САМОЗВАНЦЫ

В ночь с 16 на 17 мая 1606 года вдруг ударили по всей Москве в колокола. Поплыл тревожный звон.

Проснулся взбудораженный люд и устремился на Красную площадь. Близ Лобного места уже гарцевали на конях знатные бояре, хорошо вооруженные, в боевых доспехах. Вокруг — плотные ряды ратников в шлемах и латах.

Вдруг конный казак в добротном черном кафтане на скаку врезался в толпу и заорал что есть мочи:

Православные, да разве же это истинный царь Дмитрий? Не царь он, а расстрига! Вор последний! Казак спрыгнул с коня, бросил шапку на землю и стал неистово топтать ее.

— Вот что мы с ним сделаем! Я за него кровь проливал! Под Новгород-Северским, когда били мы князя Мстиславского, я знамя взял.

Я князя саблей бил, всего окровавил. Господи, прости! — казак перекрестился. — Сколько людей русских погибло. А за что? Чтоб нас поляки топтали?

—        Своих людей сторонится, все с поляками да немцами водится, — подхватил зычный голос из толпы, — земли наши дарит. Всю казну разбазарил...

—        В храм-то рысью входит, — уже тише, как бы между собой, разговаривали в толпе, — и к святым иконам не прикладывается.

—        В царицы польку некрещеную взял, венец Мономахов на нее возложил!

—        На игрищах в масках скоморошьих непристойных с поляками пляшет...

—        Поста не держит. Гнусными яствами питается... Конец благочестию! Конец вере русской!

—        Говорят, костелы римские на месте наших храмов поставят, а иконы сожгут! Еретик он и крови не царской!

—        И вправду, не Гришка ли Отрепьев, беглый холоп, глумится над нами? —

громко вздохнул кто-то.

Отворились Фроловские (ныне Спасские) ворота, и в Кремль на всем скаку влетел всадник, князь Василий Шуйский, а за ним отряд заговорщиков — человек двести. Вооружены они были чем бог послал: бердышами, топорами, рогатинами. Князь в одной руке высоко держал меч, а в другой — крест.

— Во имя Божие идите на злого еретика! — он указал на царский дворец.

Ревущая толпа кинулась к дворцу.

Лжедмитрий и его друзья-поляки после позднего пира спали. Проснувшись от набата и неистовых криков, царь оделся и выглянул в окно. Он увидел мятежную толпу, лес копий и блиставших в лучах восходящего солнца мечей.

Позвав Басманова, Лжедмитрий велел узнать, чего хотят мятежники. Басманов вышел на дворцовое крыльцо. Увидев вооруженную толпу, понял: это бунт.

— Беда, государь! Народ требует головы твоей! Спасайся!

Один из дворян успел вслед за Басмановым ворваться в покои. Без оружия, но в страшной ярости подступил он к Самозванцу:

—        Ну, безвременный царь! Проспался? Отчего не выходишь к народу и не даешь отчета в беззаконии своем?

Басманов схватил царский меч и убил дерзкого смельчака.

Тут Лжедмитрий выхватил бердыш у одного из телохранителей, растворил двери и, потрясая оружием, закричал:

—        Я вам не Годунов!

В ответ раздались выстрелы, и телохранители поспешно захлопнули двери. Басманов метался по царским покоям, не зная, что предпринять. Пятьдесят немцев-телохранителей да человек тридцать польских гостей, слуг и музыкантов — вот и вся сила, которая была сейчас на стороне царя. А толпа ломилась в дверь. Басманов еще раз вышел на крыльцо. Он убеждал народ одуматься, но его не слушали. Михайло Татищев, подбежав к Басманову, крикнул:

—        Злодей! Иди в ад вместе со своим царем! — И, выхватив длинный нож, вонзил ему прямо в сердце. Бояре сбросили мертвое тело Басманова с крыльца.

Пролитая кровь еще больше распалила мятежников. В ярости они рубили топорами двери и наконец вломились во дворец.

Телохранители заперлись внутри царских покоев и встали за дверью, но восставшие снесли ее. Обезоружив телохранителей, они кинулись в царские палаты, круша все на своем пути, — искали Самозванца.

Видя, как страшно народ расправился с Басмановым, и слыша рев озверевшей толпы во дворце, царь пришел в ужас. Бросив меч, он в смятении побежал. Миновав царицыны покои и достигнув каменного дворца, Лжедмитрий выскочил в окно и упал на житный двор. Он повредил ногу, разбил голову и грудь.

Стрельцы, стоявшие на страже у житного двора, услышали стоны, подбежали и узнали царя. Он лежал с бледным, искаженным от боли лицом в луже крови. Лжедмитрий умолял стрельцов спрятать его, обещал чины и богатство. Но толпа уже заметила Самозванца и окружила его с криком: «Смерть расстриге!»

Бояре приказали нести Лжедмитрия во дворец.

Самозванца посадили на трон, содрали с него царскую одежду и одели в платье пирожника. Его кололи мечами, щипали, колотили, насмехались над ним.

—        Поглядите на государя всея Руси! — говорил один из бояр.

—        У меня такой на конюшне есть, — отвечал другой.

—        Кто ты, кто твой отец и откуда ты родом? — спросил третий, ударив несчастного по лицу.

—        Несите меня на Лобное место. Там объявлю истину всем, — просил Лжедмитрий.

Тут выскочил боярский сын Григорий Валуев.

—        Чего толковать с еретиком? — вскричал он. — Вот я благословлю этого польского свистуна! — Быстро прицелившись, он выстрелил самозванцу прямо в сердце.

Бояре, выйдя на крыльцо, объявили, что Лжедмитрий повинился в самозванстве. Тут все завопили: «Бей его! Руби его!» Потом сбросили тело с крыльца на тело Басманова. «Ты любил его живого — не расставайся и с мертвым!» — в ярости кричали из толпы.

Бесконечный людской поток несся вдоль стен к храму Василия Блаженного. Витые разноцветные маковки его блестели на солнце. Гудел «Иван Великий». Лишь у пригорка — Лобного места — народ стоял неподвижно, молча, без шапок.

На дубовой лавке лежало тело бывшего государя со скоморошьей маской на лице.

—        Царь лежит, — сказал кто-то из толпы дрогнувшим голосом.

—        Не царь, а расстрига, вор... — отвечал другой.

—        Нет, это не он лежит. Он тощий, а этот поплотнее...

—        Господи, помилуй! А он где же?

—        Ушел...

Юродивый в рубище, с цепями и чугунным крестом на шее топтался на месте, плакал и жалобно гнусавил:

—        В Угличе-то кого зарезали, а? Знаете? Того же, кого и ноне убили. Сам, сам видал. Вот она, царская кровушка. Он протягивал тряпочку, всю в крови.

—        А когда еще, в третий раз, резать станете, опять меня позовите...