Русская классическая литература

Александр Иванович

Куприн

      3

   - Боже мой, как у вас здесь хорошо! Как хорошо! -  говорила  Анна,  идя

быстрыми и мелкими шагами рядом  с  сестрой  по  дорожке.  -  Если  можно,

посидим немного на скамеечке над обрывом. Я так давно не  видела  моря.  И

какой чудный воздух: дышишь - и сердце  веселится.  В  Крыму,  в  Мисхоре,

прошлым летом я сделала изумительное открытие. Знаешь, чем пахнет  морская

вода во время прибоя? Представь себе - резедой.

   Вера ласково усмехнулась:

   - Ты фантазерка.

   - Нет, нет. Я помню также раз, надо мной все смеялись, когда я сказала,

что в лунном свете есть какой-то  розовый  оттенок.  А  на  днях  художник

Борицкий - вот тот, что пишет мой портрет, - согласился, что я была  права

и что художники об этом давно знают.

   - Художник - твое новое увлечение?

   - Ты всегда придумаешь! - засмеялась Анна и, быстро  подойдя  к  самому

краю обрыва, отвесной стеной падавшего глубоко в море,  заглянула  вниз  и

вдруг вскрикнула в ужасе и отшатнулась назад с побледневшим лицом.

   - У, как высоко! - произнесла она ослабевшим и вздрагивающим голосом. -

Когда я гляжу с такой высоты, у  меня  всегда  как-то  сладко  и  противно

щекочет в груди... и пальцы на ногах щемит... И все-таки тянет, тянет...

   Она хотела еще раз нагнуться над обрывом, но сестра остановила ее.

   - Анна, дорогая моя, ради бога! У меня у самой голова  кружится,  когда

ты так делаешь. Прошу тебя, сядь.

   - Ну хорошо, хорошо, села... Но  ты  только  посмотри,  какая  красота,

какая радость - просто  глаз  не  насытится.  Если  бы  ты  знала,  как  я

благодарна богу за все чудеса, которые он для нас сделал!

   Обе на минутку задумались. Глубоко-глубоко под ними покоилось море.  Со

скамейки не было видно берега, и оттого ощущение бесконечности  и  величия

морского простора еще больше усиливалось.  Вода  была  ласково-спокойна  и

весело-синя, светлея лишь косыми гладкими  полосами  в  местах  течения  и

переходя в густо-синий глубокий цвет на горизонте.

   Рыбачьи лодки,  с  трудом  отмечаемые  глазом  -  такими  они  казались

маленькими, - неподвижно дремали в морской глади, недалеко  от  берега.  А

дальше точно стояло в воздухе, не подвигаясь вперед,  трехмачтовое  судно,

все  сверху  донизу  одетое  однообразными,  выпуклыми  от  ветра,  белыми

стройными парусами.

   - Я тебя понимаю, - задумчиво сказала  старшая  сестра,  -  но  у  меня

как-то не так, как у тебя. Когда я в первый раз вижу море  после  большого

времени, оно меня и волнует, и радует, и поражает. Как будто  я  в  первый

раз вижу огромное, торжественное чудо. Но потом, когда  привыкну  к  нему,

оно начинает меня давить своей плоской  пустотой...  Я  скучаю,  глядя  на

него, и уж стараюсь больше не смотреть. Надоедает.

   Анна улыбнулась.

   - Чему ты? - спросила сестра.

   - Прошлым летом, - сказала Анна лукаво, - мы из  Ялты  поехали  большой

кавалькадой верхом на Уч-Кош. Это там,  за  лесничеством,  выше  водопада.

Попали сначала в  облако,  было  очень  сыро  и  плохо  видно,  а  мы  все

поднимались вверх по крутой тропинке между соснами. И вдруг  как-то  сразу

окончился лес, и мы вышли из тумана. Вообрази себе; узенькая  площадка  на

скале, и под ногами у  нас  пропасть.  Деревни  внизу  кажутся  не  больше

спичечной коробки,  леса  и  сады  -  как  мелкая  травка.  Вся  местность

спускается к морю, точно географическая карта. А там дальше - море!  Верст

на пятьдесят, на сто вперед. Мне казалось - я повисла в воздухе и  вот-вот

полечу. Такая красота, такая  легкость!  Я  оборачиваюсь  назад  и  говорю

проводнику в восторге:  "Что?  Хорошо,  Сеид-оглы?"  А  он  только  языком

почмокал: "Эх, барина, как мине все это надоел. Каждый день видим".

   - Благодарю за сравнение, - засмеялась Вера, - нет, я только думаю, что

нам, северянам, никогда не понять прелести моря. Я люблю лес. Помнишь  лес

у нас в Егоровском?.. Разве может он когда-нибудь прискучить?  Сосны!..  А

какие мхи!.. А мухоморы! Точно из красного атласа и вышиты белым  бисером.

Тишина такая... прохлада.

   - Мне все равно, я все люблю, - ответила Анна. - А больше всего я люблю

мою сестренку, мою благоразумную Вереньку. Нас ведь только двое на свете.

   Она обняла старшую сестру и прижалась к  ней,  щека  к  щеке.  И  вдруг

спохватилась.

   - Нет, какая же  я  глупая!  Мы  с  тобою,  точно  в  романе,  сидим  и

разговариваем о природе, а я совсем забыла про мой подарок. Вот  посмотри.

