Всемирная история

Древняя Греция

Европа

Горшечник Эвалк работал в большой общественной мастерской в одном из селений Пилосской  области. Сейчас он стоял у ворот мастерской и  был очень удивлен, увидев, как кузнец Никифор вышел из дома сельского старосты и, не заходя домой, злой и раздраженный, направился по дороге в Метапу, где находился дворец их басилёя — правителя, Эвалку также надо было идти в Метану, куда его призывали в войско, но ему не хотелось идти одному, и он искал попутчика. Поэтому он громко окликнул Никифора: «Стой, Никифор! Пойдем вместе!» «Ладно! Только поскорее», — проворчал Никифор.

Никифор шел молча, опустив глаза и свирепо ударяя посохом по земле. Он не зашел даже домой, чтобы переодеться: смуглое, мускулистое тело было прикрыто только короткой пестрой юбкой; голова была непокрыта. Никифору было уже шестьдесят лет, по он выглядел сильным и бодрым. Он так был погружен в свои думы, что не замечал крутых подъемов и спусков трудной гористой тропинки и не замедлял шага, Эвалк молча следовал за раздраженным Никифором.

Примерно через час на горном перекрестке к ним присоединилось еще двое: крестьянин Гектор, арендатор «земли народа», и дифтерофбр (письмоносец) Оркёй. Дифтерофор шел рядом с ослом, нагруженным дифтерами, правительственными распоряжениями. Они не были написаны на бумаге и не были вложены в конверты: их написали на продолговатых глиняных табличках, имевших форму пальмового листа. Они были аккуратно уложены в деревянный ящик. Таких табличек было много; ослу приходилось тащить большой груз, и он шагал тяжело и медленно.

—        Что ты такой унылый? — спросил у Никифора дифтерофор Оркей; он хорошо знал Никифора, так как не раз приносил в ею селение дифтеры.

—        По небрежности богов и воронов. По старому обычаю, меня следовало бы убить, как только я дожил до шестидесяти лет, и воронам надо было уже давно расклевать мое тело. Но  и  боги и вороны забыли обо мне, и вот мне приходится жить, хотя куда лучше было бы умереть.

—        Кому-кому, а уж не тебе бы жаловаться па жпзпь,— возразил горшечник Эвалк. — Много ли найдется людей в нашем селе-вии, которые живут так счастливо, как ты? Ты имеешь собственный участок земли, да еще тебе дают в аренду недурной кусочек «земли народа»—всего ты имеешь 60 мер, а я должен быть дово-леп десятью мерами земли. Но я не ропщу. А как живут наши соседи!  Мой   сосед Энато имеет крохотный участок земли в   одну меру, полученный им от парода,— па нем только немного овощей можно посадить. Да разве только п земле— кузнец, а это самая    прибыльная профессия; вдобавок ты получаешь    медь из казны, работаешь дома, сколько хочешь,— только сдаешь басилею готовые изделия. А если у тебя с басилеем хороните отношения и ты ему подаришь что-нибудь, то он запишет, что ты сдал больше, чем в действительности. За сданные изделия ты получаешь из казны пшеницу, ячмень, фиги, масло,— и все это сверх того, что дает тебе   твоя земля. У тебя остается еще  достаточно времени после выполнения    казенных заказов — ты работаешь для соседей,    они тоже   пеплохо платят. Ты имеешь трех    рабов; на одного из них, работающего   в твоей кузнице, ты получаешь   продовольствие от государства. А вот я должен с утра до вечера работать в казенной мастерской под присмотром надзирателя..   Податей и налогов ты платишь меньше, чем я, потому что ты — кузнец и работаешь для войска,  ты освобожден от поставок льна. От многих   повинностей ты освобожден как исконный житель нашего селения — твои предки жили здесь с древнейших времен. Я жн должен платить   еще особые налоги, так как мои предки былп    переселенцами. А тут еще неурожай, и я не смог уплатить налога зерном. Пришел надсмотрщик, составил протокол и наложил запрещение на мою землю. Не тебе, а мне нужно жаловаться на жизнь.

—        А как ты живешь с женой, с детьми? — спросил его  Ни-кнфор.

—        Слава богам, в этом-то я счастлив,— отвечал Эвалк.— И жена моя хорошая женщина, и из детей, надеюсь, выйдет толк, старшие уже работают, и работают хорошо. Но почему ты мепя об этом спрашиваешь?

—        А твою жену и детей не берут па  общественные работы? Не заставляют идти в прислуги к знатным людям?

—        Что ты говоришь! Мы свободные люди; кто же посмеет превратить нас в рабов?

—        Вот видишь! А как бы ты себя почувствовал, если бы у тебя отобрали жену пли детей?

