Русская классическая литература

Александр Иванович

Куприн

3. Воровство

   Вечер. Мы сидим в  кофейне  Ивана  Юрьича,  освещенной  двумя  висячими

лампами "молния". Густо накурено. Все столики  заняты.  Кое-кто  играет  в

домино, другие в карты, третьи пьют кофе, иные просто, так себе,  сидят  в

тепле и свете, перекидываясь разговорами и замечаниями. Длинная,  ленивая,

уютная, приятная вечерняя скука овладела всей кофейной.

   Понемногу мы затеваем довольно странную игру,  которой  увлекаются  все

рыбаки. Несмотря на скромность, должен сознаться,  что  честь  изобретения

этой игры принадлежит мне. Она состоит в том, что  поочередно  каждому  из

участников завязываются глаза платком, завязываются плотно, морским узлом,

потом на голову ему накидывается куртка, и затем двое других игроков, взяв

его под руки, водят по всем углам кофейни, несколько раз переворачивают на

месте вокруг самого себя, выводят на двор,  опять  приводят  в  кофейню  и

опять водят его между столами, всячески стараясь запутать его.  Когда,  по

общему мнению, испытуемый достаточно сбит с  толку,  его  останавливают  и

спрашивают:

   - Показывай, где север?

   Каждый подвергается  такому  экзамену  по  три  раза,  и  тот,  у  кого

способность ориентироваться оказалась хуже,  чем  у  других,  ставит  всем

остальным  по  чашке  кофе  или  соответствующее  количество   полубутылок

молодого вина. Надо сказать, что в большинстве случаев  проигрываю  я.  Но

Юра Паратино показывает всегда на N с точностью магнитной стрелки.  Этакий

зверь!

   Но вдруг я невольно оборачиваюсь назад и замечаю, что Христо  Амбарзаки

подзывает меня к себе глазами. Он не  один,  с  ним  сидит  мой  атаман  и

учитель Яни.

   Я подхожу. Христо для виду требует  домино,  и  в  то  время  когда  мы

притворяемся, что играем, он, гремя костяшками, говорит вполголоса:

   - Берите ваши дифаны и вместе с  Яни  приходите  тихонько  к  пристани.

Бухта вся полна кефалью, как банка маслинами. Это ее загнали свиньи.

   Дифаны - это очень тонкие сети,  в  сажень  вышиной,  сажен  шестьдесят

длины. Они о трех полотнищах. Два крайние с широкими ячейками,  среднее  с

узкими. Маленькая скумбрия пройдет сквозь широкие стены, но запутается  во

внутренних; наоборот, большая и крупная кефаль или лобан,  который  только

стукнулся бы мордой о среднюю стену и повернулся бы назад, запутывается  в

широких наружных ячейках. Только у меня  одного  в  Балаклаве  есть  такие

сети.

   Потихоньку, избегая встретиться с кем-либо, мы  выносим  вместе  с  Яни

сети на берег. Ночь так темпа, что мы с трудом различаем  Христо,  который

ждет уже нас в лодке. Какое-то фырканье, хрюканье, тяжелые вздохи слышатся

в заливе. Эти звуки  производят  дельфины,  или  морские  свиньи,  как  их

называют рыбаки. Многотысячную, громадную стаю рыбы они  загнали  в  узкую

бухту и теперь носятся по заливу, беспощадно пожирая ее на ходу.

   То, что мы сейчас собираемся сделать, - без сомнения, преступление.  По

своеобразному старинному обычаю, позволяется ловить в бухте рыбу только на

удочку и в мережки. Лишь однажды в год, и то не больше как  в  продолжение

трех дней, ловят ее всей Балаклавой в общественные сети. Это  -  неписаный

закон, своего рода историческое рыбачье табу.

   Но ночь так черна, вздохи и хрюканье дельфинов так возбуждают страстное

охотничье любопытство, что, подавив в себе невольный  вздох  раскаяния,  я

осторожно прыгаю в лодку, и в то время  как  Христо  беззвучно  гребет,  я

помогаю  Яни  приводить  сети  в  порядок.  Он  перебирает  нижний   край,

отягощенный большими свинцовыми грузилами, а я быстро и враз с ним передаю

ему верхний край, оснащенный пробковыми поплавками.

   Но чудесное, никогда не виданное зрелище вдруг очаровывает меня. Где-то

невдалеке, у левого борта, раздается храпенье дельфина, и я внезапно вижу,

как вокруг лодки и под лодкой со страшной быстротой  проносится  множество

извилистых серебристых струек, похожих на следы  тающего  фейерверка.  Это

бежат  сотни  и  тысячи  испуганных  рыб,  спасающихся  от   преследования

прожорливого хищника. Тут я замечаю, что все море горит огнями. На гребнях

маленьких, чуть плещущих волн играют  голубые  драгоценные  камни.  В  тех

местах, где весла трогают  воду,  загораются  волшебным  блеском  глубокие

блестящие полосы. Я прикасаюсь к воде рукой, и когда вынимаю  ее  обратно,

то горсть светящихся брильянтов падает вниз, и на моих пальцах долго горят

нежные синеватые фосфорические огоньки. Сегодня - одна  из  тех  волшебных

ночей, про которые рыбаки говорят:

   - Море горит!..

