Записки

кавалерист-девицы

Надежда Андреевна Дурова (1783-1866)

     Я перехожу из очарования в очарование!.. Польша!.. одно это

слово сводит меня с ума от радости!.. Итак, вот этот край...

театр стольких происшествий!.. Но где все то высказать, чем полна

душа моя!.. Это тот край, в котором любовь поставила престол

свой!.. Это тот край, в котором женщина - владычица!.. Женщина -

герой, полководец, министр!.. Это тот край, в котором женщина

управляет всем, покоряет все единственною, необоримою властию,

властию ума, красоты и любезности!.. Сколько блеска, сколько

жизни, сколько чарующей таинственности в прелестном краю этом, и

как прекрасны места здесь!..

     Или уже это новость причиною, что все здесь приводит меня в

восторг!.. Но мне даже эти глинистые поля, усеянные камнями,

кажутся чем-то необыкновенно хорошим; я хожу по них несравненно с

большим удовольствием, нежели дома ходила по Старцовой горе, к

Ерамаске, к Сигаевской мельнице, по дороге к Дубровке!.. У нас

эти места считаются картинными; но здешние места имеют пред ними

два великие преимущества: одно то, что я вижу их в первый раз,

что они новы для меня; а другое то, что они полны воспоминаний, и

каких воспоминаний!.. говорящих сердцу, душе, наполняющих ее

чувствами умиления, удивления, энтузиазма!.. Сколько имен

приводят на память эти безмолвные поля!.. Ян Собиесский!..

Валленрод! Альдона!.. Все, что я когда-нибудь читала о

происшествиях этого края, о войнах Литвы, все это оживляется

предо мною, все это движется на этих полях, возделываемых теперь

худыми, бедными chlopami(мужиками (польск.)), которые следят меня

бессмысленно глазами и никак не понимают, зачем молодой улан

таскается во всякую пору по их болотистым полям, останавливается,

смотрит то в ту, то в другую сторону, и лицо его делается то

печально, то радостно!.. Что может дать им понятие о том чаде,

который кружит теперь мою голову!.. Литвин мало чем разнится от

тех баранов, с которыми живет в одной избе!.. Уж нет тех

литвинок, ходивших некогда к Вилии за водою; ни об одной из них

нельзя сказать piekna litwinka со w niey czerpie wode, ma serce

czystsze, slioznicysze jagody!..(прекрасная литвинка, что черпает

в ней воду, сердцем чистая, прекраснейшая лицом (польск.)).

Теперь это просто женщины, дурные лицом, дурно одетые и которые

говорят: поручникос деньчкос праша рашке, то есть: денщик

поручика просит миску. Можно б, кажется, разочароваться! Однако

такова сила воспоминаний: я смотрю с удовольствием на бледных,

худых chlopow z koltunamu(мужиков с колтунами (польск.)) на

голове, на безобразных баб и девок с зобами на шее, потому что

это потомки тех, которые черпали воду в Вилие и которых красота

превосходила красоту струй, отражавших в себе небо голубое!.. те,

которые доблестно воевали с рыцарями храма!.. одним словом: это

литвинки! это литвины!..

     Пока эскадрон наш выправится, выучится и выхолится так, чтоб

можно было его представить с пользою пред лицо неприятеля,

Казимирский велит мне и Вышемирскому выполнять все обязанности

службы наравне с старыми солдатами. Товарищ мой находит это

распоряжение очень неприятным, а я напротив. Унтер-офицер мой,

видя, что я всякое поручение исполняю скоро, охотно и с

удовольственным видом, мало заботился наблюдать очередь в своих

нарядах; но как только надобно было куда послать, сейчас посылает

меня. В один вечер принесли от ротмистра записку, которую надобно

было отвезть к одному из взводных начальников, квартировавшему от

нас в пяти верстах, в селении Гудишках. Солнце уже закатилось,

когда унтер-офицер пришел ко мне на квартиру с этою запискою.

