История русского масонства

Борис Башилов

XI. КАК "РЫЦАРИ СВОБОДЫ" ВЕЛИ СЕБЯ ВО ВРЕМЯ СЛЕДСТВИЯ

                                     I

       Николай Первый взял в свои руки следствие о заговоре декабристов,

чтобы узнать самому лично цели и размах его. После первых же показаний ему

стало ясно, что здесь не имеет место простой акт непослушания. Заговор не

был измышлением каких-то доносчиков, - это была реальность. Цель заговора

было уничтожение России такой, какой он себе ее представлял.

       "Революция у ворот Империи, сказал он в эту трагическую ночь

Великому Кн. Михаилу, но я клянусь, что она в нее не проникнет, пока я жив

и пока я Государь милостию Божьей". И далее: "Это не военный бунт, но

широкий заговор, который хотел подлыми действиями достигнуть бессмысленные

цели... Мне кажется, что у нас в руках все нити и мы сможем вырвать все

корни". И еще: "Могут меня убить, каждый день получаю угрозы анонимными

письмами, но никто меня не запугает".

       "С самого же начала я решил не искать виновного, но дать каждому

возможность себя оправдать. Это исполнилось в точности. Каждый, против

которого было лишь одно свидетельство и не был застигнут на месте

преступления, подвергался допросу; его отрицание, или недостаток

доказательств имели следствием немедленное освобождение."

       "Это утверждение Николая I правильно, - пишет Грюнвальд. - Николай

испытывал удовольствие быть человеколюбивым, в особенности в начале

следствия. Он отказался признать вину, даже признанную, молодого князя

Суворова, юнкера Лейб-Гвардейского Конного полка. "Суворов не в состоянии

изменить своему Государю". Он отправляет к матери поручика Коновницына,

"чтобы она его высекла".

       Николай I был убежден в необходимости применить суровые меры

наказания, но пытался исключить из числа наказуемых всех достойных

снисхождения. "Это ужасно, - пишет он Вел. Кн. Константину, - но надо,

чтобы их пример был бы другим наука, и так как они убийцы, их участь должна

быть темна". И дальше:

       "Надо было все это видеть, все это слышать из уст этих чудовищ,

чтобы поверить во все эти гадости... Мне кажется надо поскорее кончать с

этими мерзавцами, которые, правда, не могут больше иметь никакого влияния

ни на кого, после сделанных ими признаний, но не могут быть прощены, как

поднявшие первыми руку на своих начальников."

       В начале февраля Николай I сказал Фердинанду Австрийскому:

       "Эти изуверы, которые были всем обязаны Императору Александру и

которые заплатили ему самой черной неблагодарностью".

       Пестеля Николай I характеризует как "преступника в полном смысле

слова: зверское выражение лица, наглое отрицание своей вины, ни тени

раскаяния". Артамон Муравьев: "пошлый убийца при отсутствии других

качеств".

       Императрица мать писала: она надеется на то, что "они не избегнуть

своей участи, как ее избегли убийцы Павла I". Николай I пишет далее своему

брату Константину: "Отцы приводят ко мне своих сыновей; все хотят показать

пример и омыть свои семьи от позора".

       В письме к Цесаревичу Константину Император Николай писал:

       "Показания Рылеева, здешнего писателя и Трубецкого, раскрывают все

их планы, имеющие широкое разветвление в Империи, всего любопытнее то, что

перемена Государя послужила лишь предлогом для этого взрыва,

подготовленного с давних пор, с целью умертвить нас всех, чтобы установить

республиканское конституционное правление: у меня имеется даже сделанный

Трубецким черновой набросок конституции, предъявление которого его

ошеломило и побудило его признаться во всем".

                                     II

       Цейтлин старается изобразить что декабристов пытали:

       "Пыток не было. Но непокорных сажали на хлеб и на воду, кормили

соленой пищей, не давая воды. Вблизи казематов шумела тюремная солдатня и

изнервничавшимся узникам казалось, что это делается нарочно, чтобы помешать

им спать. На них надевали кандалы и эта мера производила потрясающее

впечатление". Вот воистину - пишется "трамвай", а выговаривается - "конка"

       Выдали всех без пыток, испугавшихся только перевода на хлеб и воду,

кандалов надетых на руки.

       "Только немногие из декабристов, - пишет Цейтлин, - продолжали

мужественно защищать те убеждения, за которые вчера были готовы отдать свою

жизнь. Не позабудем их имена: Пущин, Якушкин, Борисов, казалось бы склонный

к экспансивности, но сдержанный в своих показаниях Муравьев".

       "Пречестные русские малые", которым все равно ехать ли на греческое

восстание или стрелять в главу собственного государства во имя

осуществления сумбурных революционных планов, за редким исключением обычно

очень жидки, когда приходит час расплаты. Таким именно оказался Каховский,

в своих письмах из крепости к Императору Николаю I, свою вину

перекладывавший на общество заговорщиков.

