В прощальный день я,  по  христианскому  обычаю  и  по  добросердечию

своему, прощаю всех...

     Торжествующую свинью  прощаю  за  то,  что  она...  содержит  в  себе

трихины.

     Прощаю вообще всё живущее, теснящее,  давящее  и  душащее...  как-то:

тесные сапоги, корсет, подвязки и проч.

     Прощаю аптекарей за то, что они приготовляют красные чернила.

     Взятку — за то, что ее берут чиновники.

     Березовую кашу и древние языки — за  то,  что  они  юношей  питают  и

отраду старцам подают, а не наоборот.

     «Голос» — за то, что он закрылся.

     Статских советников — за то, что они любят хорошо покушать.

     Мужиков — за то, что они плохие гастрономы.

     Прощаю я кредитный рубль... Кстати: один секретарь консистории, держа

в руке только что добытый рубль, говорил дьякону: «Ведь вот, поди ж ты  со

мной, отец дьякон! Никак я не пойму своего  характера!  Возьмем  хоть  вот

этот рубль к примеру... Что он? Падает ведь, унижен,  осрамлен,  очернился

паче сажи, потерял всякую добропорядочную репутацию, а  люблю  его!  Люблю

его, несмотря на все его недостатки, и  прощаю...  Ничего,  брат,  с  моим

добрым характером не поделаешь!» Так вот и я...

     Прощаю себя за то, что я не дворянин и не заложил  еще  имения  отцов

моих.

     Литераторов прощаю за то, что они еще и до сих пор существуют.

     Прощаю Окрейца за то, что его «Луч» не так мягок, как потребно.

     Прощаю Суворина, планеты, кометы, классных дам, ее и, наконец, точку,

помешавшую мне прощать до бесконечности.