Анна Политковская. ДЕНЬ ПОБЕДЫ

 Вся библиотека >>>

Содержание книги >>>

 


Анна Степановна ПолитковскаяВторая Чеченская


Анна Степановна Политковская

Обозреватель «Новой газеты».

Убита 7 октября 2006 года, в подъезде своего дома

 

Часть первая

Жизнь на войне. Обыкновенная. Чеченская

 

ДЕНЬ ПОБЕДЫ

 

На подстреленной раздрызганной табуретке, с трудом удерживая в равновесии непослушное тело, сидит старик. Истощенный, бледный до серости, почти слепой, с «тряпичной» кожей, выдающей хроническое недоедание. Его ноги «согревают» истлевшие до просветов пижамные брюки в невнятную казенную полоску. Толстые линзы — в нелепо розовой женской оправе, подвязанные к ушам веревками и скрепленные на переносице тесьмой. Крупные дамские пуговицы на нелепо розовой и тоже женской куртке довершают картину личного краха человека, пытающегося усидеть на табуретке.

«Та-ак живе-e-em семья-я российского геро-о-оя...» — В голове возникает старая советская песня, совершенно никчемная в нынешнем Грозном. «...Геро-о-я-я, — мелодия дребезжит, но все же упорствует, — гру-удью защит-и-ившего стра-а-ну-у-у...»

Это пытается напевать старик в розовых очках — ветеран Великой Отечественной и капитан погранвойск в отставке Батуринцев Петр Григорьевич. Тут, в грозненских развалинах по улице Угольной, 142, в Старопромысловском районе, он пережил обе чеченские войны и ныне, на табуретке, вынесенной поближе к распускающейся природе, Петр Григорьевич встречает 86-ю весну своей жизни и 57-ю после той Победы, которую долгое время все считали окончательной победой мира над фашизмом.

 

9 Мая нас все больше тянет умиляться — при виде отглаженных старичков-ветеранов, чокающихся на столичных улицах и тут же смешно хмелеющих. Однако есть и другая ветеранская жизнь. Есть и другой День Победы в нашей стране. Он — в Грозном. Здесь, по законам военного времени, выносят приговоры, в том числе и бывшим фронтовикам.

— Как живете, Петр Григорьевич? — Глупый, конечно, для нынешней Чечни вопрос, но уж вылетел...

Старик с трудом отрывает голову от упертой в землю палки и начинает плакать.

— У дяди Пети почти ничего своего. Все с развалин. И очки. И куртка. — Это кто-то сзади произносит, пока старик пытается справиться со спазмами немых рыданий. — От погибших, думаю...

— Я не живу... Я жил... Когда-то... — наконец выдавливает старик.

Петр Батуринцев провоевал три года, с 42-го по 45-й, в составе Северной группы Закавказского округа, освобождавшей в том числе и Грозный. Послевоенная жизнь Петра Григорьевича была ясна и проста: он вернулся в город, вскоре женился и стал работать на заводе «Электроприбор» — до самой пенсии. Встречался с пионерами, по праздникам надевал награды.

— Я жил... Я жил... — продолжает твердить старик. Он трясется всем телом и пытается вытереть слезы, попадая рукой не по той части лица, где они текут.

Шумно подходит женщина в мужских сандалиях и драной синей кофте, с подозрением оглядывая незнакомых людей сумасшедшим, но не злым взглядом.

— Я — его жена. Меня зовут Надежда Ильинична. Я на десять лет моложе. Мне только 76. Поэтому, видите, еще хожу. — Женщина приглашает в их со стариком жилище. — Мы две войны тут пересидели, никуда не выходили, кроме подвалов, и только это дало нам возможность сохранить квартиру. Между прочим, она приватизированная!

Надежда Ильинична выглядит очень гордой, показывая городские развалины с правом собственности на них. Накануне был долгий ливень, и «квартира» выглядит изрядно промокшей. В потолке — большая дыра, закамуфлированная тепличной пленкой.

— Иногда думаю, мы как в раю. — Но голос у нее «невпопад» с «раем». Она понимает, что в аду.

