Сказания о белых камнях

Сергей Михайлович Голицын

В летописях почти ничего не говорится о пятом сыне Великого Всеволода — Святославе. Малолетним дважды отправлялся он княжить от имени отца в Новгород. Второе княжение кончилось для него печально — мальчика посадили, правда, не в подземную темницу — поруб, а в задние горницы архиерейского двора, и отцу стоило немало хлопот вызволить его.

Святославу достался маленький городок — Юрьев-Польской, основанный в 1152 году по велению его деда, Юрия Долгорукого, при слиянии рек Гзы и Колокши. Окружен был городок-крепость земляным валом, и стоял там белокаменный Георгиевский собор.

После смерти своего отца Святослав держал то сторону брата Константина, то брата Юрия, позднее вместе с братом Ярославом ходил походом на чудь и на ливонцев, а с Юрием — на поволжских болгар и на мордву. Летописи особо отмечают его личную храбрость. Возвращался он из своих походов с богатой добычей. Когда артель каменщиков построила для великого князя Юрия последний храм и освободилась, Святослав позвал тех мастеров к себе и задал им почти такой же вопрос, какой за девять лет до того задавал его брат.

—        Можете   ли   вы   поставить   в   моем   граде   храм, пусть поменее суздальского, но хочу, чтобы красою своею он затмил бы все, что строили мой дядя, мой отец и мои братья?

За девять лет у каменщиков понабралось умения, и они, подумав немного, ответили:

—        Можем построить.

И главный зодчий добавил:

— И будет твой храм как яблоневый сад в цвету и как жемчужина.

Старый белокаменный собор Юрия Долгорукого стоял, по словам летописца, «девяносто лет без одного лета». И стоять бы ему еще не один век, но был он, видимо, «безнаряден» — без украшений — только ряд зубчиков шел поперек стен. Святослав повелел разрушить его и на прежнем месте построить новый собор. Строили его четыре года.

В летописи за 1234 год так говорится: «И създа ю Святослав чюдну резаным каменем,  а  сам  бе  мастер».

Неужели князь мог быть зодчим, мастером-камнесечцем? Нет, такого не могло быть никак — слишком велика была сословная разница между повелителем-князем и холопами-камнесечцами.

Святослав мог ежедневно наблюдать за их работами, мог советовать, при случае даже нагибаться. Но сесть на колоду и взять в руки молоток со скарпелем сын Великого Всеволода, внук Юрия Долгорукого, правнук Мономаха не мог никогда. Современные историки доказали, что окончание фразы в летописи добавил переписчик XV века.

Зодчие свое слово сдержали. И встал храм как жемчужина и как яблоневый сад.

Все камни, слагавшие стены собора, были резные. И каждый камень в отдельности являлся подлинным и вдохновенным произведением искусства древнего камнесечца. А всего работало, по мнению ученых, не менее одиннадцати мастеров. У каждого были своя сноровка и свой вкус.

Высекали мастера на камнях богоматерь, Христа, святых, всевозможных заморских зверей и птиц, головы женские и львиные, разные растения и деревья.

За их работами тщательно наблюдал монах, посланный епископом Митрофаном и хорошо знавший Библию и Евангелие, знавший, как положено изображать каждый церковный праздник, каждое событие из церковной истории и какие звери или птицы какому святому сопутствуют.

По четырем сторонам строящегося собора разложили камнесечцы на траве готовые резные камни. Потом каменщики начали выкладывать стены. Камни со святыми, стоявшими во весь рост, они ставили в один ряд, перемежая их резными колонками аркатурного пояса в том порядке, какой указывал монах. А выше между окнами и над окнами по закомарам размещали мастера резные камни так, что получались большие и сложные композиции на сюжеты из библейской или евангельской истории.

А  другие  мастера  прямо  на  готовых  стенах,  ниже аркатурного пояса и на свободных от святителей и чудищ местах высекали стебли, цветы и листья — лилии, ирисы, ландыши, маки, хмель, татарник, вьюнок и вовсе неведомые заморские растения. Поднимались растительные узоры из первого ряда камней; стебли переплетались, свивались  вокруг  святителей  и   чудищ  со  всех   сторон.

