Дорога. Князь Серебряный

 

Вся библиотека >>>

Содержание книги >>>

 


Дорога

Русская классическая литература

Алексей Константинович

Толстой


 

 

      Князь Серебряный

 

 

Глава 23. Дорога

 

 

     Тихо и однообразно протекала монастырская жизнь.

     В  свободное время  монахи собирали травы и  составляли целебные зелья.

Другие  занимались  живописью,  вырезывали из  кипариса  кресты  иль  иконы,

красили и золотили деревянные чаши.

     Максим полюбил добрых иноков. Он не замечал, как текло время.

     Но прошла неделя,  и  он решился ехать.  Еще в  Слободе слышал Максим о

новых набегах татар на рязанские земли и  давно уже хотел вместе с рязанцами

испытать над врагами ратной удачи.  Когда он поведал о  том игумену,  старик

опечалился.

     - Куда тебе ехать,  сын мой?  -  сказал он.  - Мы все тебя любим, все к

тебе  привыкли.  Кто  знает,  может,  и  тебя  посетит благодать божия и  ты

навсегда останешься с нами! Послушай, Максим, не уезжай от нас!

     - Не  могу,  отец мой!  Давно уже судьба зовет меня в  дальнюю сторону.

Давно слышу звон татарского лука,  а иной раз как задумаюсь, то будто стрела

просвистит над ушами. На этот звон, на этот свист меня тянет и манит!

     И  не  стал  игумен  долее  удерживать Максима,  отслужил ему  напутный

молебен, благословил его, и грустно простилась с ним братия.

     И снова очутился Максим на коне,  среди зеленого леса. Как прежде, Буян

прыгал вокруг коня и  весело смотрел на Максима.  Вдруг он залаял и  побежал

вперед.  Максим уже схватился за  саблю,  в  ожидании недоброй встречи,  как

из-за поворота показался всадник в  желтом кафтане с черным двоеглавым орлом

на груди.

     Всадник ехал  рысью,  весело посвистывал и  держал на  пестрой рукавице

белого кречета в клобучке и колокольцах.

     Максим узнал одного из царских сокольников.

     - Трифон! - вскричал он.

     - Максим Григорьич! - отвечал весело сокольник, - доброго здоровья! Как

твоя милость здравствует?  Так вот где ты,  Максим Григорьич! А мы в Слободе

думали,  что ты  и  невесть куда пропал!  Ну ж  как батюшка-то твой осерчал!

Упаси господи!  Смотреть было страшно! Да еще многое рассказывают про твоего

батюшку,  про царевича да про князя Серебряного.  Не знаешь,  чему и верить.

Ну, слава богу, добро, что ты сыскался, Максим Григорьич! Обрадуется же твоя

матушка!

     Максим досадовал на встречу с сокольником. Но Трифон был добрый малый и

при случае умел молчать. Максим спросил его, давно ли он из Слободы?

     - Да  уже  будет  с  неделю,  как  Адраган с  поля  улетел!  -  отвечал

сокольник,  показывая своего кречета.  -  Да ведь ты,  пожалуй, и не знаешь,

Максим  Григорьич!   Ну  уж  набрался  я  было  страху,  как  царь  на  меня

раскручинился!  Да  сжалился надо  мной  милосердный бог  и  святой  мученик

Трифон! Проявил надо мною свое чудо! - Сокольник снял шапку и перекрестился.

- Вишь,  Максим Григорьич:  выехал государь,  будет тому с неделю, на птичью

потеху. Напускал Адрагана раза два; как на беду, третий-то раз дурь нашла на

Адрагана.  Стал он бить соколов,  сбил Смышляя и Кружка, да и давай тягу! Не

успел бы ты десяти просчитать,  как он у тебя и с глаз долой. Я было скакать

за ним,  да куды!  Пропал,  будто и не бывало. Вот доложил сокольничий царю,

что  пропал Адраган.  Царь велел меня позвать,  да  и  говорит,  что  ты-де,

Тришка,  мне  головой  за  него  отвечаешь;  достанешь -  пожалую  тебя,  не

достанешь -  голову долой!  Как быть!  Батюшка-царь ведь не шутит!  Поехал я

искать Адрагана;  шесть ден  промучился;  стало мне  уж  вокруг шеи неловко;

думаю,  придется проститься с головой.  Стал я плакать; плакал, плакал, да с

горя и заснул в лесу.  Лишь только заснул,  явилось мне,  сонному,  видение:

сияние разлилось меж деревьев,  и звон пошел по лесу.  И, слыша тот звон, я,

сонный, сам себе говорю: то звонят Адрагановы колокольцы. Гляжу, передо мной

сидит на белом коне,  весь облитый светом,  молодой ратник и  держит на руке

Адрагана: "Трифоне! - сказал ратник, - не здесь ищи Адрагана. Встань, ступай

к Москве,  к Лазареву урочищу. Там стоит сосна, на той сосне сидит Адраган".

Проснулся я, и, сам не знаю с чего, стало мне понятно, что ратник был святой

мученик Трифон.  Вскочил я  на  коня и  поскакал к  Москве.  Что  ж,  Максим

Григорьич, поверишь ли? как приехал на то урочище, вижу: в самом деле сосна,

и на ней сидит мой Адраган, точь-в-точь как говорил святой!