"Съезди, Дуров, с этою бумагою к поручику Б-ву; теперь еще не так

темно, солнце только что село; не тебе бы очередь, да где того

ленивца докличешься. Пожалуйста, поезжай ты". На этот раз мне

что-то не хотелось ехать; однако ж я оседлала Алкида и поехала в

раздумье: не слишком ли я уж ревностно берусь за всякое

поручение?.. Ведь этим никого не удивишь! Непросвещенный

унтер-офицер рад случаю без хлопот и без возражений посылать одну

меня, избегая чрез то ссоры с беспокойными головами!.. На беду,

весь этот полк из дворян, хотя, не во гнев им, я думаю, что

дворянство их легко, как пух; но, несмотря на это, каждый из них

не уступит ни на шаг - так они всегда выражаются, - если думают,

что ими повелевают пристрастно. Между тем что я ни думала, но все

ехала вперед, и в поле стало совсем темно; дорога, однако ж, была

видна, я ехала рысью, чтоб поскорее отделаться от своего

поручения, и вот въехала в деревню, подъехала к окну первой избы,

постучала в него поводом. "Чего тоби?" - спросил женский голос.

"Как называется эта деревня?" - "Деревня? Гудишки". - "А где

квартира поручика?" - "Якого поручика?" - "Офицер где стоит?" -

"Офицер? здесь нет офицера!" - "Это не те Гудишки, товарищ, -

отозвался голос солдата, - есть другие, в версте только отсюда".

- "Да куда ж надобно ехать?" - "Да прямо, куда ж больше? здесь

одна только улица; выедешь за деревню, так увидишь Гудишки

вплоть". Я поехала, выехала за деревню и точно увидела селение

очень близко; но прямо проехать к нему нельзя было: надобно

объезжать очень большое болото, поросшее кустарником. Нечего

делать, я поехала кругом. Наконец я и опять в селении, опять

стучу поводом в слюду окна, опять тот же вопрос: "чого тоби?", и

опять на вопрос вопрос: "как зовется деревня?", и опять ответ:

"Гудишки"; одним словом, точь-в-точь так, как было в первых

Гудишках: "где офицер?.. какой офицер?.. здесь нет офицера!"...

Даже Алкид мой выходил из терпения! Здесь тоже стояли солдаты.

"Не знаете ли вы, где здесь квартирует уланский поручик Бо-в?" -

спрашивала я двух или трех проходящих мимо меня драгун. "Как не

знать... Один уланский офицер квартирует версты две отсюда, в

Гудишках". - "Опять! да ведь это Гудишки?.." - "Конечно, Гудишки;

но здесь стоим мы, драгуны, а уланы дальше". - "Нельзя ли мне

дать проводника?" - "Только намекните им об этом, так ни одного

мужика не найдете в целой деревне, все до одного спрячутся". -

"Ну так хоть расскажи мне, как найти эту деревню, где стоят

уланы". - "Да это под боком; как за деревню, так и увидите. Зимой

полверсты только дороги, а теперь болота не допускают; кругом

будет версты две; но дорога все одна, не заплутаетесь; держитесь

только все вправо". Я поехала. За деревнею дорога круто повернула

влево; а ведь мне сказано держаться вправо; но вправо нет вовсе

дороги... Однако в той стороне отдавался собачий лай, итак, там

должна быть деревня; к тому ж и Алкид мой сам собою повернул

тотчас направо. Он хотел было галопировать, однако ж я удержала.

Кто знает, чем еще кончится и когда кончится такой несчастливый

поход.

     Более часу ехала я почти наудачу, потому что дорога то

появлялась под ногами коня моего, то опять исчезала. Здесь я не

могла ввериться безусловно инстинкту Алкида, потому что рисковала

попасть в болото, если б дала ему волю идти прямо в ту сторону,

где он предчувствовал жилье; итак, при малейшей топкости места я

сворачивала в сторону; но, выехав на твердую землю, опять

направляла Алкида туда, откуда от часу явственнее слышался лай

собак; наконец я вдруг увидела себя близ домов. Все уже спало в

этих низеньких, крытых соломою лачужках, огня не видно было ни

водном окне. Я проехала далее в середину деревни; но надобно же

было начать тем, чем начинала в двух первых деревнях: надобно

было спрашивать, что это за деревня? Начался приступ по-прежнему.