Оттого-то яблоневым садом и назвали зодчие свой храм. Он как бы олицетворял идею процветания  Руси:

Подобно тому как в Суздале богомольцы с любопытством рассматривали тябла Златых врат, так и в Юрье-ве-Польском приходили люди к собору, дивились и читали каменную летопись, начертанную на его стенах, — «приобщались премудростям Божьим».

Но главный зодчий был из хитрецов хитрец. На многих камнях показали камнесечцы искусство не столько церковное, сколько народное.

Каким был скарпель мастеров — то осторожным, то буйным, то резким, то нежным, — таким и высекался каждый резной камень. Получались камни — то как сказка, то как песня, то как былина богатырская, то как молитва.

Двести с лишним лет простоял собор. Ничего за это время о нем в летописях не говорилось. Да и о самом городке Юрьеве-Польском тоже не находилось ни слова. Стоял он в стороне от водных путей, от больших дорог, не рос, не богател — о нем и писать-то было нечего.

И только в летописи за  1471  год появилась запись:

«Во граде Юрьеве в Полском бывала церковь камена святый Георгий... а резана на камени вси, и розвали-лися вси до земли; повелением князя великаго, Василей Дмитреевь ту церкви собрал вся изнова и поставил, как и прежде».

Речь идет о дьяке Ермолине Василии Дмитриевиче, который был искусным мастером, строил в Московском Кремле, посылали его и во Владимир восстанавливать Золотые ворота и церковь Воздвижения на Торгу. Сам великий князь Московский Иван III послал его в Юрьев-Польской.

Можно представить себе, как остановился дьяк в раздумье перед грудой развалин. В летописи есть явные неточности: стены не «розвалилися вси до земли», их остовы, где выше, где ниже, остались точно обглоданные, а внутри здания беспорядочной грудой громоздились белые резные камни, целые и разбитые на куски.

Ермолин пытался разобраться в этой груде. По его указаниям начали складывать на траву отдельно тех святых, что стояли во весь рост, отобрали уцелевшие колонки аркатурного пояса и резные капители. Каменщики начали наращивать прежние стены.

Часть разрушенного аркатурного пояса с фигурами святых и с толстыми резными колонками Ермолин поместил на стенах в один ряд. И все же иные святые попали не на свои места. Он был опытным строителем, но строгих церковных канонов не знал и понятия не имел, как положено размещать фигуры на композициях, посвященных различным церковным праздникам. Да, наверное, ему просто не хватило ни времени, ни терпения. В конце концов он махнул рукой и сказал каменщикам — пусть выкладывают стены как попало.

Пошла работа быстрее — только давай подноси камни. Иные из них плохо прилаживались, и тогда мастера клали их тыльной стороной вперед, пряча резьбу от взоров людских.

Так на стенах восстановленного собора вместо строгого порядка «Премудрости Божьей» получилась невообразимая путаница — святой чередовался со свирепым драконом, к дракону прижималась половина ангела, рядом полулежал какой-то младенец, а сверху страшный грифон скалил зубы, точно собираясь проглотить стебель с лилией.

Есть еще неточность в летописи: Ермолин восстановил собор не «как прежде». Он получился чуть ли не вдвое ниже и совсем не таким стройным и воздушным, как другие памятники владимиро-суздальского зодчества.

И все же надо благодарить Ермолина, что жемчужина  дожила  до  нашего  времени,  хотя  и  в  искаженном виде.

В XVII веке в соборе для «светлости» растесали широкие окна, при этом безжалостно уничтожили много резных камней, затем пристроили шатровую колокольню. В XVIII веке эту колокольню снесли и воздвигли другую, повыше, в стиле классицизма, совсем заслонившую здание. После революции стараниями И. Э. Грабаря эта колокольня и прочие позднейшие пристройки были разобраны, и собор стал таким, как на фотографии. Больше всего он похож на приземистый крепкий гриб-боровичок,  с  нахлобученной, чрезмерно  большой и круглой шляпкой — куполом, которая совсем придавила толстый корень — низкие стены. Летописная «церковь чюдна» превратилась в чудную. Собор откровенно некрасив. И все же он покоряюще уютный и милый. Когда еще юношей я впервые увидел его, то невольно улыбнулся, хотя тут же упрекнул себя: будь серьезен — перед тобоц жемчужина!