— Мы хорошо живем. У многих и стен не осталось, — продолжает Надежда Ильинична, и становится ясно, откуда этот голос ее металлический и упорный: она изо всех сил старается не выйти за пределы однажды выбранной ею установки: довольствоваться малым во что бы то ни стало.

— Старикам везде у нас почет... — тихо тянет молодой сосед-чеченец. Он — единственный, кто сегодня ухаживает за ветераном «дядей Петей». Водит его в туалет, моет, откуда-то издалека носит воду, не позволяет Батуринцевым умереть с голоду.

— А из военных сюда кто-нибудь приходит? Из военкомата, например?

Это первый вопрос, который неожиданно прорисовывает улыбку на измученном лице Петра Григорьевича. Он недоумевает — неужели кому-то непонятно, что военные тут ходят по домам только для «зачисток».

Надежда Ильинична ласкает маленькую девочку, подбежавшую к ней, и видно, как жене Петра Григорьевича одиноко и тяжко без семьи — без детей и родных.

— Ее зовут Айшат. Она — дочка соседей Эльмурзаевых. Мне так хорошо с ней. Мы — подружки. У нас с Петром Григорьевичем ведь тоже есть внучки. Ларисе — 25 лет, Оленьке — 23. Чудесные девочки.

— И где же они? Чудесные? — Вопрос вылетает предательски, сам собой — можно было бы сформулировать и покорректней.

— Они очень заняты, — следует краткий ответ — так обычно закрывают тему, ставшую трагедией.

Но теперь Петр Григорьевич хочет говорить — он пытается оправдывать своих далеких «чудесных девочек»:

— Они живут в институтском общежитии, в Пятигорске. Лариса ищет работу, Оленька еще учится в медицинском. Поймите, взять нас к себе не могут, а сюда приехать невозможно.

Старик даже хочет привстать с табуретки — от волнения, но это не удается: дрожат колени.

— Но ведь родители у Ларисы с Оленькой есть?

Надежда Ильинична уже не говорит, а шипит сердито:

— Сын живет в Благодарном, в Ставропольском крае. У него — свои проблемы. Давайте не будем об этом при Петре Григорьевиче.

Мы отходим, думая поберечь старика.

— Так, может, мне позвонить или написать вашему сыну? Расскажу, как вы тут...

— Ни в коем случае. — Петр Григорьевич, оказывается, нас слышит. Но он больше не плачет, хотя дрожь в руках заметно нарастает. Теперь уже и он сух, строг и категоричен, как жена. Его поведение доказывает существование непростой застарелой семейной коллизии, развитию которой, похоже, ничто не может помешать — ни война, ни нищета, ни голод, ни болезни, на которые обречены Батуринцевы в Грозном.

Сколько подобных человеческих трагедий, связанных с русскими стариками в Грозном, пришлось узнать за эту войну! Родственники, живущие «в России» (так это называется в Чечне), не желают забирать «своих» подальше от войны. И поэтому часто едешь по этому страшному городу — как по адресам забытых жизней: вот здесь, знаешь, еще жива русская бабушка, которую упорно не перевозят к себе родственники из Тюмени, а на другой улице, в руинах, ютился (но уже три месяца как умер от истощения) русский дедушка, забытый двумя сыновьями и тремя дочерьми, раскиданными по разным регионам и городам обширной России.

А вот поворот со Старопромысловского шоссе на «Березку» — это название одного из городских микрорайонов. Поблизости от поворота — дом престарелых. На прошлую Пасху в богадельне умерла Мария Сергеевна Левченко. Сюда она попала незадолго до этого — лишь в ноябре, вместе со старшей сестрой Тамарой Сергеевной — обе в крайне истощенном состоянии. Потеряв дома, больше года они мыкались по подвалам, месяцами не имея возможности помыться, неделями не рассчитывая даже на хлеб. От перенесенных страданий и истощения осенью 2000 года Тамара Сергеевна сошла в подвале с ума. И тогда Мария Сергеевна, не в силах более вынести этой ноши, пошла куда глаза глядят, авось, хуже не будет, — погрузив старшую сестру на тележку. Увидев это страшное шествие, добрые люди подсказали, где дом престарелых. Однако, выполнив свою миссию, найдя Тамаре Сергеевне бесплатное тепло, пищу и лекарства, сама Мария Сергеевна быстро сгорела от скоротечного рака.