     Голос сокольника дрожал, и крупные слезы катились из глаз его.

     - Максим Григорьич,  -  прибавил он,  утирая слезы,  -  теперь хоть все

животы свои  продам без  остатку,  хоть  сам  в  вековечную кабалу пойду,  а

построю часовню святому угоднику!  На  том  самом месте построю,  где  нашел

Адрагана. И образ велю на стене написать, точь-в-точь как явился мне святой:

на белом коне,  высоко подняв руку, а на ней белый кречет. Заповедую и детям

и  внукам славить его,  служить ему молебны и ставить писаные свечи,  что не

захотел он  моей погибели,  спас от  плахи раба своего!  Вишь,  -  продолжал

сокольник,  глядя на кречета,  -  вот он,  Адраган,  цел-целехонек! Дай-ка я

сниму с тебя клобучок!  Чего кричишь?  Небось полетать хочется?  Нет,  брат,

погоди! Довольно налетался, не пущу!

     И Трифон дразнил кречета пальцем.

     - Вишь, злобный какой! Так и хватает! А кричит-то как! Я чай, за версту

слышно!

     Рассказ сокольника запал в душу Максима.

     - Возьми ж и мое приношение! - сказал он, бросая горсть золотых в шапку

Трифона.  -  Вот все мои деньги; они мне не нужны, а тебе еще много придется

сбирать на часовню.

     - Да  наградит тебя  бог,  Максим Григорьич!  С  твоими деньгами уж  не

часовню,  а  целую церковь выстрою!  Как  приду домой,  в  Слободу,  отслужу

молебен и  выну просвиру во здравие твое!  Вечно буду твоим холопом,  Максим

Григорьич! Что хочешь приказывай!

     - Слушай, Трифон! Сослужи мне службу нетрудную: как приедешь в Слободу,

никому не заикнись,  что меня встретил;  а  дня через три ступай к  матушке,

скажи ей, да только ей одной, чтобы никто не слыхал, скажи, что сын-де твой,

дал бог, здоров, бьет тебе челом.

     - Только-то, Максим Григорьич?

     - Еще слушай,  Трифон:  я еду в далекий путь.  Может, не скоро вернусь.

Так, коли тебе не в труд, наведывайся от поры до поры к матери, да говори ей

каждый раз:  я-де,  говори,  слышал от людей,  что сын твой, помощию божией,

здоров,  а ты-де о нем не кручинься! А будет матушка спросит: от каких людей

слышал?  И ты ей говори:  слышал-де от московских людей, а им-де другие люди

сказывали, а какие люди, того не говори, чтоб и концов не нашли, а только бы

ведала матушка, что я здравствую.

     - Так ты, Максим Григорьич, и вправду не вернешься в Слободу?

     - Вернусь ли,  нет ли,  про то бог знает; ты же никому не сказывай, что

меня встретил.

     - Уж положись на меня,  Максим Григорьич,  не скажу никому! Только коли

ты едешь в дальний путь, так я не возьму твоих денег. Меня бог накажет.

     - Да на что мне деньги? Мы не в басурманской земле!

     - Воля твоя,  Максим Григорьич, а мне взять не можно. Добро бы, ты ехал

домой.  А то,  что ж я тебя оберу на дороге, как станишник какой! Воля твоя,

хоть зарежь, не возьму!

     Максим пожал плечами и вынул из шапки Трифона несколько золотых.

     - Коли ты не берешь,  - сказал он, - авось кто другой возьмет, а мне их

не надо.

     Он простился с сокольником и поехал далее.

     Уже солнце начинало заходить.  Длинные тени дерев становились длиннее и

застилали поляны.  Подле Максима ехала его  собственная тень,  словно темный

великан.  Она то бежала по траве,  то, когда лес спирал дорогу, всползала на

кусты  и  деревья.  Буян  казался  на  тени  огромным  баснословным  зверем.

Мало-помалу и Буян,  и конь, и Максим исчезли и с травы и с дерев; наступили

сумерки;  кое-где забелел туман;  вечерние жуки поднялись с земли и,  жужжа,

стали чертить воздух.  Месяц показался из-за лесу;  там и  сям по темнеющему

небу зажглися звезды; вдали засеребрилось необозримое поле.

     Родина ты моя,  родина!  Случалось и мне,  в позднюю пору, проезжать по

твоим  пустыням.  Ровно  ступал конь,  отдыхая от  слепней и  дневного жару;

теплый ветер разносил запахи цветов и свежего сена, и так было мне сладко, и

так было мне грустно, и так думалось о прошедшем, и так мечталось о будущем.

     Хорошо,  хорошо ехать вечером по безлюдным местам, то лесом, то нивами,

бросить поводья и задуматься, глядя на звезды!