На стук мой в окно отвечала сперва одна только маленькая собачка

испуганным ворчаньем, а после пронзительным лаем с визгом; этот

лай и мой стук разбудили наконец все, что было усыплено в мрачной

внутренности этого обмазанного короба, в котором литвин живет и

называет своим домом. "А кто там?.. чого тоби?" - "Какая это

деревня?" - "Гудишки". Я несколько времени оставалась безмолвна;

мне что-то уже страшно было спросить: где квартира офицера? и я

решилась прежде узнать, кто стоит здесь - конница или пехота,

итак, я начала опять спрашивать: "А кто квартирует у вас?.." -

"Коннопольцы". - "Ах, слава богу! наконец я нашла, что искала. У

кого стоит офицер? Укажи мне!" - "Здесь нет офицера". - "Как?.."

- "Чого тоби?" - "Нет офицера?" - "Да нет же; офицер в другом

селе". - "Далеко отсюда?" - "Четыре версты". - "От часу не легче!

А как [называется] то село, где офицер?" - "Гудишки". - "Боже

мой! не заколдована ль я!.. Что за проклятые Гудишки обступили

меня кругом!.. Будет ли им конец!.." - это я только думала...

Наконец опять стала спрашивать: "Много уже прошло ночи?" - "А бог

знает! думаю, что уж будет за полночь."

     Что тут делать?.. Из Гудишек не выпутаешься!.. Дороги не

видно, а теперь ехать четыре версты!.. Не ехать нельзя!..

Проводника не дадут!.. Поеду опять наудачу. "Куда же мне ехать из

деревни?" На этот вопрос я не получила ответа. Пока я думала и

передумывала, что делать, крестьянин заснул. Снова стучу, снова

лай и визг, и снова: "чого тоби", но уже с досадою и бранью: "от

се якийсь бис наскочыв!.." - "Как проехать в те Гудишки, где

офицер?..." - "Прямо, все прямо! никуда не сворачивать!" Ну

хорошо, это, по крайности, безопасно; теперь уже не заплутаюсь,

прямо ехать немудрено!.. Алкид шел нехотя; ему, верно, казалось

очень странно, почему я ни в одной деревне не остановилась ни на

минуту, не вставала с него и почему он этой ночи не может никуда

отвезть меня!..

     Я продолжала ехать все прямо и думала уже, что как по шнуру

докачусь наконец к месту своего назначения. Теперь я не видела

надобности тащиться шагом, дотронулась легонько ногами к бокам

Алкида; он поднялся в галоп и после двух скачков стал, как

вкопанный... Передо мною был забор вышиною вровень с головою коня

моего и тянулся вправо и влево на такое пространство, о котором я

не могла иметь никакого соображения, потому что было темно, и я

видела только то, что было передо мною!.. Прошу теперь верить

чему-нибудь! Что могло быть определительнее этих слов: "прямо,

все прямо, никуда не сворачивая!"... Но как же не свернуть, когда

прямо забор такой вышины, которую нельзя перескочить! Как тут не

свернуть!.. Я поворотила направо и проехала вдоль забора. Я все

ехала, забор все тянулся. Наскуча видеть его неотступно с левой

стороны, я оборотила лошадь, проскакала в галоп до того места, от

которого повернула вправо, посмотрела через забор, нет ли там

дороги; но, не видя ничего, решилась ехать влево до тех пор, пока

проеду эту досадную загороду. Она, однако ж, не кончилась, но

повернулась круто вправо, туда же повернула и я, рассудя, что

благоразумнее держаться чего-нибудь солидного, нежели плутать

наудачу в поле.

     Мне казалось, что я проехала верст около двух все близ

забора, по крайности я так думала, бесполезно стараясь

вслушаться, не лает ли где собака. Все было тихо!.. Теплая и

прекрасная весенняя ночь была темна, земля сыра, и снег не во

всех местах еще сошел. Несмотря на темноту, я могла заметить, что

в стороне этой было много болот и что они местами поросли мелким

кустарником. Эти соображения заставили меня наблюдать большую

осторожность и держаться своего забора как такого путеводителя, с

которым я не рисковала утонуть в болоте; но вот забор опять круто

поворачивает вправо!.. Вплоть к углу его подошла дорога; но куда

и откуда?.. На эти вопросы отвечать некому. Однако ж если я все

буду поворачивать направо, то, разумеется, объеду кругом забор и

не подвинусь ни на шаг ближе к селению; итак, надобно ехать

дорогою. Не может быть, чтоб она была через болото! Разве это

зимняя!.. Надобно бы рассмотреть. Я встала с Алкида, наклонилась

к земле и рассматривала дорогу: на ней видны были недавние следы

колес и копыт конских, я опять села на седло, но Алкид, казалось,

был недоволен этим: он не трогался с места и оборотил круто свою

голову ко мне.. Я тотчас встала опять и повела его в поводу; он

пошел, наклоняя морду до земли и стараясь захватить траву,

которая только что начала показываться. Бедный конь устал и

проголодался!