— Я бы не перенес этого! Неужели с тобой могло случиться что-нибудь подобное?

—        Разве ты не знаешь? В этом-то мое несчастье: в дни моей

юности северные люди — фессалийцы — совершили на нашу страну набег. Они всегда нападают целым родом: за мужчинами следуют повозки с женщинами и детьми. На нас обрушился поток этих людей. Нам удалось победить их: мужчин мы перебили, а женщин взяли в плен и превратили в рабынь. Конечно, большая часть рабынь досталась знати; но одна пленница от горя исцарапала себе лицо, глаза у нее вспухли от слез, и она лежала в обмороке. Никто из знати не хотел взять ее, и она досталась мне. Она оказалась красивой, доброй и умной женщиной; она говорила на языке, очень похожем на наш, ахейский. Я не был еще женат; я полюбил ее, и, вместо того чтобы искать себе жену в нашей деревне, я взял ее в жены. Но наши законы не признают таких браков, и у сельского старосты опа числится моей рабыней. Мы прожили с женой долгую жизнь, у нас родилась единственная дочь, умная и красивая. Мы с женой живем только для нее. А ты знаешь, есть такой закон: «девушки, рожденные от брака свободного с рабыней или раба со свободной, должны стать рабынями высших сановников». И вот на днях дифтерофор приносит старосте нашего селения дифтеру от правителя. Там сказано, что от нашего села должны быть отправлены в Метапу, а оттуда в Пйлос три рабыни, в том числе моя дочь. Я пошел к старосте. Он только развел руками.

—        Я сочувствую твоему горю, Ннкифор, — сказал он, — но ничем не могу тебе помочь. Другие, у которых родились дети от райов, не считают их своими детьми, а видят в них только рабов и с удовольствием отослали бы этих рабов в Метапу вместо тебя, если бы ты их за это вознаградил. Но сейчас в нашем селении нет больше рабов, а не выполнить приказ басплея я не могу. Это может разрешить сам басилей.

—        И вот я должен спешно бежать к басилею. иначе староста прикажет схватить и увести мою дочь. Но надежды на успех у меня мало, хотя я не посмотрю ни на что и так поговорю с баси-леем, что он надолго это запомнит...

—        Ничего из этого не выйдет, — сказал   печальпо   крестьянин Гектор. — Эта знать нас ни во что не ставит, мы, как они говорят, «в число не идем». Народное собрание — демос — собирается редко. Считается,   что демос —хозяин   страны, как он решит, так и будет. Но вот соберется народ. В середине на гладко отесанных камнях рассядутся советники басилея. Они между собой уже заранее уговорились, какое решение предложить народу. Они говорят красивые речи, а затем предлагают криками выразить наше согласие... И мы кричим!

—        Но вы ведь можете и не принять их предложений, — заметил дифтерофор.

—        Попробуй только не согласиться и спорить с ними! Со мной несколько лет назад было вот что: меня призвали в войско. Наши корабли переплыли море и высадили войско около одного города. Однако город оказался хорошо укрепленным, взять его приступом было невозможно. Осада затянулась. Уже оставалось немного времени до осенних бурь — надо было или сейчас же плыть назад, или зимовать в лагере под стенами города. В войске началась заразная болезнь, многие умирали. Продовольствие тоже кончилось — приходилось совершать набеги на окрестные поселения. Поселения эти были бедными и малолюдными. Бею добычу забирали себе знатные воины, а рядовым воинам еле хватало на пропитание. И нот наш вождь собрал народное собрание всех воинов, чтобы решить, плыть ли немедля назад пли зимовать в лагере. Знатные воинь: уже решили, что войско долншо остаться зимовать. От народа требовалось только, чтобы он криками выразил одобрение. Я от войны ничего но получил и получить не надеялся; дома поле стояло необработанным, я боялся, что зиму но переживу, умру от болезни. И вот в отчаянии я встал, вышел вперед и сказал: У нас поля пе засеяны, мы все равно не привезем с войны никакой добычи, сча-стьо еще, если не умрем здесь на поле боя или от болезни. Лучше поплывем сейчас домой к нашим семьям!» Все стояли молча, понурившись, а вождь бросился ко мне и принялся меня бпть. Вот что бывает, когда мы выступаем против басплеев! Дифтерофор Оркей прервал его.

—        Как ты смеешь так говорить! Правильно с тобой поступил вождь. Что ты понимаешь в военных делах!   Бот теперь па нашу родину наступают с севера дикие орды дорян.  Может быть, ты скажешь, что и теперь надо уйти из войска к ясене и детям и оставить страну беззащитной?

