тотальной переписке \размножению\ оставленного, в чем ей активно помогал один из продвинутых учеников кантора. Историки так же сообщают, что Анна Магдалена старалась некоторые «упущения», оставшиеся в записях мужа, многие недостающие «оформительские детали», трудноразличимые и труднопонимаемые технические места восполнять и форматировать по памяти.

Адажио из 1-й скрипичной сонаты автограф И.С. Баха.

Автограф Анны Магдалены Бах.

Однако, даже ей, всегда находящейся подле супруга и многому научившейся у него, никак не удалось все вспомнить и все уложить по своим местам. Анна Магдалена так и не смогла уловить все тонкости, того, где и в каких рукописях мужа были разномастные «сфетофорчики», иные «перекресточки», «улочки-переулочки», «тупички», знания которых особо важны при разборах и исполнений баховских полифонических произведений.

   История преподносит нам немало репризирующих примеров людского безразличия, порой подлости ко многим рядомстоящим или радомтворящим. Приведу примеры из рубрики «Безразличие», вроде «Отзвонил – и с колокольни долой»: …спустя несколько месяцев после смерти кантора органист Рейхардт из Альтенбурга, неплохо знакомый с творчеством композитора, по счастливой случайности спас до-минорную фантазию от уничтожения \1751\. Музыкант прямо с прилавка и за гроши, купил у лавочника на завертку, заготовленную баховскую рукопись. Какой негодяй отдал шедевр торговцу на растерзание? …русский пианист Пальшау из Петербурга, …позволил себе исправить дорийскую токкату Себестяна Баха, при этом отредактировав ее, по выражению исследователя Руста, как русский цензор \А. Швейцер, С. 195\.

   Конечно, столь маститые ученые наверное не раз задавились трудноразрешимыми вопросами: «кто и почему так беспардонно швырял на загубку гениальное?» «может знавал «канторовскую» семью, да и Анна Магдалена была еще жива?» «откуда так скоро после кончины композитора могла попасть драгоценная рукопись в грязные руки, отдавшие ее на растерзание лавочнику?» «а может выполняя роль «палача» композитора - стоика, начхавшая на «баховские страдания» мелкая душонка попросту решилась не фантазировать и кинуть рукопись на эшафот?» Прошли века, что уж там судить – рядить?

   Еще один пример, истовый изыскатель канторовских рукописей Георг Пельхау из далекого прошлого сообщает: «…произведение написанное собственной рукой Иоганна Себастьяна Баха, я нашел в 1814 году среди бумажного хлама, предназначенного для обертки масла в лавчонке; оно попало туда вместе с бумагами покойного петербургского пианиста Пальшау» \А. Швейцер. С. 285\; «…это - тот российский пианист, царствие небесное ему, - продолжает другой историк, - который был известен своей неучтивостью к созданному другими». Так, что общеизвестный славянский «летучий» афоризм: «Каждое горькое заимеет свой сладкий конец», видимо не раз спасал человечество от невосполнимых потерь.^*

   Трудности с определением, затем признанием многого из великого баховского наследия, очертились и в исторических причинах периода летаргического сна, охватившего многие народы Европы. Вернее дремы, которая, более со второй декады XVIII века стала во многом походить на дурной сон в зимнюю ночь. Здесь, основой такого продолжительного застоя развития общества, в нашем случае запоздалого подтверждения гениального баховского наследия видится, что люди той эпохи всей своей аурой ощущали надвигающиеся на их судьбы бурные катаклизмы в виде интифад, итогов нескончаемой войны, тотально растущей нищеты, целых когорт голодающих людей, эпидемии, растущей детской смертности, другого страшного. Спросят, почему, да все потому, что, в легкой, доступной музыке народы искали и видели свое психологическое расслабление, некую отдушину, определенное забвение от жизненных невзгод, а не трудпонятные баховские музыкальные сложности, как им тогда казалось \Ф. Вольфрум, С. XI\.