   Другой косяк рыбы со страшной быстротой проносится под лодкой,  бороздя

воду короткими серебряными стрелками. И  вот  я  слышу  фырканье  дельфина

совсем близко. Наконец вот и он! Он показывается с  одной  стороны  лодки,

исчезает на секунду под килем и  тотчас  же  проносится  дальше.  Он  идет

глубоко под водой, но я с необыкновенной ясностью различаю весь его мощный

бег и все его могучее  тело,  осеребренное  игрой  инфузорий,  обведенное,

точно контуром, миллиардом блесток, похожее на сияющий стеклянный  бегущий

скелет.

   Христо гребет совершенно беззвучно, и Яни всего-навсего только один раз

ударил свинцовыми грузилами о дерево. Мы перебрали уже всю сеть, и  теперь

можно начинать.

   Мы подходим к противоположному берегу. Яни  прочно  устанавливается  на

носу,  широко  расставив  ноги.  Большой  плоский  камень,  привязанный  к

веревке, тихо скользит у него  из  рук,  чуть  слышно  плещет  об  воду  и

погружается на дно. Большой пробковый буек всплывает наверх, едва  заметно

чернея на поверхности залива. Теперь  совершенно  беззвучно  мы  описываем

лодкой полукруг во всю длину нашей сети и опять  причаливаем  к  берегу  и

бросаем другой буек. Мы внутри замкнутого полукруга.

   Если бы мы  не  занимались  браконьерством,  а  работали  на  открытом,

свободном  месте,  то  теперь  мы  начали  бы  _колодить_   или,   вернее,

шантажировать,  то  есть  мы  заставили  бы  шумом  и  плеском  весел  всю

захваченную нашим полукругом рыбу кинуться в расставленные для  нее  сети,

где она должна застрянуть головами и  жабрами  в  ячейках.  Но  наше  дело

требует тайны, а поэтому мы только проезжаем от буйка  до  буйка,  туда  и

обратно, два раза, причем Христо беззвучно бурлит веслом  воду,  заставляя

ее  вскипать  прекрасными  голубыми  электрическими  буграми.   Потом   мы

возвращаемся к первому буйку. Яни по-прежнему осторожно вытягивает камень,

служивший якорем, и без малейшего стука опускает его на дно.  Потом,  стоя

на носу, выставив вперед левую ногу и опершись  на  нее,  он  ритмическими

движениями поднимает то  одну,  то  другую  руку,  вытягивая  вверх  сеть.

Наклонившись немного через борт, я вижу, как сеть бежит из воды, и  каждая

ячейка ее, каждая ниточка глубоко видны мне, точно восхитительное огненное

плетение. С  пальцев  Яни  стремятся  вниз  и  падают  маленькие  дрожащие

огоньки.

   И я уже слышу, как мокро и тяжело шлепается большая живая  рыба  о  дно

лодки, как она жирно трепещет, ударяя  хвостом  о  дерево.  Мы  постепенно

приближаемся ко второму буйку и с прежними предосторожностями  вытаскиваем

его из воды.

   Теперь моя очередь садиться на весла. Христо и Яни снова перебирают всю

сеть и выпрастывают из ее ячеек кефаль. Христо не может сдержать себя и  с

счастливым сдавленным смехом кидает через голову Коли к моим ногам большую

толстую серебряную кефаль.

   - Вот так рыба! - шепчет он мне.

   Яни тихо останавливает его.

   Когда их работа кончена и мокрая сеть вновь лежит на  носовой  площадке

баркаса, я вижу, что все дно застлано живой, еще шевелящейся рыбой. Но нам

нужно торопиться. Мы делаем еще круг, еще и еще, хотя  благоразумие  давно

уже велит нам вернуться в город. Наконец мы  подходим  к  берегу  в  самом

глухом месте. Яни приносит корзину, и с  вкусным  чмоканьем  летит  в  нее

охапки большой мясистой рыбы, от которой так свежо и возбуждающе пахнет.

   А через десять минут мы возвращаемся обратно в кофейню один за  другим.

Каждый выдумывает какой-нибудь предлог для своего отсутствия. Но  штаны  и

куртки у нас мокры, а у Яни запуталась в усах и бороде рыбья чешуя,  и  от

нас еще идет  запах  моря  и  сырой  рыбы.  И  Христо,  который  не  может

справиться с недавним охотничьим возбуждением, нет-нет да  и  намекнет  на

наше предприятие.

   - А я сейчас шел по набережной... Сколько свиней зашло в бухту. Ужас! -

и метнет на нас лукавым, горящим черным глазом.

   Яни, который вместе с ним относил и прятал корзину, сидит около меня  и

едва слышно бормочет в чашку с кофе:

   - Тысячи две, и все самые крупные. Я вам снес три десятка.

   Это моя доля в общей добыче. Я потихоньку киваю головой. Но теперь  мне

немного совестно за мое недавнее преступление. Впрочем, я ловлю  несколько

чужих быстрых плутоватых взглядов. Кажется, что не мы  одни  занималась  в

эту ночь браконьерством!