     Наконец нетерпение кончить скорее странный и неприятный вояж

свой взяло верх над желанием дать отдых Алкиду; я села на него и,

не спуская глаз с дороги, поехала рысью. Скоро я услышала глухой

лай собаки!.. Даже Алкид мой обрадовался при этом сигнале

близкого окончания нашего ночного плутания, он вздрогнул и пошел

в галоп; я не удерживала. Чрез полчаса что-то зачернелось вдали.

как будто густая темная туча лежала на земле.

     Близясь с каждою минутою более к черной массе, я увидела ее

наконец обратившуюся сперва в лес, потом в стоги сена, а наконец

в ряды домов, похожих на раздавленную черепаху, маленьких,

почерневших, с оборванными соломенными крышами. "Худая стоянка

лучше доброго похода!" - пословица всех старых солдат сейчас

пришла мне на мысль, как только я почувствовала, что вид этих

закоптелых развалин обрадовал меня не меньше, как и моего Алкида.

В деревне все было погружено в глубокое усыпление, даже собаки

лаяли нехотя, изредка и каким-то сонным голосом. Туго сплетенный

конец ременного повода опять стучит в слюду окна, и я уже ожидала

обычного и неизбежного чого тоби?, однако ж на этот раз меня

спросили по-польски: "Kto taki?..."(Кто такой?.. (польск.). Я

отвечала: "Коннополец". - "A kolego!.. jak sie masz? coz to na

kresach?.."(А, коллега!.. как себя чувствуешь? ты на кресах?..

(польск.)) - "Нет, не на кресах; так вздумалось Батовскому

послать; на глаза попался!.. Скажи, пожалуйста, где квартира

поручика?" - "Какого поручика?" - "Ну, вашего, Бо-ва". - "Он

квартирует не здесь!" - "Да это настоящее заколдованье!..

Недостает только, чтоб это село было Гудишки и чтоб офицер был не

здесь, а около версты отсюда в Гудишках!" - "Да так точно и есть,

- отвечал улан, - это село называется Гудишки; в версте отсюда

другое, тоже Гудишки; и там квартирует Бо-в. Когда ты так хорошо

это знаешь, на что ж расспрашиваешь?"

     Голова у меня шла кругом!.. Уж не сделалось ли какое

преобразование в эту ночь во всем, что было построено на шаре

земном!.. Кто мне поручится, что к рассвету я не увижу всю

поверхность нашего полушария, усеянную Гудишками, и ничем более,

как Гудишками! Что это значит?.. Не из земли ль они возникли в

эту ночь? Алкид бил копытом в землю и оборачивал голову ко мне то

направо, то налево. Ах, бедный конь! бедный конь!.. А ведь еще

надобно ехать!.. "Ты точно уверен, товарищ, что не более версты

до квартиры Бо-ва?" - "Я думаю, и версты не будет; это тотчас за

селом, как выедешь".

     Я погладила моего Алкида. Нечего делать, мой добрый конь, уж

эту версту проедем, а там и на покой. Я поехала рысью и точно

увидела что-то чернеющееся недалеко от села. В полной

уверенности, что это наконец квартира офицера, к которому

записка, я поехала самою большею рысью и приехала к густому

лесу... Я встала с лошади, решась идти пешком всю дорогу, сколько

ее еще подготовит мне насмешливый случай. Мне чуть не до слез

было жаль моего Алкида!..