—        Никто этого не говорит, — недовольно пробурчал Никифор.— Мы хорошо знаем, что будет, если они нас победят. Они разрушат наши города, не оставят и следа ни от дворцов, ни от хижин, поработят наших жен и детей, перебьют мужчин...

—        Мало того, — сказал Оркей, — над темп из нас, которые уцелеют,   будут   править   царьки   этих   чужих   и   враждебных   нам дикарей!

— Ну, это уж ты оставь!—вмешался Никифор.— Какие это дикари? Они хоть и не ахейцы, по мало чем отличаются от нас, да н язык их похож на наш. Вот и моя жена, — разве мне трудно было попять, что она говорит, когда она попала ко мие? А она из племени фес са лини ев! И какая она хорошая!

—        Пусть наша знать не так хороша, как вам хочется, — сказал Оркей. — Но только знатные имеют медные панцири, щиты и копья, колесницы и коней. Они в силах дать отпор врагу и спасти вашу жизнь, имущество, жен и детей.

—        Да,  детей! — иронически  сказал   Гектор. -— Вот  эта  знать, наши защитники, отбирает у Никифора его  единственную дочь, а отберут лп ее у Никифора доряне, еще неизвестно.

Разговаривая так, путники незаметно пришли в Метапу. Вид города изменился до неузнаваемости: со всех сторон шли Еоенные отряды во главе с командирами. Они располагались лагером на улицах и площадях города. Слышалось ржание коней, запряженных в колесшщы;- звон медпых доспехов. Население города было объято страхом: некоторые из крестьян, побывавшие на севере от города, видели уже собственными глазами передовые отряды врага. С ужасом рассказывали опп, 'что дорийцы одеты не в медные, а в страшные железные доспехи, что они все сжигают и истребляют на своем пути. Часть граждан шла в войско, другие уходили в леса и горы Аркадии. Никифор и Эвалк разыскали своего басилея. Эвалк сразу же был зачислен в один из отрядов, а на Никифора басплей посмотрел с удивлением: «В твоем возрасте в войско не берут. Нам старики не нужны!»

Нпкифор разъяснил, что пришел не для того, чтобы поступать в EoiicKo, а с просьбой освободить его дочь от отправки в Пилос. Басилей сурово ответил ему, что теперь во время войны никто но станет заниматься какой-то рабыней. Нпкифор вышел из себя: «Лучше убейте меня, но не трогайте моей дочери», — сказал он таким голосом, что баси л ей побледнел и отступил на шаг. «Ну, ладно, — сказал оп, — пошлем вместо твоей дочери какую-нибудь другую девушку», —и приказал своему секретарю принести таблички с перечнем посылаемых в Пилос рабынь. Но, посмотрев в табличку, басилей сурово сказал: «Ничего не могу для тебя сделать! Все прочие указаны только числом, а твоя дочь названа по имени: „Мира, отец—кузнец Никифор, мать — рабыня". Очевидно, твоя дочь приглянулась кому-то в Пилосе, и я не стану из-за нее портить отношения со знатью. Если так уж необходимо, поговори с самим военачальником!»

Военачальник в это время находился в Метапе, где собиралось войско. Но он был окружен со всех сторон стражей и придворными; даже  колесничие,   ожидавшие встречи с ним по делам, пс могли к ному пробиться.

Когда Никпфор попытался пробраться к ному, один из придворных ударил его кулаком, он упал на дорогу и долго лежал, прежде чем пришел л сеоя. Кто-то его поднял — это был крестьянин Гектор, с которым он вместе шел в Мотану.

—        Ну что? Прошла охота обращаться с просьбой к пелазгам? — спросил тот.

—        Да, прошла, чтоб они погибли! А ты что, пришел поступать в войско?

—        Хотел, но, зпаешь ли, раздумал, — сказал Гектор.

—        Что же ты думаешь делать?

—        То же, что многие другие. Я здесь нашел одного знакомого человека, владельца судна в гавани. Он отправляется через два дня в заморскую  Ахашо '  и может взять меня с собой.  Я однажды видел твою дочь на празднике, и она мне очень поправилась. Если ты согласишься выдать ее за меня, то корабельщик возьмет и тебя, и твою жену, и твою дочь, и кое-что из твоих вещей. Твоя дочь станет женой хотя п бедного, но честного крестьянина и не должна будет рабыней исполнять все прихоти господ.

—        Нет, — решительно ответил Никифор, — здесь родились мои предки, здесь родился и прожил долгую жизнь я. Я люблю эту страну и не оставлю ее в беде. А смерти я не боюсь — все равно мне жить осталось недолго. Но тебя я понимаю и не смею осуждать. Ты мне нравишься своей прямотой — бери мою дочь в жены и увези ее отсюда...