А он и впрямь драгоценность, запрятавшаяся посреди заурядных городских построек. Много раз я приезжал в Юрьев-Польской и всегда, подходя к собору, испытывал неизъяснимую внутреннюю дрожь. Не издали надо на него глядеть, а подходить вплотную, долго рассматривать в упор каждый камень.

В последний мой приезд меня ждала неожиданность. Я привык видеть камни, слагающие стены Георгиевского собора, жемчужно-серыми, покрытыми лишайниками и пылью шести с лишним веков. Теперь передо мной стоял собор столь ослепительной белизны, что мне пришлось сощуриться. Его стены были куда белее облаков, освещенных солнцем, куда- белее других древних владимирских памятников. Одну из стен собора загородили леса, два молодца залезли наверх и капроновыми щетками осторожно счищали с камней лишаи. Они возвращали стенам их изначальный вид.

Я понял, что у собора началась вторая жизнь. Он похорошел несказанно. Пошел его обходить. Я разглядывал отдельные камни, перед некоторыми останавливался в восхищении, смотрел на них совсем иначе, нежели прежде.

Каждый камень потрясает. Самый впечатляющий — это огромная глыба со святым Георгием. Воин изображен в длинном княжеском плаще, накинутом поверх кольчуги. В его правой руке копье, в левой щит, на щите герб суздальских князей — барс, вздыбленный в прыжке. Не таким ли воином был Илья Муромец — прославленный в народных былинах крестьянский сын, тот что сиднем сидел на печи тридцать лет и три года, а потом пошел дубы с корнями выворачивать? Попал он ко двору славного князя Владимира Красное Солнышко, там  его  приодели,   вручили  оружие   и  послали   стеречь землю Русскую. Вот такого защитника родины изобразил мастер на камне.

В аркатурном ряду еще четыре святых воина — они тоже богатыри, храбрые, непобедимые.

И здесь же на стенах ангелы, нежные, женственные и печальные. Отнять у них крылья — и они превратятся в сестер и жен тех богатырей. Подобно скорбной Ярославне, словно плачут они: «Взлелей господине мою ладу к мне, а бых не слала к нему слёз на утре рано».

Но есть на стенах и совсем иные жены: такова грозная богоматерь с поднятыми вверх руками: это величавая небесная царица — Оранта. Она совсем не похожа на ту любящую мать, которой молился Андрей Боголюбский.

А какие лица у больших женских масок на капителях колонн! Брови сдвинуты, губы сжаты, очи гневно глядят. Это самая стародавняя княгиня Ольга, что готовит жестокую месть древлянам за убийство своего мужа, великого князя Игоря.

Чудища на Дмитриевском соборе города Владимира кажутся добродушными домашними животными в сравнении с иными здешними страшилищами — грифозмеями и драконами; даже на фотографиях они пугают. Только львы везде добрые. У Дмитриевских львов язык разделялся на три языка и хвост на три хвоста. Львы Георгиевского собора еще вычурнее — из их пасти вырастает целое ветвистое дерево с тремя стеблями, вьющимися по стенам, грива и бока все в бороздах, но это не борозды, а каменные волосы; из хвостов вырастают деревья, и тоже о трех ветвях.

А вот сказочный Китоврас — человек с львиным туловищем, одетый в нарядный кафтан, с колпаком на голове, в одной его руке булава, в другой — заяц. Он чудище доброе, помогал библейскому царю Соломону строить храм, притом бесшумно. Камнесечцы, тюкающие молотками от зари до зари, очень хотели бы заполучить такого помощника, поэтому и поместили его на стенах храма, да еще в княжеской одежде.

Перепутав камни собора, Ермолин превратил древние стены в настоящую головоломку.

Но путаница эта не походила на рассыпанный шрифт типографского набора готовой к печати книги, где отгадчик не мог ни к чему прицепиться. Это была растерзанная рукопись, у которой случайно уцелело несколько первых страниц, а остальные листы или вовсе утерялись, или были вырваны да еще разодраны на клочки.

Ученые взялись разгадать головоломку, собрать растерзанные страницы каменной книги.