Случилась бы вся эта цепочка трагедий, если бы еще в самом начале войны сестер забрал их родной брат и куча племянников, живущие в одном из южнороссийских городов, не так уж далеко от Чечни? Нет, конечно. Только не желал этого брат. Не желал — и не желает. Будучи осведомлены обо всем происходящем в Грозненском доме престарелых, ни брат, ни племянники и на похороны Марии Сергеевны не приехали, и теперь за оставшейся в одиночестве Тамарой Сергеевной не спешат... Здоровым русским больные русские не нужны, и драма Левченко и Батуринцевых — хотя семейная, но все же национальная. Современная русская национальная трагедия, оголенная войной. Там, где бесчеловечность — норма жизни, пощады и милосердия не может ждать никто, даже самые немощные. Петра Батуринцева, ветерана и инвалида войны, оставленного без помощи родных, никто и не подумал вывозить из-под бомбежек и расстрелов перед штурмом зимы 1999—2000 годов, снесшим большую часть Грозного с лица земли. Ни один военный чин не пришел навестить его, армейского офицера в отставке, чтобы узнать, жив ли он после штурма, чтобы спросить, не голоден ли он. При этом далеко ходить не надо: его дом — в двухстах метрах от здания военной комендатуры.

Это и есть фашизм в чистом виде — знаменитая гитлеровская идея уничтожения и выкидывания на обочину жизни немощных и убогих как балласта на пути к светлому будущему. Государственный фашизм, успешно пророщенный в семейные отношения. Именно тот фашизм, на борьбу с которым Петр Батуринцев положил свои юные годы и здоровье.

Меня часто спрашивали грозненские чеченцы: «А почему вы так плохо относитесь к «своим»?» Чеченцы, живущие на улице Угольной, ставили вопрос шире: «Как нам поверить, что новая власть пришла нам помочь, если даже русский старик и отставной офицер, при вновь установленной «русской власти», живет еще хуже, чем при Дудаеве и Масхадове?» Ведь ничего подобного тому, что приключилось с Петром Григорьевичем, не может случиться с чеченцами преклонных лет! Ни в одной чеченской семье, кроме самых неуважаемых и презираемых, такое отношение к старику не допустят!

Совсем неподалеку от Батуринцевых, на улице Ключевой, 259, живет 82-летний дедушка Умар. Как и Батуринцев, Умар Ахматханов — инвалид Великой Отечественной войны второй группы, ноги у него отказывают, и он почти не видит. Как и Петр Григорьевич, обе чеченские войны он был дома, сидел в подвале и не хотел уходить от бомбежек.

Однако разница между той жизнью, которую сегодня ведет ветеран Батуринцев, и той, что досталась ветерану Ахматханову, участнику битвы за Сталинград, — огромна. У Умара — ухоженный, хоть и со следами войны, дом, чистые полы, он обстиран, внучки по первому зову несут ему все, что он попросит, сыновья (все с высшим образованием) и снохи помогают. Жизнь семьи вертится вокруг него, старика, — так положено у чеченцев. Если ты старик — это значит, что тебе обязаны все младшие, тебя не бросят, не оставят, накормят, даже если самим придется голодать. Невозможно представить обстоятельства, при которых чеченцы «забудут» своего старика. Обязательно найдется пусть даже очень дальний родственник, который возьмет на себя заботы о немощном человеке. Иначе — позор всей семье.

— Все-таки Великая Отечественная была хорошей войной, — выдает на прощание Надежда Ильинична Батуринцева, и ты понимаешь, до какой же степени отчаяния нужно довести человека, чтобы тот посчитал войну, унесшую миллионы жизней, «хорошей»! — А нынешняя война — плохая, — заключает она. — Непонятная война — за что, за кого и против кого. За кого угодно, только не за нас.

  

Следующая глава >>>