Русская классическая литература

Алексей Константинович

Толстой

Глава 24. Бунт станичников

     Версты полторы от  места,  где совершилось нападение на Максима,  толпы

вооруженных людей  сидели  вокруг винных бочек  с  выбитыми днами.  Чарки  и

берестовые черпала ходили из  рук  в  руки.  Пылающие костры освещали резкие

черты,  всклокоченные бороды и  разнообразные одежды.  Были тут знакомые нам

лица:  и Андрюшка,  и Васька,  и рыжий песенник; но не было старого Коршуна.

Часто поминали его разбойники, хлебая из черпал и осушая чарки.

     - Эх, - говорил один, - что-то с нашим дедушкой теперь?

     - Вестимо что,  - отвечал другой, - рвут его с дыбов, а может, на виске

потряхивают{211}.

     - А ведь не выдаст старый черт; я чай, словечка не выронит!

     - Вестимо не выронит,  не таковский;  этого хоть на клочья разорви,  не

выдаст!

     - А  жаль седой бороды!  Ну  да и  атаман-то хорош!  Сам небось цел,  а

старика-то выдал!

     - Да что он за атаман! Разве это атаман, чтобы своих даром губить из-за

какого-то князя!

     - Да вишь ты,  они с князем-то в дружбе. И теперь, вишь, в одном курене

сидят. Ты про князя не говори, неравно атаман услышит, сохрани бог!

     - А что ж,  коль услышит!  Я ему в глаза скажу,  что он не атаман.  Вот

Коршун,  так настоящий атаман! Небось был у Перстня как бельмо на глазу, так

вот его нарочно и выдал!

     - А что, ребята, ведь, может, и в самом деле он нарочно выдал Коршуна!

     Глухой ропот пробежал меж разбойников.

     - Нарочно, нарочно выдал! - сказали многие.

     - Да что это за князь?  -  спросил один.  - Зачем его держат? Выкупа за

него ждет атаман, что ли?

     - Нет, не выкупа! - отвечал рыжий песенник. - Князя, вишь, царь обидел,

хотел казнить его;  так князь-то  от царя и  ушел к  нам;  говорит:  я  вас,

ребятушки,  сам на Слободу поведу;  мне,  говорит,  ведомо, где казна лежит.

Всех, говорит, опричников перережем, а казною поделимся!

     - Вот как!  Так что ж  он  не  ведет нас!  Уж  третьи сутки здесь даром

стоим!

     - Оттого не ведет, что атаман у нас баба!

     - Нет, этого не говори, Перстень не баба!

     - А коли не баба, так и хуже того. Стало, он нас морочит!

     - Стало,  -  сказал кто-то,  -  он  хочет царскую казну на  себя одного

взять, а нам чтоб и понюхать не досталось!

     - Да, да, Перстень продать нас хочет, как Коршуна продал!

     - Да не на таковских напал!

     - А старика-то выручить не хочет!

     - Да что он нам! Мы и без него дедушку выручим!

     - И без него казну возьмем; пусть князь один ведет нас!

     - Теперь-то и  самая пора:  царь,  слышно,  на богомолье;  в  Слободе и

половины опричников не осталось!

     - Зажжем опять Слободу!

     - Перережем слободских!

     - Долой Перстня! Пусть князь ведет нас!

     - Пусть князь ведет! Пусть князь ведет! - послышалось отовсюду.

     Подобно грому прокатились слова от толпы до толпы,  пронеслися до самых

отдаленных костров,  и все поднялось и закипело, и все обступили курень, где

Серебряный сидел в жарком разговоре с Перстнем.

     - Воля твоя,  князь, - говорил атаман, - сердись, не сердись, а пустить

тебя не пущу!  Не для того я тебя из тюрьмы вызволил,  чтобы ты опять голову

на плаху понес!

     - В голове своей я один волен!  -  отвечал князь с досадою.  -  Незачем

было меня из тюрьмы вызволять, коли я теперь в неволе сижу.