Еще до революции профессор К. К. Романов обратил внимание на один камень с изображением святого, от которого в разные стороны расходились шесть выпуклых валиков-палок, означавших лучи. Ученый начал искать на стенах собора камни, на которых были бы продолжения этих лучей, и нашел шесть таких камней. На одном из них три расходящиеся в разные стороны палки-лучи пересекались завитками растений. На остальных пяти камнях были изображения святых. Двое святых стояли во весь рост и в руках держали наискось по одной полке-лучу; двое других стояли на коленях, а наклоненные палки упирались им в лица, а последний святой пал ниц, и палка упиралась ему в спицу.

Романов снял гипсовые слепки со всех шести камней и соединил слепки между собой по линиям лучей.

Так получилась хорошо известная по древним иконам композиция «Преображение». Наверху стоят пророки Илья и Моисей, в середине Христос, которого впервые увидели в божественном сиянии пораженные его ученики — апостолы Петр, Иаков, Иоанн.

Романов прочел и другие страницы каменной книги. Исследования продолжал его ученик Н. Н. Воронин, а завершил их Г. К. Вагнер, который попытался не только разгадать всю головоломку, но и восстановил на бумаге облик самого собора.

Начал он исследование с пяти примерно одинаковых камней, которые находились на стенах собора в разных местах. На каждом камне было изображение полулежащего спеленатого младенца, перед которым висела круглая корзиночка. Три младенца смотрели налево, два направо.

В Московском Историческом музее есть старинный маленький амулет из яшмы, на котором в шахматном порядке очень тонко вырезаны изображения семи сидящих младенцев с такими же корзиночками. По ободку амулета идет надпись, поясняющая, что это «Семь спящих отроков Эфесских».

Церковная легенда рассказывает, что некогда в городе Эфесе жило семь отроков-христиан, которых император   Диоклетиан   собирался   казнить.   Они   спрятались в пещеру и там заснули. Ангелы приносили им в корзиночку пишу и кормили сонных. Спали отроки целых двести лет, а когда проснулись, христианство в Римской империи давно уже стало государственной религией.

В таком же шахматном порядке, как на амулетах, считая, что два камня утеряны, Вагнер разместил на чертеже уменьшенные бумажные копии камней с младенцами. Тем самым он не только разгадал, как выглядела вся композиция «Семь спящих отроков Эфесских», но и узнал расстояние от верха окна до полукружия закомары. А по этому расстоянию он попытался определить высоту всего здания.

Среди резных камней собора есть один с изображением двух львов, отвернувших "головы в разные стороны, точно они поссорились. Есть и другой, совсем удивительный камень с изображением слона, повернутого вправо.

Слон этот единственный во всей Владимирщине. Камнесечец такого зверя никогда не видывал, а рукопись с картинкой показали ему, верно, мимоходом. И получился из-под его скарпеля слон, длинноногий, большеглазый, и ступни у него медвежьи или человечьи, с пальцами.

Вагнер решил, что когда-то существовал и другой слон, но повернутый влево, и было на соборе тройное окно, подобное ныне существующему в Боголюбове. Он разместил на исчезнувшем подоконнике этого исчезнувшего окна поссорившихся львов, а по сторонам их посадил обоих слонов, из коих один тоже исчез.

Те камни, которые дьяк Ермолин не знал, куда поместить, в течение столетий сохранялись внутри собора или в кладовке близлежащего Михаил-Архангельского монастыря XVII века. Теперь собор стал музеем. Внутри его устроен лапидарий — коллекция этих камней, разложенная  на  специальных постаментах и  на  полочках.

Выстроились в ряд камни с изображением святых во весь рост. Рядом с ними каменная голова в шапке с длинной, как клин, острой бородой — возможно, портрет самого князя Святослава. Там же на самом видном месте   стоит   «Святославов   крест» — композиция   «Распятие», разгаданная еще Романовым. На огромном кресте Христос. Это поистине гениальное, сильное и правдивое произведение. Даже на итальянских полотнах эпохи раннего Возрождения не всегда выражено столько страдания на лике Христа и в его чуть изогнутом теле. На соседнем камне слева от «Распятия» — богородица и жены-мироносицы. Их позы, их прижатые к груди руки говорят о великой скорби. На камне справа от «Распятия» стоит любимый ученик Христа молодой апостол Иоанн, подперев рукой голову; рядом с ним римский сотник — начальник стражи; он отшатнулся, в ужасе протянул вверх правую руку. Под «Распятием» — камень, на нем надпись, что этот крест поставил Святослав. Из-за надписи и родилась легенда, что князь «сам бе мастер».