     Уже с  добрый час ехал Максим,  как вдруг Буян поднял морду на  ветер и

замахал хвостом.  Послышался запах дыма. Максим вспомнил о ночлеге и понудил

коня.  Вскоре увидел он покачнувшуюся на сторону избу. Трубы на ней не было;

дым выходил прямо из крыши. В низеньком окне светился огонь. Внутри слышался

однообразный напев.  Максим  подъехал к  окну.  Он  увидел всю  внутренность

бедного хозяйства. Пылающая лучина освещала домашнюю утварь; все было дрянно

и ветхо.  В потолочине торчал,  наискось, гибкий шест, и на конце его висела

люлька.  Женщина лет тридцати,  бледная,  хворая, качала люльку и потихоньку

пела.  Подле нее  сидел,  согнувшись,  мужичок с  реденькою бородкой и  плел

лапти. Двое детей ползали у ног их.

     Максиму показалось,  что женщина в песне поминает его отца.  Сначала он

подумал,  что ослышался,  но  вскоре ясно поразило его имя Малюты Скуратова.

Полный удивления, он стал прислушиваться.

     - Спи, усни, мое дитятко! - пела женщина.

 

                Спи, усни, мое дитятко,

                Покуль гроза пройдет,

                Покуль беда минет!

                   Баю, баюшки-баю,

                   Баю, мое дитятко!

                Скоро минет беда наносная,

                Скоро царь велит отсечь голову

                Злому псу Малюте Скурлатову!

                   Баю, баюшки-баю,

                   Баю, мое дитятко!

 

     Вся кровь Максима бросилась ему в лицо. Он слез с коня и привязал его к

плетню.

     Голос продолжал:

 

                Как и он ли, злой пес Малюта,

                Задушил святого старца.

                Святого старца Филиппа!

                   Баю, баюшки-баю,

                   Баю, мое дитятко!

 

     Максим не выдержал и толкнул дверь ногою.

     При виде богатой одежды и золотой сабли опричника хозяева оробели.

     - Кто вы? - спросил Максим.

     - Батюшка! - отвечал мужичок, кланяясь и заикаясь от страха, - меня-то,

не взыщи, меня зовут Федотом, а хозяйку-то, не взыщи, батюшка, хозяйку зовут

Марьею!

     - Чем вы живете, добрые люди?

     - Лыки дерем,  родимый,  лапти плетем да решета делаем. Купцы проедут и

купят.

     - А, знать, мало проезжают?

     - Малость,  батюшка, совсем малость! Иной раз, придется, и есть нечего.

Того и смотри, с голоду али с наготы помрешь. А лошадки-то нет у нас товар в

город отвезти. Другой год волки съели.

     Максим  поглядел с  участием на  мужика и  его  хозяйку и  высыпал свои

червонцы на стол.

     - Бог с  вами,  бедные люди!  -  сказал он и схватился за дверь,  чтобы

выйти.

     Хозяева повалились ему в ноги.

     - Батюшка,  родимый,  кто ты?  Поведай нам,  кто ты?  За  кого нам богу

молиться?

     - Молитесь не за меня,  за Малюту Скуратова.  Да скажите,  далеко ль до

Рязанской дороги?

     - Да это она и есть,  сокол ты наш,  она-то и есть, рязанская-то. Мы на

самом кресте живем.  Вот прямо пойдет Муромская,  а  налево Владимирская,  а

сюда вправо на Рязань! Да не езди теперь, родимый ты наш, не езди теперь, не

такая пора;  больно стали шалить на  дороге.  Вот  вчера целый обоз с  вином

ограбили.  А теперь еще,  говорят, татары опять проявились. Переночуй у нас,

батюшка ты наш, отец ты наш, сокол ты наш, сохрани бог, долго ль до беды!

     Но Максиму не хотелось остаться в избе, где недавно еще проклинали отца

его. Он уехал искать другого ночлега.

     - Батюшка!  -  кричали ему вслед хозяева,  - вернись, родимый, послушай

нашего слова! Несдобровать тебе ночью на этой дороге!

     Но Максим не послушался и поехал далее.

     Не  много верст проехал он,  как вдруг Буян бросился к  темному кусту и

стал лаять так зло, так упорно, как будто чуял скрытого врага.

     Тщетно отсвистывал его Максим.  Буян бросался на куст, возвращался весь

ощетиненный и снова рвался вперед.

     Наскучив отзывать его,  Максим выхватил саблю и поскакал прямо на куст.

Несколько человек с поднятыми дубинами выскочили к нему навстречу,  и грубый

голос крикнул:

     - Долой с коня!

     - Вот тебе! - сказал Максим, отвешивая удар тому, который был ближе.

     Разбойник зашатался.

     - Это тебе не в почет!  -  продолжал Максим и хотел отвесить ему второй

удар;  но  сабля  встретила плашмя  дубину другого разбойника и  разлетелась

наполы.

     - Эге,  посмотри-ка на его сбрую! Да это опричник! Хватай его живьем! -

закричал грубый голос.

     - И впрямь опричник!  -  завизжал другой.  -  Вот,  потешимся над ним с

ребятами!

     - Ай да Хлопко! уж ты и рад тешиться!

     И в тот же миг все вместе навалились на Максима и стащили его с коня.

  

<<< Алексей Толстой           "Князь Серебряный": следующая глава >>>