     - Эх,  князь,  велико дело  время.  Царь  может одуматься,  царь  может

преставиться;  мало ли  что может случиться;  а  минует беда,  ступай себе с

богом на все четыре стороны.

     - Что ж делать,  - прибавил он, видя возрастающую досаду Серебряного, -

должно быть,  тебе на  роду написано пожить еще на  белом свете.  Ты норовом

крут,  Никита Романыч,  да и я крепко держусь своей мысли;  видно,  уж нашла

коса на камень, князь!

     В это мгновение голоса разбойников раздались у самого куреня.

     - В Слободу, в Слободу! - кричали пьяные удальцы.

     - Пустим красного гуся в Слободу!

     - Пустим целое стадо гусей!

     - Выручим Коршуна!

     - Выручим дедушку!

     - Выкатим бочки из подвалов!

     - Выгребем золото!

     - Вырежем опричнину!

     - Вырежем всю Слободу!

     - Где князь? Пусть ведет нас!

     - Пусть ведет князь!

     - А не хочет, так на осину его!

     - На осину! На осину!

     - Перстня туда же!

     - На осину и Перстня!

     Перстень вскочил с места.

     - Так вот что они затевают!  - сказал он. - А я уж давно прислушиваюсь,

что они там голосят.  Вишь как расходились,  вражьи дети! Теперь их сам черт

не уймет!  Ну,  князь,  нечего делать,  вышло по-твоему; не держу тебя доле:

вольному воля, ходячему путь! Выйди к ним, скажи, что ведешь их на Слободу!

     Серебряный вспыхнул.

     - Чтоб я  повел вас на Слободу?  -  сказал он.  -  Да скорей вы меня на

клочья разорвете!

     - Эх,  князь,  притворись хоть для виду.  Народ,  ты видишь, нетрезвый,

завтра образумятся!

     - Князь! - кричали голоса, - тебя зовут, выходи!

     - Выйди, князь, - повторил Перстень, - ввалятся в курень, хуже будет!

     - Добро ж,  - сказал князь, выходя из куреня, - посмотрим, как они меня

заставят вести их на Слободу!

     - Ага! - закричали разбойники, - вылез!

     - Веди на Слободу!

     - Атаманствуй над нами, не то тебе петлю на шею!

     - Так, так! - ревели голоса.

     - Бьем  тебе челом!  -  кричали другие.  -  Будь нам  атаманом,  не  то

повесим!

     - Ей-богу, повесим!

     Перстень, зная горячий нрав Серебряного, поспешил также выйти.

     - Что вы,  братцы,  -  сказал он,  -  белены, что ль, объелись? Чего вы

горла-то дерете?  Поведет нас князь куда хотите;  поведет чем свет; а теперь

дайте выспаться его милости, да и сами ложитесь; уже вволю повеселились!

     - Да ты что нам указываешь! - захрипел один. - Разве ты нам атаман!

     - Слышь, братцы, - закричали другие, - он не хочет сдать атаманства!

     - Так на осину его!

     - На осину, на осину!

     Перстень окинул взором всю толпу и везде встретил враждебные лица.

     - Ах вы,  дураки,  дураки!  -  сказал он.  -  Да разве я держусь вашего

атаманства?  Поставьте над собой кого знаете,  а я и сам не хочу;  наплевать

мне на вас!

     - Хорошо! - закричал кто-то.

     - Красно говорит! - прибавил другой.

     - Наплевать мне на вас!  -  продолжал Перстень.  - Мало, что ли, таких,

как вы?  Эка честь над вами атаманствовать!  Да захочу,  пойду на Волгу,  не

таких наберу!

     - Нет,  брат,  дудки.  От себя не пустим;  еще,  пожалуй,  продашь, как

Коршуна продал!

     - Не пустим, не пустим; оставайся с нами; слушайся нового атамана!

     Дикие крики заглушили голос Перстня.

     Разбойник огромного роста подошел к Серебряному с чаркой в руке.

     - Батька!  - сказал он, ударив его широкой лапой по плечу, - пробазарил

ты свою голову, стал нашим братом; так выпьем вместе да поцелуемся!