А кто же на самом деле создал жемчужину — Георгиевский собор?

На нижних рядах камней снаружи собора находится несколько    граффити — значков    безвестных    мастеров.

На одном камне едва можно различить загадочное слово «Баку». По мнению Г. К. Вагнера, это уцелевшие буквы от подписи главного зодчего по имени Абакун, то есть Аввакум.

Таково единственно подлинное имя из целого сонма зодчих и мастеров-камнесечцев, которое дошло до нас сквозь бури веков.

— Аввакум, кто ты?

Но молчит земля Суздальская и будет молчать. Ищут в ней ученые; студенты и школьники-следопыты помогают им разгадывать исторические тайны...

Иные камни, разбитые и попорченные, дьяк Ермолин просто выбросил, а местные жители затем их подобрали для своих хозяйственных нужд.

В наше время стали искать такие драгоценные обломки.

Был найден сперва казавшийся непонятным один длинный камень. Ученые разобрались, что это нижняя часть композиции «Вознесение Александра Македонского». Даже по такому жалкому обломку угадывалось — сколько движения и мощи вложил талантливый камнесечец в свое творение.

Директор Юрьев-Польского краеведческого музея Федор Николаевич Полуянов привлек школьников к поискам.  С их помощью было найдено  несколько  обломков, один — у бабушки в хлеву, другой — у дедушки под крыльцом.

Теперь эти находки тоже попали в лапидарий или хранятся в запаснике музея.

Федора Николаевича нет в живых, а поиски продолжаются. Другие школьники под руководством других сотрудников музея ищут загадочные обломки резного камня.

А недавно, когда заново перекрывали медными листами крышу небольшого южного притвора собора, под прежней кровлей обнаружили семнадцать резных камней, из них на одном был изображен воин по грудь, на других — вились растительные узоры. Теперь все камни находятся в лапидарий...

Еще когда только зарождался замысел моей книги, приехал я в Юрьев-Польской, остановился в гостинице. Утром встал нарочно на рассвете и вышел на городскую площадь. В эти ранние часы я никого не встретил, прошел внутрь окруженного земляным валом Кремля и мимо кирпичной громады Троицкого собора, построенного в начале нынешнего века, приблизился к жемчужине. Долго разглядывал я отдельные камни западного притвора, потом завернул за угол и тут увидел сидящего на складном стульчике молодого человека с палитрой и кистью в руках. Перед ним на трехногом мольберте был прикреплен лист белого картона.

Что же, ничего нет удивительного, сейчас многие художники увлечены стариной.

Я хотел его обойти, но невольно с любопытством заглянул на картон и остановился. Конечно, это было несколько бесцеремонно с моей стороны, но...

Художник срисовывал узор с нижних рядов камней — двух больших птиц, стоявших спинами друг к другу; они повернули шейки, оглянулись и словно хотели поцеловаться клювиками. Только тут я заметил, что переплетающиеся стебли растений, обвивающие эту часть стены до границы бывшего обвала, весь роскошный яблоневый сад вырастает из соединенных вместе пышных хвостов двух целующихся птиц.

Художник был, несомненно, талантлив; тонкими линиями углем он не только тщательно перенес на картон все завитки, но, если так можно выразиться, сумел поймать внутреннюю прелесть узора...

Вдруг он резко повернулся ко мне. Но разве можно сердиться в этот час безмолвия, когда облака над крестом собора еще розовые? И тени раздражения я не заметил в ярко блестевших черных и круглых глазах молодого человека, в его чересчур румяных щеках. Так блестят глаза и таким румянцем пылают щеки только у художников и у поэтов в минуты вдохновения.

—        Простите, что помешал, — извинился я.