Я боюсь только, понравится ли?

   Она достала из своего  ручного  мешочка  маленькую  записную  книжку  в

удивительном переплете: на старом, стершемся и посеревшем от времени синем

бархате вился тускло-золотой филигранный узор редкой сложности, тонкости и

красоты, - очевидно, любовное дело рук искусного и терпеливого  художника.

Книжка была прикреплена к тоненькой, как нитка, золотой цепочке, листки  в

середине были заменены таблетками из слоновой кости.

   - Какая прекрасная вещь! Прелесть! - сказала Вера и поцеловала  сестру.

- Благодарю тебя. Где ты достала такое сокровище?

   - В одной антикварной лавочке. Ты ведь знаешь  мою  слабость  рыться  в

старинном хламе. Вот я и набрела на этот  молитвенник.  Посмотри,  видишь,

как здесь орнамент делает фигуру  креста.  Правда,  я  нашла  только  один

переплет,  остальное  все  пришлось  придумывать  -  листочки,   застежки,

карандаш. Но Моллине совсем не хотел меня понять, как я ему ни  толковала.

Застежки должны были быть в таком же стиле,  как  и  весь  узор,  матовые,

старого золота, тонкой резьбы, а он бог знает  что  сделал.  Зато  цепочка

настоящая венецианская, очень древняя.

   Вера ласково погладила прекрасный переплет.

   - Какая глубокая старина!.. Сколько может быть этой книжке? -  спросила

она.

   - Я боюсь определить точно.  Приблизительно  конец  семнадцатого  века,

середина восемнадцатого...

   - Как странно, - сказала Вера с задумчивой улыбкой. -  Вот  я  держу  в

своих руках вещь, которой, может быть, касались руки маркизы Помпадур  или

самой королевы Антуанетты... Но знаешь, Анна, это только тебе могла прийти

в голову шальная мысль переделать молитвенник в дамский  caraet  [записная

книжка (фр.)]. Однако все-таки пойдем посмотрим, что там у нас делается.

   Они пошли в дом через большую каменную террасу, со всех сторон закрытую

густыми  шпалерами  винограда   "изабелла".   Черные   обильные   гроздья,

издававшие слабый запах клубники, тяжело  свисали  между  темной,  кое-где

озолоченной солнцем зеленью. По всей террасе разливался зеленый  полусвет,

от которого лица женщин сразу побледнели.

   - Ты велишь здесь накрывать? - спросила Анна.

   - Да, я сама так думала сначала... Но теперь вечера такие холодные.  Уж

лучше в столовой. А мужчины пусть сюда уходят курить.

   - Будет кто-нибудь интересный?

   - Я еще не знаю. Знаю только, что будет наш дедушка.

   - Ах, дедушка милый. Вот  радость!  -  воскликнула  Анна  и  всплеснула

руками. - Я его, кажется, сто лет не видала.

   - Будет сестра Васи и, кажется, профессор Спешников. Я вчера, Анненька,

просто голову потеряла. Ты знаешь, что они оба любят покушать - и  дедушка

и профессор. Но ни здесь, ни в городе - ничего не достанешь  ни  за  какие

деньги. Лука отыскал где-то перепелов - заказал  знакомому  охотнику  -  и

что-то мудрит над ними. Ростбиф достали сравнительно недурной,  -  увы!  -

неизбежный ростбиф. Очень хорошие раки.

   - Ну что ж, не так уж дурно. Ты не тревожься. Впрочем,  между  нами,  у

тебя у самой есть слабость вкусно поесть.

   - Но будет и  кое-что  редкое.  Сегодня  утром  рыбак  принес  морского

детуха. Я сама видела. Прямо какое-то чудовище. Даже страшно.

   Анна, до жадности любопытная  ко  всему,  что  ее  касалось  и  что  не

касалось, сейчас же  потребовала,  чтобы  ей  принесли  показать  морского

петуха.

   Пришел высокий, бритый, желтолицый повар Лука с  большой  продолговатой

белой лоханью, которую он  с  трудом,  осторожно  держал  за  ушки,  боясь

расплескать воду на паркет.

   - Двенадцать с половиною  фунтов,  ваше  сиятельство,  -  сказал  он  с

особенной поварской гордостью. - Мы давеча взвешивали.

   Рыба была слишком велика для лоханки и лежала на дне,  завернув  хвост.

Ее чешуя  отливала  золотом,  плавники  были  ярко-красного  цвета,  а  от

громадной хищной морды шли в стороны  два  нежно-голубых  складчатых,  как

веер, длинных крыла. Морской петух был еще жив и усиленно работал жабрами.

   Младшая сестра осторожно дотронулась мизинцем до головы рыбы. Но  петух

неожиданно всплеснул хвостом, и Анна с визгом отдернула руку.

   - Не  извольте  беспокоиться,  ваше  сиятельство,  все  в  лучшем  виде

устроим, - сказал  повар,  очевидно  понимавший  тревогу  Анны.  -  Сейчас

болгарин принес две дыни. Ананасные. На  манер  вроде  как  канталупы,  но

только запах куда ароматнее. И еще  осмелюсь  спросить  ваше  сиятельство,

какой соус прикажете подавать к петуху: тартар или польский,  а  то  можно

просто сухари в масле?

   - Делай, как знаешь. Ступай! - сказала княгиня.