     Бог знает,  что бы сделал Серебряный. Пожалуй, вышиб бы он чарку из рук

разбойника и разорвала б его на клочья пьяная толпа;  но,  к счастию,  новые

крики отвлекли его внимание.

     - Смотрите,  смотрите!  -  раздалось  в  толпе.  -  Опричника  поймали!

Опричника ведут! Смотрите, смотрите!

     Из глубины леса шло несколько людей в изодранных одеждах,  с дубинами в

руках.  Они вели с собой связанного Максима.  Разбойник,  которого он ударил

саблей,  ехал  на  Максимовом  коне.  Впереди  шел  Хлопко,  присвистывая  и

приплясывая. Раненый Буян тащился сзади.

     - Гей, братцы, - пел Хлопко, щелкая пальцами:

                Гости съехались ко вдовушкам во дворики,

                Заходили по головушкам топорики!

     И  Хлопко  опрокидывался навзничь,  бил  в  ладоши и  кружился,  словно

кубарь.

     Глядя на него, рыжий песенник не вытерпел, схватил балалайку и пустился

вприсядку помогать товарищу.

     Оба стали наперерыв семенить ногами и кривляться вокруг Максима.

     - Вишь дьяволы!  -  сказал Перстень Серебряному.  -  Ведь они не просто

убьют опричника,  а  замучат медленною смертью;  я  знаю обоих:  уж коли эти

пустились, значит плохо дело; несдобровать молодцу!

     В   самом  деле,   поимка  опричника  была  для  всей  шайки  настоящим

праздником.  Они собрались выместить на  Максиме все,  что претерпели от его

товарищей.

     Несколько человек с  зверскими лицами тотчас занялись приготовлениями к

его казни.

     В  землю  вколотили четыре кола,  укрепили на  них  поперечные жерди  и

накалили гвоздей.

     Максим смотрел на  все  спокойным оком.  Не  страшно было ему умирать в

муках;  грустно было умереть без меча,  со связанными руками, и не слыхать в

предсмертный час ни бранного окрика,  ни ржания коней,  а слышать лишь дикие

песни да пьяный смех своих мучителей.

     "Обмануло меня вещее,  -  подумал он, - не такого я чаял себе конца. Да

будет же надо мной божья воля!"

     Тут он заметил Серебряного,  узнал его и хотел к нему подойти. Но рыжий

песенник схватил его за ворот.

     - Постлана постель, - сказал он, - сымай кафтан, ложись, что ли!

     - Развяжите мне руки! - отвечал Максим. - Не могу перекреститься!

     Хлопко  ударом  ножа  разрезал  веревки,  которыми  руки  Максима  были

спутаны.

     - Крестись,  да недолго! - сказал он, и, когда Максим помолился, Хлопко

и рыжий сорвали с него платье и стали привязывать его руки и ноги к жердям.

     Тут Серебряный выступил вперед.

     - Ребята!  -  сказал он  голосом,  который привык раздаваться в  ратном

строю, - слушайте!

     И  звонкие слова резко пронеслись по толпе и,  несмотря на шум и крики,

долетели до самых отдаленных разбойников.

     - Слушайте!  - продолжал князь. - Все ли вы хотите, чтоб я был над вами

старшим? Может, есть меж вами такие, что не хотят меня?

     - Э, - закричал кто-то, - да ты, никак, на попятный двор!

     - Слышь ты, с нами не шути!

     - Дают атаманство, так бери!

     - Принимай честь, пока цел!

     - Подайте ж мне атаманский чекан! - сказал Серебряный.

     - Дело! - закричали разбойники. - Так-то лучше подобру-поздорову!

     Князю подали чекан Перстня.

     Никита Романович подошел прямо к рыжему песеннику.

     - Отвязывай опричника! - сказал он.

     Рыжий посмотрел на него с удивлением.

     - Отвязывай тотчас! - повторил грозно Серебряный.

     - Вишь ты!  -  сказал рыжий. - Да ты за него, что ль, стоишь! Смотри, у

самого крепка ль голова?