Молодой человек мягко улыбнулся,  встал и  неожиданно сказал:

—        Этих птиц в стародавние времена окрестили очень точно и очень нежно. Знаете как? — И он медленно произнес: — Оглядышек. Каков русский язык? Даже в словаре Даля нет такого лучистого слова.

Он закурил. Мы разговорились. Я объяснил, что собираю материалы для своей будущей книги о владимирской старине.

—        Как   такая   книга   нужна! — воскликнул   молодой человек. — А то наши юноши и девушки вроде слепых щенят. Ничего-то они не знают о былой красоте, ничего-то в ней не смыслят.

В свою очередь, он мне рассказал, что работает на здешней текстильной фабрике «Авангард» художником. Ему захотелось воспользоваться узором с белых камней для будущих тканей. Вот только придется выдумывать, как раскрасить эти стебли, цветы и птиц. Недавно он вернулся из командировки, прокатился пароходом по Волге, потом махнул на Кавказ. Ему посчастливилось напасть на подлинные сокровища народного творчества, не поднимая головы, он набрасывал карандашом эскизы, изрисовал несколько альбомов...

Закончив свой рассказ, он взял с меня честное слово, что я сегодня же приду на фабрику посмотреть его новые рисунки.

Через два часа я поднимался на второй этаж главного корпуса фабрики. Меня провели вдоль огромного белого зала, мимо диковинных ткацких станков. Света из окон не хватало, и под потолком протянулись матово-голубые люминесцентные палочки-лампы. Откуда-то сверху свисали и переливались игравшие всеми цветами радуги пучки нитей. На станках невидимые челноки щелкали   справа-налево,   слева-направо.   Девушки   в   синих халатах легко скользили, наклонялись, что-то поправляли в одном потоке нитей, в другом... И из каждого станка медленно надвигались украшенные пестрыми и яркими узорами только что вытканные, нескончаемой длины полотнища- На каждом станке рождалась ткань своей расцветки, своей красоты узора.

Я узнал, что вся эта материя предназначается для обивки мебели и для оконных портьер.

Сквозь маленькую дверцу, обшитую войлоком, меня провели в соседнее помещение. Щелканье ткацких станков тут слышалось как отдаленное жужжание. Я с облегчением вздохнул, оглянулся и понял, что попал в художественную мастерскую.

Наклонившись над столами, работало несколько девушек, старичок в очках, старичок без очков и мой художник. По стенам висели гипсовые головы древнегреческих богов. Всюду — на окнах, на полу — стояли горшки и кадки с цветами.

Увидев меня, молодой человек порывисто вскочил, подбежал ко мне, обеими руками крепко пожал мою руку, потом подвел к своему месту и тут же с шумом выложил на стол несколько больших папок.

Девушки подняли кудрявые головы и фыркнули. Старичок в очках тоже поднял голову и, видимо желая   объяснить   смешливость   девушек,    снисходительно заметил:

—        Поверите ли, каждый день по дюжине ценителей искусства приводит.

Молодой человек быстро сверкнул на него своими черными глазами.

—        Да  как  же  не  показать  писателю! — воскликнул он и, повернувшись спиной к девушкам, раскрыл самую верхнюю папку.

Я начал внимательно рассматривать акварельные картинки с самыми различными, то строго простыми, то очень сложными и витиеватыми пестрыми узорами, а молодой человек, кладя передо мной очередной лист ватмана, объяснял:

—        Виньетка из рукописи Ярославского музея, вышитое чувашское полотенце, узор на рукояти карачаевского   кинжала,   современный   армянский   ковер... — И   так далее, и так далее. В глазах у меня рябило от этого многоцветного богатства.

А художник,  видимо  очень довольный  моим  вниманием и восхищением, то отбегал к шкафу за новыми раскрашенными листами, то горячо разъяснял мне, в чем прелесть очередного узора.

Я понял, что он, в сущности, делает то же самое, что раньше делали владимирские камнесечцы. И тогда тоже, наверное, посылали мастеров в «творческие командировки». Вот только современные художники побыстрее передвигаются. Разыскивает такой хлопотун, где только возможно, старинные и новые узоры, созданные целыми поколениями умельцев-чудодеев многих национальностей, разгадывает в них скрытую поэзию, переиначивает по-своему, придумывает иную игру цветов и переносит пойманную красоту на бумагу, а потом передает готовые рисунки ткачам.