     Я вступила в темный лес; дорога шла широкая и многоезженая,

заплутаться нельзя!.. Алкид беспрестанно наклонял голову, искал

травы; но тут ее не было. Между тем начало светать; я увидела,

что лес очень редок и невелик. При выходе из него дорога

разделялась надвое и пошла в разные стороны. При помощи рассвета

можно было усмотреть впереди две деревни; я пошла наудачу

направо, в полчаса дошла до ней и в первой избе имела

удовольствие еще раз услышать, что деревня эта - Гудишки; но что

офицер квартирует не здесь, а с полверсты отсюда, в других

Гудишках!.. Очень рада! но пусть проклятие ляжет на все Гудишки,

сколько у вас их есть, а я далее не поеду!.. Я отвела моего

Алкида в корчму, расседлала, подостлала ему соломы, положила

сена, накормила хлебом с солью, укрыла своей шинелью; чрез

четверть часа напоила водою, смешанною с овсяною мукою, и, оставя

его под надзором жидовского работника; понесла записку пешком в

деревню к Бо-ву, потому что она точно была не более полуверсты от

места, где я оставила отдыхать мою лошадь.

     "Почему это глупец Батовский не прислал этой записки вчера?

- спрашивал меня Бо-в, проворно вскакивая с постели (он только

что проснулся). - Здесь написано, чтоб я прибыл в эскадронную

квартиру с моим взводом в четыре часа утра!.. Когда получена у

вас эта записка?" - "Вчера вечером и тотчас отправлена к вам. Тут

никто не виноват, кроме странного случая: я всю ночь ездил из

Гудишек в Гудишки!" - "Тут никто не виноват, кроме дурака твоего

унтер-офицера!.. Разве он не мог дать тебе проводника?.." Между

тем Бо-в поспешно одевался и приказал седлать лошадей. Попрося у

него позволения удалиться, я пошла скорыми шагами обратно в

деревню, где оставался мой Алкид. Он спал очень покойно на своей

соломенной постели.

     Оставя его покоиться, я взошла в корчму. Там, за

перегородкою, раздавалось жалобное завывание евреев, молившихся

богу; за столом сидело уже несколько потомков Валленрода; перед

ними стояла кварта водки и лежало несколько обаранок. При входе

моем они было с робостию поднялись с своих мест, говоря: "Доbry

den panu Zolnierzowi..." Но, взглянув на меня, уселись опять

очень покойно, сказав мне довольно фамильярно: "Siadyi, moskaliu

молодый, с нами !.. Chzesz wodku?"(Добрый день пану военному...

Садись, русский... Хочешь водки? (польск.)). - "Нет, друзья,

благодарю; пейте сами". Я села на стул и не знала, как сладить со

сном, который смыкал глаза мои. Один из литвинов вынул гадкую

табакерку из бересты, отворил ее и с услаждением начал нюхать

табак, который, без сомнения, был еще хуже того куска березовой

коры, в котором хранился. Я слышала, что табак прогоняет сон.

"Можно мне взять немного?" - спросила я, подойдя к столу и

протягивая руку к табакерке; но. мне не было уже надобности в

ней; довольно приблизиться к той отвратительной пыли, которою она

была наполнена, чтоб чихнуть ровно двадцать раз и чтоб прошел сон

не только от усталости, но даже если б наслан был очарованием.

     Набожное вытье за перегородкою утихло. Арендатор, сухой,

длинный жид с плутовскою физиономиею, но вместе умною и

насмешливою. Он спросил меня, не прикажу ли я сварить для меня

кофе?.. "Моя жена, - говорил он, - делает его превосходно!" Я

хоть не любила кофе, потому что дома никогда мне не давали его,

однако ж согласилась на предложение еврея.