     - Окаянный! - вскричал князь, - не рассуждай, когда я приказываю!

     И, взмахнув чеканом, он разрубил ему череп.

     Рыжий повалился, не пикнув.

     Поступок Серебряного смутил разбойников. Князь не дал им опомниться.

     - Отвязывай ты! - сказал он Хлопку, подняв чекан над его головой.

     Хлопко взглянул на князя и поспешил отвязать Максима.

     - Ребята!  -  продолжал Никита Романович, - этот молодец не из тех, что

вас обидели;  я его знаю;  он такой же враг опричнине, как и вы. Сохрани вас

бог  тронуть его  хоть  пальцем!  А  теперь  нечего мешкать:  берите оружие,

стройтесь по сотням, я веду вас!

     Твердый  голос   Серебряного,   повелительная  осанка   и   неожиданная

решительность сильно подействовали на разбойников.

     - Эге, - сказали некоторые вполголоса, - да этот не шутит!

     - И впрямь атаман! - говорили другие, - хоть кого перевернет!

     - С ним держи ухо востро, не разговаривай! Вишь, как уходил песенника!

     Так рассуждали разбойники, и никому не приходило более в голову трепать

Серебряного по плечу или с ним целоваться.

     - Исполать тебе,  князь!  -  прошептал Перстень,  с  почтением глядя на

Никиту Романовича.  -  Вишь  ты,  как  их  приструнил!  Только не  давай  им

одуматься, веди их по дороге в Слободу, а там что бог даст!

     Трудно было положение Серебряного.  Став в  главе станичников,  он спас

Максима и выиграл время;  но все было бы вновь потеряно, если б он отказался

вести буйную ватагу. Князь обратился мыслию к богу и предался его воле.

     Уже начали станичники готовиться к  походу и  только поговаривали,  что

недостает какого-то Федьки Поддубного, который с утра ушел с своим отрядом и

еще не возвращался.

     - А вот и Федька! - сказал кто-то. - Эвот идет с ребятами!

     Поддубный был сухощавый детина,  кривой на  один глаз и  со  множеством

рубцов на лице.

     Зипун его был изодран.  Ступал он тяжело,  сгибая колени,  как человек,

через силу уставший.

     - Что? - спросил один разбойник.

     - Я чай, опять досталось? - прибавил другой.

     - Досталось,  да не нам!  -  сказал Поддубный,  садясь к огню.  -  Вот,

ребятушки,  много у меня лежало грехов на душе,  а сегодня, кажись, половину

сбыл!

     - Как так?

     Поддубный обернулся к своему отряду:

     - Давайте сюда языка, братцы!

     К  костру подвели связанного детину в  полосатом кафтане.  На  огромной

голове  его  торчала  высокая  шапка  с  выгнутыми  краями.  Сплюснутый нос,

выдававшиеся  скулы,   узенькие  глаза  свидетельствовали  о  нерусском  его

происхождении.

     Один из товарищей Поддубного принес копье,  саадак и колчан,  взятые на

пленном.

     - Да это татарин! - закричала толпа.

     - Татарин,  -  повторил  Поддубный,  -  да  еще  какой!  Насилу  с  ним

справились, такой здоровяк! Кабы не Митька, как раз ушел бы!

     - Рассказывай, рассказывай! - закричали разбойники.

     - А вот, братцы, пошли мы с утра по Рязанской дороге, остановили купца,

стали обшаривать;  а он нам говорит: "Нечего, говорит, братцы, взять с меня!

Я,  говорит,  еду от Рязани,  там всю дорогу заложила татарва, обобрали меня

дочиста, не с чем и до Москвы дотащиться".

     - Вишь разбойники! - сказал один из толпы.

     - Что ж вы с купцом сделали? - спросил другой.

     - Дали ему гривну на дорогу и отпустили,  -  ответил Поддубный.  -  Тут

попался нам мужик,  рассказал,  что еще вчера татары напали на деревню и всю

выжгли. Вскоре мы сами перешли великую сакму{219}: сметили по крайнему счету

с  тысячу лошадей.  А  там идут другие мужики с бабами да с детьми,  воют да

голосят:  и наше-де село выжгла татарва, да еще и церковь ограбили, порубили

святые иконы, из риз поделали чепраки...