Так создаются великолепные ткани. Я подумал: счастливцы те, кто, получив квартиры, украсит их мебелью, обитой подобной материей. Красота всегда нужна человеку...

Прошло еще сколько-то лет, я всецело углубился в работу над своей книгой. И вновь мне удалось приехать в Юрьев-Польской, на этот раз вместе с Александром Сергеевичем Потресовым. Он собирался для моей книги фотографировать и самый собор, и отдельные резные камни.

Любезный Федор Николаевич Полуянов предоставил нам лестницу-стремянку. Александр Сергеевич влезал на нее и щелкал фотоаппаратом, а я держал лестницу и все время боялся, что у моего друга закружится голова и он упадет.

Я думал, что мы за день успеем все заснять. А пришлось нам пробыть в городе целых четыре дня, и то благодаря хорошей погоде.

Оказывается, камни одной стены надо было фотографировать на рассвете, другой стены среди дня, третьей на закате солнца, четвертой еще когда-то.

Неутомимый Александр Сергеевич будил меня в предрассветных сумерках, и мы с ним спешили к собору. Ставили лестницу то здесь, то там, он влезал на нее, щелкал фотоаппаратом, сокрушался из-за каждого набегавшего облачка, ловил солнечные лучи, ловил красоту отдельных резных камней.

Прибежали две девочки. Сперва они наблюдали за нами издали. На второй день мы с ними познакомились и   сфотографировали  их   на   фоне   собора.   Выяснилось, что они жили невдалеке, учились в пятом классе и звали их Люба и Аля.

Я задавал им каверзные вопросы. Оказывается, они хорошо разбирались во всех камнях собора, наизусть знали, где на стенах сидят грифозмеи, куда запрятался слон. Они нашли всех пятерых уцелевших отроков Эфес-ских, а я рассказал им легенду о двухсотлетнем сне этих отроков.

—        Откуда вы так хорошо  знаете,  где какие  камни находятся? — спросил я их.

—        Мы   сюда   гулять   приходим   и   любим   смотреть картинки   на   камнях,   они   такие   красивые, — отвечали девочки.

Прощаясь с ними, Александр Сергеевич обещал прислать им фотографии...

Давно уже вышла моя книга. Готовя ее второе, а затем — и это, третье издание, мне довелось несколько раз приезжать в Юрьев-Польской. И каждый раз я стремился узнать — что там появилось нового?

Город заметно рос, хорошел, строились новые здания. Встал памятник погибшим воинам Отечественной войны, напоминавший часть белокаменной стены древней крепости. Две деревянные церкви XVIII века перевезли из района во двор музея, заново отреставрировали бывший Михаил-Архангельский монастырь.

Былая старина тесно переплеталась с современностью.

Ну а как фабрика «Авангард»? По-прежнему ли выпускают там красивые ткани?

Я отправился туда, прямо в тот корпус, где когда-то ими любовался.

И опять я увидел в огромном зале, как ко многим ткацким станкам сверху вниз струятся красные, зеленые, желтые, синие нити, как из каждого станка выползают   длинные,   украшенные    пестроцветными   узорами полотнища.

Между станками двигались девушки в халатах, разумеется, не те, каких я видел раньше. И полотнища были иных узоров, иной расцветки и словно бы еще прекраснее прежних.

Я прошел в комнату художников. Тот мой знакомый, оказывается, уехал, стал настоящим живописцем. А за столами сидели другие созидатели прекрасного, все больше молодые.

Мне показали отдельные листы ватмана. Какое разнообразие красок, изгибов линий, рисунка!

И, как прежде, шла та красота от старинных узоров многих народов нашей страны, и угадывались причудливые изгибы линий бессмертной резьбы Георгиевского собора.

И опять я подумал: счастливцы те, кто получит квартиры в новых домах и украсит их мебелью, обитой тканями Юрьев-Польской фабрики. Эти счастливцы и не подозревают, что красота, зарожденная много веков тому назад в белых камнях Последней жемчужины, переселилась в ткани и, переиначенная, преображенная, дожила до наших дней.