     Пока Сора и Рифка (Сарра и Руфь) хлопотали и суетились

подкрашивать кофе, чтоб был темен (без крепости, однако ж,

приличной этому цвету), пока искусно подбалтывали муки в молоко,

чтоб дать ему вид густых сливок, еврей подсел ко мне

разговаривать: "Вы, конечно, дворянин?" - "А что?" - "Это видно

по всему". - "Можно ошибиться; но оставим это. Для тебя, я думаю,

все равно, кто б я ни был, а вот скажи мне лучше, кому

принадлежат эти деревни? - Я указала рукою в окно, из которого

видно было большое пространство плоской, болотистой земли, с

частыми низенькими перелесками и кустарниками, а между ними

множество небольших сел, или весок, как их называют в Польше. -

Одного они помещика или разных?.." - "А! это вы спрашиваете о

двенадцати Гудишках?.. Они все принадлежат одному пану Шамбеляну,

короны польской графу Торле". - "Но зачем же всем им дано одно

название?" - "Не могу вам рассказать хорошо, отчего именно,

потому что и сам худо знаю об этом. Носится какое-то предание,

что еще во время Литвы граф этот переселился к нам откуда-то,

кажется, из Польши. Он был очень богат, имел большую семью и

много людей; в числе прислуги его был мальчик лет одиннадцати,

чудесной красоты, но самого дьявольского свойства: детские

шалости его носили на себе резкий отпечаток злодеяний. Я знаю

многие из них, но не хочу оскорблять вашей чувствительности этим

рассказом; довольно вам знать, что мальчик этот имел способность

совершенно натуральную подражать крику всякого животного, всякой

птицы и всякому звуку, как-то: шелесту листьев, журчанию воды,

шуму каскада, разбитому стеклу, одним словом, всему, что только

дает голос свой в природе... Но всего лучше копировал он гул

колокола погребального!.. Настоящий звук не производил такого

замирания сердца, как гудение этого зловещего голоса!.. За это

страшное преимущество все семейство графа называло его Гудишек;

иногда присоединяли к этому название грабовый, но после отменили,

и при нем осталось только первое. Тут я уже теряю нить

происшествий. Известно только то, что у графа было одиннадцать

дочерей, что Гудишек этот вырос, был очень хорош собою и был

одним из величайших злодеев; что семейство графа погибло каким-то

сверхъестественным образом в одну ночь; что граф был свидетелем

ужасов, от которых сошел с ума, но жил, однако ж, долго и пришел

в рассудок за один час только до кончины. Говорят, будто бы он

просил наследника, племянника своего, тоже графа М-го, чтоб он

дал другое название всем Гудишкам; но, видно, воля его не была

уважена, потому что они и теперь так называются... Но какую связь

имеет это наименование деревень с тем, которое дано было злому

мальчишке, об этом нет даже ни малейшего намека в рассказах

народных, хотя очевидно, что они должны быть тесно связаны между

собою каким-нибудь необыкновенным случаем... Надобно думать, что

тайна эта слишком ужасна и мало делает чести фамилии, к которой

относится, когда употреблены такие успешные меры, чтоб скрыть ее

совершенно". - "И нет никаких догадок?" - "Никаких".

     Чернобровая Сора, с быстрыми глазами и алым ртом, поставила

передо мною поднос со всем, что должно быть подано к кофе, и

спросила: сам я буду наливать или прикажу ей, и с этим словом

нанесла руку на сахарницу, чтоб взять кусок. Я поспешила

остановить... Жидовки очень хороши лицом, но сахар надобно брать

самому.

     Смесь эта, которую Сора величала кофеем и которую по

справедливости можно было назвать сладкою микстурою, укрепила

меня и ободрила. Счастливое свойство молодости! Уж, верно,

совершеннолетнему человеку кофе этот, вместо пользы, принес бы

вред.

     Расплатясь с арендатором, я вышла проведать Алкида. Он уже

был неспокоен и приветствовал меня тихим, благородным ржанием.

Алкид редкий конь!.. У него есть ум и какой-то род вежливости; он

никогда не ржет глупо, во весь голос, как делают другие лошади. У

него, напротив, есть что-то мелодическое, что-то нежное в этом

единственном способе, какой дала ему природа изъявлять свою

радость.

     Возвращаясь на квартиру, я имела удовольствие окинуть глазом

все двенадцать Гудишек, рассеянных кругом не более как на

двадцати верстах расстоянием, и благодарила судьбу, что она не

заставила меня объехать их всех и не дозволила услышать прежде о

проклятом паже Гудишке. При всей смелости, данной мне природою,

гробовый Гудишек мерещился бы мне на каждом шагу.

     "Я думал, что ты утонул в болоте и с Алкидом", - сказал мне

Батовский, когда я приехала на свои квартиры. "Да ведь только

этого и недоставало". - "А что?" - "Да так! вы протурили меня без

проводника, вечером, в село Гудишки... Как бы вы думали, сколько

их здесь?.." - "Кого?" - "Гудишек". - "Не знаю! Я думаю, одни

только". - "Их ровно двенадцать, и я был под видимою защитою

неба, потому что проехал только в пять из них, а остальные увидел

уже сегодня утром, проезжая мимо".