     - Ах они, окаянные! - вскричали разбойники. - Да как еще их, проклятых,

земля держит!

     - Попа, - продолжал Поддубный, - к лошадиному хвосту привязали...

     - Попа? Да как их, собачьих детей, громом не убило!

     - А бог весть!

     - Да разве у русского человека рук нет на проклятую татарву!

     - Вот то-то  и  есть,  что рук-то мало;  все полки распущены,  остались

мужики,  да бабы,  да старики; а басурманам-то и любо, что нет ратных людей,

что некому поколотить их порядком!

     - Эх, дал бы я им!

     - И я б дал!

     - Да как вы языка-то достали?

     - А  вот как.  Слышим мы лошадиный топ по дороге.  Я  и говорю ребятам:

схоронимся,  говорю, в кусты, посмотрим, кто такой едет. Схоронились, видим:

скачет человек тридцать вот в  этаких шапках,  с  копьями,  с  колчанами,  с

луками. Братцы, говорю я, ведь это они, сердечные! Жаль, что нас маленько, а

то можно б  поколотить!  Вдруг у одного отторочился какой-то мешок и упал на

землю.  Тот  остановился,  слез  с  коня  подымать мешок да  вторачивать,  а

товарищи его меж тем ускакали.  Братцы,  говорю я,  что бы нам навалиться на

него?  Ну-тко,  робятушки,  за мной,  разом!  И,  сказамши, бросились все на

татарина.  Да куды!  Тот только повел плечами,  так всех нас и стряхнул.  Мы

опять на него,  он нас опять стряхнул, да и за копье. Тут уж Митька говорит:

посторонитесь, братцы, говорит, не мешайте! Мы дали ему место, а он вырвал у

татарина копье,  взял его за  шиворот,  да  и  пригнул к  земле.  Тут мы ему

рукавицу в рот, да и связали, как барана.

     - Ай да Митька! - сказали разбойники.

     - Да, этот хоть быка за рога свалит! - заметил Поддубный.

     - Эй, Митька! - спросил кто-то, - свалишь ты быка?

     - А для ча!  -  ответил Митька и отошел в сторону,  не желая продолжать

разговора.

     - Что ж было в мешке у татарина? - спросил Хлопко.

     - А вот смотрите, ребята!

     Поддубный развязал мешок и вынул кусок ризы, богатую дарохранительницу,

две-три панагии{220} да золотой крест.

     - Ах он, собака! - закричала вся толпа. - Так это он церковь ограбил!

     Серебряный воспользовался негодованием разбойников.

     - Ребята!  -  сказал он,  -  видите, как проклятая татарва ругается над

Христовою верой?  Видите,  как басурманское племя хочет святую Русь извести?

Что ж,  ребята, разве уж и мы стали басурманами? Разве дадим мы святые иконы

на  поругание?  Разве попустим,  чтобы нехристи жгли русские села да  резали

наших братьев?

     Глухой ропот пробежал по толпе.

     - Ребята,  -  продолжал Никита Романович,  - кто из нас богу не грешен!

Так искупим же теперь грехи наши,  заслужим себе прощение от господа, ударим

все, как мы есть, на врагов церкви и земли русской!

     Сильно подействовали на  толпу слова Серебряного.  Проняла мужественная

речь  не  одно зачерствелое сердце,  не  в  одной косматой груди расшевелила

любовь к родине.  Старые разбойники кивнули головой,  молодые взглянули друг

на друга. Громкие восклицания вырвались из общего говора.

     - Что ж! - сказал один, - ведь и вправду не приходится отдавать церквей

божиих на поругание!

     - Не приходится, не приходится! - повторил другой.

     - Двух смертей не бывать, одной не миновать! - прибавил третий. - Лучше

умереть в поле, чем на виселице!

     - Правда! - отозвался один старый разбойник. - В поле и смерть красна!