       "...Намерения мои были чисты, но в способах я вижу заблуждался. Не

смею Вас просить простить мое заблуждение, я и так растерзан Вашим ко мне

милосердием: я не изменял и обществу, но общество (общество декабристов -

Б. Б.) само своим безумием изменило себе".

       И дальше Каховский делает следующее признание:

       "Очень понимаю, что крутой переворот к самому добру может произвести

вред". Таков нравственный портрет человека без стержня, тираноубийцы щ 2,

Каховского.

       Трубецкой, как вспоминает Николай I, сначала все отрицал, но когда

увидел проект манифеста, написанный его рукой, упал к ногам Царя и молил

его о пощаде.

       Николай I был прав, когда сказал арестованному кавалергарду

Виненкову:

       - Судьбами народов хотели править. Взводом командовать не умеете.

       "Трубецкой, - пишет М. Цейтлин, - не явился на площадь и оставил

войска без вождя, преступление караемое на войне смертью. Этим ли, иди

полной откровенностью на допросах он купил себе помилование, о котором

молил на коленях".  (11)

       Что касается самого главного вожака декабристов - Пестеля, то он

заранее отрекся от всего того героизма, который приписывается и ему, и всем

заговорщикам, ибо он зачеркнул всю свою прошлую деятельность покаянным

словом в письме генералу Левашеву:

       "Все узы и планы, которые меня связывали с Тайным Обществом,

разорваны навсегда. Буду ли я жив или мертв, я от них отделен навсегда... Я

не могу оправдаться перед Его Величеством. Я прошу лишь пощады... Пусть он

соблаговолит проявить в мою пользу самое прекрасное право его царственного

венца и - Бог мне свидетель, что мое существование будет посвящено

возрождению и безграничной привязанности к Его священной персоне и Его

Августейшей семье."

       Каховский стал "обожать" Царя. Николай напомнил ему:

       - А нас всех зарезать хотели.

       У Каховского не нашлось мужества признаться, что он больше всех

хотел перебить всех Романовых.

       Каховский воспылал лютой ненавистью к Рылееву, когда узнал, какую

циничную игру он вел с ним и Якубовичем.

       Одоевским, восклицавшим:

       - Умрем! Ах, как славно умрем.., - по словам Цейтлина, - овладел

панический страх. "Его письма - это животный, кликушечий вопль", - пишет

Цейтлин.

       Одоевский написал на всех декабристов донос.

       Но в этом был повинен не один Одоевский. "Самый тяжелый грех

декабристов: они выдавали солдат. Даже Сергей Муравьев, даже Славяне

рассказали все о простых людях, слепо доверившихся им, которым грозили

шпицрутены" (М. Цейтлин).

       О том, как мучают сейчас только заподозренных в заговоре против

правительства современные почитатели декабристов, мы знаем все хорошо. А

как расправлялся Николай Первый со всеми только заподозренными в участии в

заговоре мы узнаем из воспоминаний И. П. Липранди.

       "Невозможно описать впечатления той неожиданности, которою я был

поражен: открывается дверь, в передней два молодых солдата учебного

карабинерского полка без боевой амуниции; из прихожей стеклянная дверь,

через нее я вижу несколько человек около стола за самоваром; и все это во

втором часу пополуночи меня поражало".

       Еще более любопытно, чем описание Липранди, признание, которое

вынуждена сделать в своей книге "Декабристы и Грибоедов" советский

литературовед Нечина. Несмотря на все старания Нечиной изобразить следствие

над декабристами в угодном для большевиков виде, Нечкина заявляет на 499

странице своей книги:

       "Но нарисованная Липранди картина, очевидно, в основном, верна, как

общая характеристика быта заключенных.

       Быт этот далеко не походил на типичное тюремное заключение.

Арестанты содержались на свой счет, обеды брали из ресторана и могли при

желании выходить вечером с унтер-офицером для прогулок. Начальник оказывал

им самые неожиданные льготы. По рассказам стражи Жуковский принимал взятки

от арестованных и Завалишина, он водил его и Грибоедова в кондитерскую

Лоредо на углу Адмиралтейской площади и Невского проспекта. Там, в

маленькой комнате, примыкавшей к кондитерской, необычные посетители

заказывали угощение, читали газеты, тут же Грибоедов - страстный музыкант -

играл на фортепиано. С разрешения того же Жуковского Грибоедов бывал у

Жандра и возвращался от него поздно ночью. Удавалось ему, находясь под

арестом, переписываться с Булгариным, от которого он получал ответные

письма, книги, газеты, журналы и через которого он сносился с хлопотавшими

за него лицами, например, с Ивановским."

       "...Декабрист князь Оболенский написал в 1864 году: "никто из

сотоварищей по сибирской жизни ни разу не говорил о сознательном искажении

истины, ни о предвзятой передаче его слов Следственной Комиссией".