     - Эх,  была не была!  - сказал, выступая вперед, молодой сорвиголова. -

Не знаю, как другие, а я пойду на татарву!

     - И я пойду! И я! И я! - закричали многие.

     - Говорят про вас, - продолжал Серебряный, - что вы бога забыли, что не

осталось в вас ни души,  ни совести.  Так покажите ж теперь,  что врут люди,

что есть у  вас и  душа и  совесть!  Покажите,  что коли пошло на то,  чтобы

стоять за  Русь да  за веру,  так и  вы постоите не хуже стрельцов,  не хуже

опричников!

     - Постоим! постоим! - закричали все разбойники в один голос.

     - Не дадим поганым ругаться над святою Русью!

     - Ударим на нехристей!

     - Веди нас на татарву!

     - Веди нас, веди нас! Постоим за святую веру!

     - Ребята!  -  сказал князь, - а если поколотим поганых, да увидит царь,

что мы не хуже опричников,  отпустит он нам вины наши,  скажет: не нужна мне

боле опричнина; есть у меня и без нее добрые слуги!

     - Пусть только скажет, - закричали разбойники, - уж послужим ему нашими

головами!

     - Не по своей же я охоте в станичники пошел! - сказал кто-то.

     - А я разве по своей? - подхватил другой.

     - Так ляжем же, коли надо, за Русскую землю! - сказал князь.

     - Ляжем, ляжем! - повторили разбойники.

     - Что  ж,  ребята,  -  продолжал Серебряный,  -  коли бить врагов земли

Русской, так надо выпить про русского царя!

     - Выпьем!

     - Берите ж чарки и мне чару подайте!

     Князю поднесли стопу; все разбойники налили себе чарки.

     - Да здравствует великий государь наш,  царь Иван Васильевич всея Руси!

- сказал Серебряный.

     - Да здравствует царь! - повторили разбойники.

     - Да живет земля Русская! - сказал Серебряный.

     - Да живет земля Русская! - повторили разбойники.

     - Да  сгинут все  враги святой Руси  и  православной Христовой веры!  -

продолжал князь.

     - Да сгинет татарва!  Да сгинут враги русской веры! - кричали наперерыв

разбойники.

     - Веди нас на татарву! Где они, басурманы, что жгут наши церкви?

     - Веди нас, веди нас! - раздавалось отовсюду.

     - В огонь татарина! - закричал кто-то.

     - В огонь его! В поломя! - повторили другие.

     - Постойте,  ребята!  -  сказал Серебряный,  -  расспросим его  наперед

порядком. Отвечай, - сказал князь, обращаясь к татарину, - много ль вас? Где

вы станом стоите?

     Татарин сделал знак, что не понимает.

     - Постой,  князь, - сказал Поддубный, - мы ему развяжем язык! Давай-ка,

Хлопко, огоньку. Так. Ну что, будешь говорить?

     - Буду, бачка{222}! - вскрикнул обожженный татарин.

     - Много ль вас?

     - Многа, бачка, многа!

     - Сколько?

     - Десять  тысяча,  бачка;  теперь  десять тысяча,  а  завтра пришла сто

тысяча!

     - Так вы только передовые! Кто ведет вас?

     - Хан тащил!

     - Сам хан?

     - Не сама! Хан пришла завтра; теперь пришла Ширинский князь Шихмат!

     - Где его стан?

     Татарин опять показал знаками, что не понимает.

     - Эй, Хлопко, огоньку! - крикнул Поддубный.

     - Близка стан,  бачка, близка! - поспешил отвечать татарин. - Не больше

отсюда как десята верста.

     - Показывай дорогу! - сказал Серебряный.

     - Не можна, бачка! Не можна теперь видеть дорога! Завтра можна, бачка!

     Поддубный поднес горячую головню к связанным рукам татарина.

     - Найдешь дорогу?

     - Нашла, бачка, нашла!

     - Хорошо,  -  сказал Серебряный, - теперь перекусите, братцы, накормите

татарина, да тотчас и в поход! Покажем врагам, что значит русская сила!